Стон, который он всё это время пытался сдержать, срывается с его губ, когда она проводит большим пальцем по головке, собирая выступившую влагу.

— Это твоя ошибка. Единственный твой фатальный недостаток, — говорит она, снова начиная двигать рукой. — Ты решаешь, что тебе недоступно, даже не спросив.

Он тянет её к себе, и она, на секунду растерявшись, отпускает его; её рука оказывается зажата между их телами, когда его язык проникает в её рот.

— Не останавливайся, — выдыхает он, хотя всё равно уже разворачивает их — поворачивается, чтобы прижать её к кухонной тумбе, так, как ему, видимо, очень нравится.

Она расцветает под его пальцами, раскрывается, расслабляясь впервые за чертовски долгое время. Она запрокидывает голову, когда он прокладывает дорожку обжигающих поцелуев от уголка её рта к ложбинке над её ключицей, низко стонет, словно утоляя отчаянную жажду. Поддаваясь грязной привычке.

Она не против побыть его привычкой. Это ощущается слишком хорошо.

— Зачем ты это сделал? — бездумно спрашивает она, закрывая глаза и размыкая губы, когда он стягивает рукав её платья, обнажая её плечо. Его зубы касаются её кожи, и она вздрагивает, слегка прижимаясь к нему. — З-зачем — зачем ты ушёл?

Сначала он не отвечает. Просто проскальзывает языком по её коже между шеей и плечом. Её ноги подрагивают.

— Зачем…когда это настолько хорошо?

— Затем, что это настолько хорошо, — неожиданно признаётся он, прежде чем поймать губами её пульс. — Это настолько хорошо, и я знаю, что не заслуживаю этого.

Она усмехается, разочарованная скромностью, с которой его руки покоятся на её бёдрах. Она дёргает одну из них и прижимает её к своей груди, позволяя ему почувствовать жар её тела сквозь тонкую ткань платья; она слышит, как сбивается его дыхание.

— Ну, это, блять, просто смешно, — говорит она.

— Кажется, ты теперь ругаешься больше меня.

Сарказм в его тоне оказывает на неё неожиданное действие, волна тепла поднимается вверх по её позвоночнику.

Она поднимает голову, касается губами его уха.

— Извинись передо мной, — требует она.

— За что? — о, теперь он играет с ней. Это очевидный вызов.

Просеивая между пальцев его волосы — привыкая к их новой длине, их теперь так легко спутать — она обхватывает губами мочку его уха и посасывает её, инстинктивно дёргая бёдрами, когда он стонет.

— За такое плохое решение, — выдыхает она, обводя языком его ушную раковину. — за то, что потратил впустую два года моей жизни — и своей. Извинись передо мной.

Его губы замирают сразу под её челюстью, от его тёплого дыхания у неё мурашки по коже. Несколько долгих секунд он просто стоит вот так, прижавшись к ней; его плечи ровно поднимаются и опускаются в такт с его дыханием. Она реагирует на его промедление неожиданной вспышкой гнева.

Она звучит почти злобно.

— Если ты не слишком гордый.

Он совершенно замирает. А затем отстраняется, отходит на шаг.

Гермиона стоит на своём — не говорит ни слова, даже когда он смотрит ей в глаза; по его лицу невозможно хоть что-то прочесть.

— Гордый, — тихо повторяет он. — Я не гордый.

В следующую секунду у неё перехватывает дыхание, потому что он опускается на колени.

Она смотрит на него сверху вниз, и он поднимает на неё взгляд, и медленно — так медленно — он открывается ей, и теперь она по-настоящему видит его. За все эти годы она никогда не видела его таким уязвимым. В позиции полного подчинения. Сидящим перед ней на коленях, опустив руки, с отчаянной мольбой в глазах.

— Я не гордый, — повторяет он едва слышно. И затем он поднимает руку, легко касается её кожи, проходясь грубыми подушечками пальцев вверх по задней стороне её бедра. Он наклоняется вперёд, всё ещё глядя ей в глаза, а затем прислоняется лбом к её ноге, чуть выше колена. — Всё, что у меня есть — это стыд.

Она ничего не может с собой поделать. Она проскальзывает ладонью по его щеке; её дыхание снова сбивается, когда он так жадно подставляется под её прикосновения, закрывая глаза.

— Я трус, Гермиона, — бормочет он. — Я бегу от вещей. Я — я слабый, всегда был.

Этот гнев снова вспыхивает в ней, в этот раз ещё ярче. Она не слишком мягко берёт его за подбородок, заставляя его встретить её взгляд.

— Ты не слабый, — рычит она, обнажая зубы. Она в ярости. — И я не хочу, чтобы ты говорил это.

Что-то загорается в его глазах, за несколько секунд в них проскальзывает так много эмоций. Какая-то часть него трескается, пылает, истекает кровью, рассыпается в пыль.

А потом что-то неясное овладевает им, и он поднимает голову. Его руки находят её бёдра и медленно, лениво скользят вверх, утягивая с собой подол её платья.

Его глаза смотрят в её, тёмные и полные решимости, когда он одной рукой задирает её платье до самой талии, сжимая в кулаке тонкую ткань. Другая снова находит заднюю сторону её бедра и разводит её ноги.

Она крепко прикусывает губу, жаркая пульсация расходится у неё внутри.

— Симпатичное, — бормочет он, подцепляя пальцем край чёрного кружевного белья, которое она выбрала сегодня утром.

— Я надеялась, что ты его увидишь, — шёпотом признаётся она, хотя вообще не планировала говорить это вслух.

Это заставляет его коротко ухмыльнуться. Но в следующий момент эта ухмылка растворяется; он целует внутреннюю сторону её бедра, одновременно стягивая с неё бельё.

— Прости, — выдыхает он, обжигая её кожу, проходясь зубами близко, слишком близко — недостаточно близко. Она крепко сжимает край кухонной тумбы, когда он отбрасывает кружево куда-то за спину, теряется в потоке растерянных мыслей. Она не думала, что это будет так. Мечтать не смела. Это было просто—

Его рот безжалостно накрывает её, и её бёдра дёргаются; из её горла вырывается задушенный испуганный крик. Он стонет и подаётся ближе, зарываясь лицом между её бёдер, пока проходится языком от её лобка и до самого входа.

— Блять, ты на вкус точно такая же, — выдыхает он, и в следующее мгновение его словно накрывает голод. Он вылизывает её так, словно хочет попробовать каждую её клеточку, отстраняясь только для того, чтобы шумно вдохнуть. Она чувствует яркое давление, чувствует тепло; чувствует, как его язык, его зубы проходятся по тем местам, где она слишком чувствительна.

Она дрожит, извивается, даже дёргается пару раз, и всё это время он продолжает говорить это. Мягко и благоговейно, словно молитву.

— Прости. Прости. Прости.

— Хорошо, — ахает она каждый раз в ответ на это. — Хорошо. Боже, хорошо.

Один раз он полностью шепчет: “Прости меня”, — когда перекидывает её ногу через своё плечо, широко раздвигая её ноги — раскрывая её. Она кончает, быстро и резко, почти сразу же, когда он вводит в неё палец; она сжимается вокруг него, не выпуская его. Путается пальцами в его волосах.

— О-однажды, — бормочет она, медленно приходя в себя, дрожа и отталкивая его, когда он не останавливается. Не отстраняется. — Однажды я тебя прощу.

Всё получается неуклюже. Отчаянно.

Почти так, словно им снова пятнадцать. Словно не было никакой войны. Словно весь мир — другой.

— У меня нет презервативов.

— Ладно. Ладно.

То, как они поднимаются по лестнице, спотыкаясь; то, как они оставляют позади разбросанную обувь, одежду и запреты. То, как они разговаривают, в то время как их тела движутся в унисон.

— Где мы? — спрашивает она, когда он прижимает её запястья к подушке у неё над головой.

— Уэльс.

— Как…как долго ты меня искала? — спрашивает он, когда она садится на него верхом, а его руки водят по её бёдрам, направляя её.

— Слишком долго.

Она сжимает в кулаках его простыни, его влажная грудь прижимается к её спине — его запах повсюду — и она не может не спросить:

— У тебя был кто-нибудь? Кто-то — Боже, кто-нибудь? Кто-то ещё?

— Нет.

Он не задаёт ей тот же вопрос, пока не доводит её до края во второй раз — пока не обрушивается на неё, тяжело дыша, утыкаясь носом в её шею.