— Большинство из них вернулись в Хогвартс, — говорит он. — Те, кого поместили в подземелья Малфоев, не пострадали. Просто понервничали. Судя по всему, Доулиш ждал…ну, в основном, тебя. Видимо, он хотел встретить тебя, прежде чем перейти к каким-то решительным действиям.

Она открывает рот, но он кладёт ладонь на её колено, укрытое простынёй, останавливая её. Продолжает.

— Нарцисса Малфой сильно пострадала. Она дальше по коридору, восстанавливается. Я заходил к ней сегодня утром. Забини здесь. Ничего такого, просто фингал — он не пациент. Он здесь с Ноттом.

— Как он? — выпаливает она, ёрзая на кровати. Всё ещё пытается сесть, несмотря на усилия Рона. — Как Тео?

— Он… — Гарри ищет правильные слова, поправляет очки. — …стабилен. Специальный целитель присматривает за ним в психиатрическом отделении, — его взгляд мягкий — обеспокоенный. — Я не буду врать и говорить, что он в порядке.

Гермионе, наконец, удаётся вырваться из хватки Рона и сесть. Она не обращает внимания на то, какой болью её тело реагирует на это движение.

— Мне нужно увидеть его. Я пойду к нему, после—

Все трое коллективно вздрагивают, практически синхронно. Резко и очевидно.

Её пульс стучит у неё в висках.

— Драко, — едва слышно проговаривает она. — где он?

И Джинни выходит из-за спины Гарри, садится на койку возле её бедра и в первый раз заговаривает.

— Мы…не знаем, — бормочет она таким мягким и нежным голосом, что едва ли нарушает тишину. — Мне жаль, Гермиона — но никто не знает.

Ей требуется добрых пять или шесть секунд, чтобы осознать это, а затем она пытается вырваться из простыней. Пытается свесить ноги и встать.

Три пары рук пытаются уложить её обратно на койку, и всё это время она бормочет:

— Что — что значит никто не знает? Что — что вы говорите? Где он? Что случилось?

— Гермиона — Гермиона, подожди. Послушай, — Джинни прижимает холодную руку к её ключице, практически заставляя её тяжёлое дыхание замедлиться. — Послушай меня. Я знаю. Я знаю, что ты расстроена. Но мы знаем не больше, чем ты. — она давит сильнее, агрессивно успокаивая её, даже несмотря на то, что пульс Гермионы начинает пропускать удары. — Дыши. Дыши. Сначала тебе надо успокоиться. Успокойся, и мы сможем отвести тебя к Нарциссе.

Замешательство на мгновение блокирует её панику.

— …К Нарциссе? — повторяет она, всё ещё слабо пытаясь высвободить свои запястья, пока её взгляд скользит между ними тремя. — На — почему Нарцисса? Разве она знает, где он—

— Нет, — говорит Гарри, коротко, но мягко. — Нет, она не знает, где он. Я уже пытался. Но она последняя, с кем он говорил. — Его рука перестаёт давить на неё. Просто держит её, пытаясь успокоить то, что нельзя успокоить.

Гермиона качает головой, широко и растерянно распахнув глаза.

— Я не понима—

— Она не знает, где — я просто…я думаю, она знает, почему.

Целители пытаются настоять на левитирующих чарах, чтобы защитить её рёбра и лёгкие. Но она хочет пойти самостоятельно — даже если она выглядит жалко, когда ковыляет в сторону палаты Нарциссы Малфой. Гарри и Рон задерживаются в дверном проёме, и часть её задаётся вопросом о том, думают ли они, что Нарцисса всё ещё представляет угрозу.

Вид её вызывает неприятные ощущения.

В поместье она не выглядела такой измученной — но, опять же, может быть, дело было в адреналине, может, он поддерживал и её. Или, может, Гермиона тогда не осознавала, что видит.

Нарцисса наблюдает за ней с кровати с внимательностью ястреба — её взгляд совершенно ясный, несмотря на бледность её кожи. Тёмно-фиолетовые синяки покрывают её лицо. Но даже сейчас, такая хрупкая, она выглядит элегантно. Возвышенно.

Только тот, кто хорошо её знает, смог бы понять, что она недавно плакала.

Гермиона так поглощена своими мыслями, что далеко не сразу замечает Аврора, стоящего на страже в углу.

— Это обязательно? — огрызается она на него, не подумав.

Этот Аврор — один из команды Бруствера. Не человек Доулиша. Иначе она бы узнала его. Тем не менее, он говорит:

— Она всё ещё под домашним арестом.

— Даже в её состоянии?

Он меняет позу, смотрится неловко, но в то же время твёрдо.

— Даже в её состоянии.

Гермионе не удаётся сдержать раздражённую насмешку; она преодолевает остаток расстояния, отделяющего её от кровати, морщится, когда опускается на стул рядом с ней.

— Мисс Грейнджер, — спокойно проговаривает Нарцисса.

Гермиона коротко кивает.

— Миссис Малфой.

Вежливая девушка спросила бы, как она себя чувствует. Не болит ли у неё ничего. Могла бы завязать светскую беседу или постараться отвлечь её от неприятных мыслей. Но она не вежливая девушка. Больше нет. Она словно ножом отсекает всё лишнее.

— Где он?

К её чести, Нарцисса не играет ни в какие игры. Не симулирует растерянность или непонимание. Вместо этого она осторожно поворачивается к подушкам, на которые опирается спиной, тонкими пальцами берёт сложенный лист пергамента с прикроватной тумбочки.

Всё внутри Гермионы сжимается, она судорожно перебирает варианты — письмо? Какой-то документ? Что-то — что-то похуже?

Но Нарцисса колеблется, прежде чем передать его.

— Вы должны знать, — говорит она непроницаемым тоном. — это к лучшему.

Гермиона чувствует, как напрягаются её мышцы, как колотится её сердце.

— Что?

Она чуть не рвёт пергамент, когда забирает его из рук Нарциссы, а потом ещё раз — когда просто пытается развернуть его. При виде почерка Драко — уже такого знакомого — у неё перехватывает дыхание.

Она не хочет это читать. Решается взглянуть на Нарциссу, прежде чем позволить себе начать, и эта эмоция в её глазах — первая, которую ей удаётся точно угадать.

Жалость.

И, о, как же она ненавидит жалость.

Скривив губы, она тут же снова опускает глаза и разворачивает пергамент.

Гермиона,

Я не хотел, чтобы это было первым, что ты увидишь, когда проснёшься. Надеюсь, Уизли заставил тебя что-нибудь съесть. Надеюсь, ты принимаешь свои лекарства как положено. Но, опять же, это ты.

Думаю, я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы предположить, что ты читаешь это заметно раньше, чем стоило бы. Ничего не поделаешь.

Так что прежде чем ты узнаешь всё остальное, знай, что ты не можешь заставить меня передумать. Я принял решение. Я должен это сделать. Это уже сделано, и это к лучшему. Для нас обоих.

Я разговаривал с Министром и с МакГонагалл, и этим утром я сдал свою палочку в Министерство. Я подписал бумаги о том, что я никогда не буду использовать беспалочковую магию, варить зелья или аппарировать. В обмен на это, мне не придётся возвращаться в Хогвартс, и я не предстану перед судом за свои вчерашние действия.

С этого момента я больше не Малфой. И я больше не волшебник.

Я маггл.

Я надеюсь, Мерлин — хотя сейчас правильнее говорить Боже — что ты поймёшь. Ты достигнешь точки, когда ты поймёшь, что терапия больше не будет работать. Некоторые раны не заживают. Ты, Гермиона — ты не исцелишься.

Если я этого не сделаю, я не проведу ни секунды своей жизни в покое. Я вечно буду видеть тебя лежащей там — блядски бледную — и мои руки на твоей шее. И этот твой взгляд. Я не могу так жить. Пожалуйста, не проси меня так жить.

Эти условия — ну, думаю, это немного похоже на соглашение о признании вины. Если я хочу отпустить эту часть своей жизни, я должен отпустить и всё остальное. Бруствер сказал, магглы называют это Защитой Свидетелей.

В общем, я оставляю позади своё имя и свою личность. Я лишаюсь своего наследства, не считая небольшой части, которая будет конвертирована в маггловскую валюту — для нового старта. Я должен покинуть страну. Я никогда больше не увижу отца или мать.

И я никогда больше не увижу тебя.

Я знаю — где-то внутри — что часть тебя может это понять. Я знаю, что ты можешь. Ты поймёшь. Потому что это значит, что я смогу просыпаться без желания убить себя. И это значит, что ты никогда больше не окажешься в опасности — не из-за меня.