Сама она, шестнадцать лет назад прошедшая такую же церемонию, сияла улыбкой, однако Битон уловил в ее лице “смешанную с гордостью печаль” (94). “Она не раз говорила, что монарх – это почти священнослужитель, – вспоминает Фрэнсис Кэмпбелл-Престон. – Наверное, не каждый день наблюдаешь помазание дочери на царство” (95). Принцесса Маргарет смотрела слегка застывшим взглядом и, по одному из свидетельств, во время инвеституры “не сводила глаз со спокойного лица сестры” (96). Тем не менее в конце службы она залилась слезами. “Мэм, вы так печалитесь” (97), – сказала Анна Гленконнер принцессе, увидев ее покрасневшие глаза. “Я потеряла отца, а теперь и сестру, – ответила Маргарет. – Она будет постоянно занята. Наша жизнь изменится бесповоротно”.

После того как представители знати один за другим принесли клятвы верности, долгая церемония завершилась, и настало время для причастия. Королева приняла вино и хлеб, опустившись на колени, “как простая прихожанка” (98). Затем Елизавета II с фрейлинами ненадолго удалилась в часовню Святого Эдуарда Исповедника, где сняла свое золотое облачение, надела драгоценности и новое платье из пурпурного бархата с горностаевой оторочкой, подбитое белым шелком и украшенное вышитой золотой короной и вензелем E. R. (Elizabetha Regina – королева Елизавета). Корону святого Эдуарда, которую надевают лишь на церемонию коронации, она сменила на более легкую (всего 1,4 килограмма) Имперскую церемониальную корону, использующуюся также на церемонии открытия парламента и других торжественных событиях государственного значения. Этот прославленный венец украшают самые известные драгоценные камни мира – рубин “Черный принц”, который был на Генрихе V в битве при Азенкуре, “сапфир Стюартов” и бриллиант “Куллинан II” весом более 317 карат. Перед тем как покинуть часовню (99), архиепископ извлек из-под зеленой с золотом ризы фляжку с бренди и пустил ее по кругу, угощая королеву и фрейлин, чтобы поддержать их силы перед оставшейся частью торжества.

С державой весом в килограмм с небольшим и килограммовым скипетром новоиспеченная королева, за которой фрейлины несли пяти с половиной метровый шлейф, прошествовала через неф аббатства в придел, где вместе с фрейлинами отведала за торжественным ланчем “Коронационного цыпленка” – холодную курицу в соусе майонез с карри и кусочками абрикоса. После этого Елизавета II и Филипп уселись в золотую парадную карету, в которой им предстояла двухчасовая поездка длиной в семь миль по Лондону, на этот раз под проливным дождем.

К прибытию во дворец королева в продуваемой насквозь карете продрогла до костей, однако, уединившись с фрейлинами в Зеленой гостиной, дала выход напряжению. “Мы ринулись по коридору и дружно уселись на диван”, – вспоминает Анна Гленконнер. – Королева сказала: “Великолепно, все прошло как по маслу!” Мы заливались смехом” (100). Елизавета II сняла корону, и принц Чарльз нахлобучил ее себе на голову, но тут же повалился под ее тяжестью, а принцесса Анна, радостно смеясь, ползала под материнским шлейфом. Конец проказам положила королева-мать, “ухватив обоих шалунов за руки и поцеловав принца Чарльза в макушку” (101), – писал Битон.

День коронации принес, помимо благополучно прошедшей церемонии, еще один повод для ликования. Утром стало известно, что участники Британской альпинистской экспедиции, новозеландец Эдмунд Хиллари со своим проводником-шерпом Тенцингом Норгеем, впервые в истории достигли вершины Эвереста. “Елизаветинские первопроходцы” (102) выпили бренди за здоровье королевы и установили штандарт ее величества на самой высокой горе мира, на отметке 8,8 километра над уровнем моря.

Как писал в докладе президенту Дуайту Эйзенхауэру Эрл Уоррен, “коронация ощутимо сплотила страну” (103). Ошеломляющее число людей смотрело церемонию по телевизору. В Британии из тридцати шести миллионов населения зрителями прямой трансляции стали около двадцати семи миллионов человек, а число обладателей телеприемников увеличилось вдвое. Будущий премьер-министр Джон Мейджор (104), которому тогда было десять лет, тепло вспоминал о том, как смотрел церемонию по первому в семье телевизору. Такие же теплые воспоминания хранит и Пол Маккартни. “Я вырос при королеве и считал ее просто прелестью. Она была такая ослепительная, такая красавица” (105).

В Париже за ходом церемонии наблюдал один весьма пристрастный зритель – бывший король Эдуард VIII, который отрекся еще до коронации (что важно, поскольку, как отметила одна из знакомых королевы, “он не был помазан, а значит, не был истинным королем” (106) и последний раз был на подобном торжестве в 1911 году, герцог Виндзорский смотрел церемонию в гостях у Маргарет Биддл, богатой американки, организовавшей “телевизионный ланч” (107) на сотню приглашенных знакомых. В комнате, заполненной рядами позолоченных кресел, она разместила три телевизора, и герцог, устроившийся в центре первого ряда, “не выказал ни малейшей зависти и горечи” за все время трансляции. Под конец передачи он потянулся, закурил сигарету и проговорил ровным голосом: “Очень зрелищная была церемония. И очень трогательная – в первую очередь, наверное, потому, что короновалась женщина”.

Уинстон Черчилль прощается с Елизаветой II после торжественного ужина по случаю ухода в отставку. Апрель 1955 года. Associated Press

Ореол, горячий трехлетний гнедой скакун, занимавший мысли Елизаветы II перед коронацией, был одним из фаворитов на Коронационном дерби в субботу 6 июня 1953 года, когда в Эпсоме состоялись 174-е скачки трехлеток. Он происходил от Гипериона и Ангелолы, однако кличку получил по линии деда, жеребца Донателло, названного в честь скульптора эпохи Возрождения, который украшал головы своих ангельских персонажей на барельефах массивными нимбами.

Королеве доставляет огромное удовольствие придумывать клички своим скакунам. Как любительница кроссвордов и шарад, она изобретает изящное сочетание в два счета: например, Ангелола от Донателло и Феолы или Лост Марблз (“Шарики за ролики”) от Амнезии и Лорда Элгина[13]. “У нее энциклопедические знания, вмещающие все вплоть до старинных шотландских имен” (1), – вспоминает графиня Джин Карнарвон, супруга Генри Порчестера – впоследствии графа Карнарвона, для Елизаветы II, впрочем, оставшегося “Порчи”, который более трех десятилетий служил у ее величества скаковым управляющим.

Под ликующие возгласы полумиллионной толпы зрителей – рекордное количество для Эпсома – королева с супругом сделали круг по ипподрому (2) на заднем сиденье открытого “даймлера”. Сидя в королевской ложе, Елизавета II не сводила бинокля с жокея в цветах своей конюшни (лиловый камзол с золотыми позументами и алыми рукавами, шапочка черного бархата с золотой бахромой) – вместе с другими двадцатью шестью чистокровными скакунами ее конь несся стрелой, покрывая дистанцию в полмили до финиша. Ореол пришел вторым, не сумев обойти Пинцу, оторвавшегося от него на четыре корпуса. Королева в темных очках и шляпке-клоше улыбнулась и помахала рукой, несмотря на досаду. Жокей, сорокадевятилетний сэр Гордон Ричардс, получил свое рыцарское звание (первым среди жокеев) буквально накануне. При личной встрече с королевой он убедился, что ее величество “не меньше его самого довольна результатами заезда” (3), и назвал ее “замечательным человеком” (4).

В королевской ложе присутствовал и Уинстон Черчилль, горячее всех поддерживавший Елизавету II во время коронационных торжеств. За шестнадцать месяцев, прошедших со вступления на престол, у нее сложились необычайно теплые отношения с самым грозным государственным деятелем Британии. Преодолеть пятидесятилетнюю разницу в возрасте помогала привязанность премьер-министра к родителям королевы и связывающие обоих воспоминания о Второй мировой войне. Елизавета II, ценя мудрость, опыт и красноречие Черчилля, советовалась с ним, как держать себя в роли суверена.