— Жизни только у мёртвых и можно учиться, — шёпотом сказал Марк, когда бабушка отвернулась.

Солнце медленно взбиралось на облачную гору. Настало предновогоднее утро. Дедушка Марка был очень счастлив, развешивал по всему залу шарики и «дождики», а также приколачивал к плинтусу мишуру. «Красота!» — приговаривал он. Зайдя на кухню, Марк увидел, как в духовке жарились курица и утка. Они почему-то не были завёрнуты в фольгу или что-либо в этом духе, нет, они просто лежали там. «Наверное, так надо», — подумал мальчик.

Бабушка же, напротив, была очень недовольна буквально всем, что происходило вокруг — это читалось по её глазам. Поэтому Юмалов всеми силами старался не показываться ей на глаза, дабы не раздражать её ещё больше: ему было жалко старуху. Ходя по квартире, она то и дело охала, а иногда и ахала, всем видом показывая свою всепоглощающую усталость. Иногда, когда он уходил в свою комнату, старики начинали кричать и ругаться, думая, что он их не слышит. Но это нисколько не огорчало Марка, потому как было абсолютной нормой.

Так, незаметно, прошёл весь день, в течение которого мальчик просто старался не отсвечивать и тихо читал себе. Было восемь вечера. Совсем опьянев, дед уснул, пока смотрел телевизор. Уже приготовились утка с курицей. Бабушка пригласила Марка за стол. На тарелке красовались ножка от курицы и гречка, запечённая внутри утки.

— А ты есть не будешь? — спросил Марк.

— Нет, у меня пост, я себе отдельно приготовлю позже.

— Ладно, — как-то неловко произнёс он и стал медленно есть курицу. — А почему она с кровью? Будто бы сыровата…

— Не знаю, это твой дед готовил.

Спустя всего полчаса мальчик мучился от такой невыносимой боли в желудке, что искренне желал вспороть себе живот, лишь бы спастись от этого гадкого чувства, будто внутри него эта самая курица ожила и танцевала заули. Порядка часа он пролежал на кровати, изнывая от боли и всё подступающей рвоты. О! Как он ждал момента, когда же его, наконец, вырвет. Однако это не происходило и не происходило. Так что в момент, когда это случилось, он почувствовал, что вместо курицы у него в животе поселилось счастье. Правда, добежать до туалета он не успел — тот был слишком далеко — и вся непереваренная пища отправилась в ванну. А она, по всей видимости, обиделась на это и засорилась. Впрочем, понять её было можно — наверное, ещё никогда из рта Марка не выходило столько мерзости. В итоге в ванной комнате стоял ужасный запах и на её пороге стояла хмурая, злая старушка. Марку было невероятно стыдно перед ней, но в то же время он был безмерно рад, ведь боль стала медленно спадать.

— Извини… — сказал он бабушке, попив воды, но она лишь отмахнулась.

— Иди отдыхай, я всё сама уберу.

Со страдальческой улыбкой, Марк ушёл в комнату и запрыгнул под одеяло. Прежде чем уснуть, он невольно слушал ругательства бабушки, а позже, уже за полночь, громкие маты и крики деда, проклинающего весь мир за то, что его не разбудили на новый год. Так он и прошёл, этот праздник. «Хотя бы не как в прошлый раз», — подумал на утро Марк. Ему, собственно, и не нравилось встречать праздники. Так что всё прошло вполне неплохо.

Спустя пару дней Марка отправили в магазин купить что-то не слишком важное или приметное, чтобы об этом говорить. Однако нужный ему магазин в то время был в самом центре города, возле банка, а потому дорога была долгой. Уже на обратном пути, Марк зашёл в небольшое дешёвое кафе, давно ему знакомое. Подойдя к стойке, он заказал самый дешёвый кофе и шаурму. Затем сел за столик и стал ждать. А по левую от него сторону разворачивалось интереснейшее действо.

— Вы не верите мне? — вскочив с ногами прямо на стол, спросил молодой парень лет двадцати. — А я… а я вам докажу, что не боюсь более смерти! Говорю же вам, что смерть — это ничто. Она вовсе не зло, ведь она естественна; она, может, вообще единственное, что у нас есть, помимо собственных мозгов. Смерть просто забирает нас туда, откуда мы пришли, чтобы дать место новым людей, она не страшна! Слышали про «волю к смерти», а? Все мы умрём и смерть наша — есть жизнь! А вот без неё было бы действительно страшно.

С этими словами он выхватил откуда-то из кармана револьвер, торопливо вытрес из него все пули и вставил обратно лишь одну. Затем прокрутил барабан и приставил дуло к виску. И стоило холодной стали коснуться его кожи, как он разом вспотел. Его рука слегка дрогнула, и он посмотрел на окружающих людей. Они же смотрели на его губы, которые так сильно дрожали, выдавая этим страх в полной наготе его. Парень всеми силами старался скрыть то, что его тело открыто выказывало: боязнь смерти, противоречиво заложенная в нас самой природой и часто так сильно нам мешающая. Марк в ту секунду подумал, что этот страх сравнивает нас — людей — с животными, и именно спуск курка сможет доказать то, что это на столе стоит Человек, а не животное. Настоящий, с собственной волей. Волей, которая превышает силу самой природы и самой жизни.

— Насколько это тяжело… пересилить нашу тягу к существованию? — Спросил он сам себя шёпотом. — Жутко… Но вдруг этот человек не настоящий? Что если им управляет он? Как отличить жизнь от театра, а людей от кукол, если ты родился и вырос на этой самой сцене? — Марк продолжал говорить с самим собой и глаза его, подобно тучам, застилала плёнка влаги. Будь этот мальчик постарше, мы бы увидели в этих слезинках отражение отчаяния, грусти и молчаливого принятие. Однако у него они отражали ненависть и вызов.

В то же время парень с пистолетом всё стоял и обводил присутствующих таким взглядом, что казалось, будто бы в его зрачках уже прорезались рты и кричат: «Вскочите же кто-нибудь и остановите уже эту нелепую сценку!». Но никто не проронил и слова. Потому паренёк прикрыл глаза, вздохнул, сжал челюсть и- спустил курок. Прогремел выстрел.

С этого ракурса Марк мог легко мог разглядеть дырку в виске ещё не упавшего тела Человека и летящие в воздухе кусочки его мозгов. Те самые кусочки, которые составляли всю его личность. Мальчик с замиранием сердца всмотрелся внутрь и увидел целый мир через эту дыру в черепе. Мир и дыра были одним целым. Он смотрел на них, пока они, вдруг не посмотрели на него. После этого какая-то странная сила стала затягивать мальчика внутрь. Незаметно и легко он всем своим телом пролетел сквозь это отверстие и очутился в совсем другом мире. Всё перевернулось, изменилось, исковеркалось… И время будто бы сломалось. Марк крутился вокруг этой дыры, не в силах преодолеть её притяжения, то и дело пролетая сквозь неё. Туда и сюда, сквозь дыру в голове.

Никто не знает, как он добрался до дома. Всё, что помнил Марк лично, так это то, как лежал посреди зала, на полу, раскинув руки и ноги в стороны, и повторял: «Сейчас… я сейчас встану, только немножко полежу и сразу встану. Я просто каплю устал. Правда». А затем всё вновь закрутилось и перемешалось в сплошную кашу. Там, где он был, не было ни будущего, ни настоящего, ничего, о чём можно было бы сказать, был лишь он: молодой и по-странному живой, летящий в космосе и наблюдающий за разноцветным маревом. Кругом происходило ничто, а так же неописуемые события, такие яркие и бесконечные; бесконечные… «Как всё-таки хорошо было бы лежать в комнате, в которой ничего не происходит…» — думалось ему. И всё-то его раздражало в этом странном месте.

1.5

В какой-то момент его бессмысленное и никому не нужное путешествие оборвалось. Он выпал из него, будто на трассе метаразума некто оставил открытым люк, в который мальчик и провалился. Падение его сопровождалось звенящей тишиной. Что есть страх и что есть крик? Марк забыл об этом, забыл о том, что нужно паниковать при падении, и поэтому просто существовал, не думая ни о чём и ничего не чувствуя. В молчании же он и рухнул во что-то тёплое, влажное и мягкое, как перина. Коснувшись земли, Марк услышал всплеск и короткий писк. Было темно. К мальчику стала возвращаться человечность. Скоро он очнулся от своего сна и начал шевелиться. Пока ещё его тело лишь чуть дёргалось и дрожало, ровно как и его разум, но постепенно движения становились всё более активными и живыми. Его пальцы сжимались, стискивая в кулаке нечто, напоминающее слизь, внутри которой ещё и плавали кусочки чего-то твёрдого, но легко крошащегося, как крошки засохшего хлеба. Лежать в этом было приятно и тепло, ведь слизь имела температуру разгорячённого человеческого тела, а под ней покоился пол: тоже мягкий и податливый, но напоминающий по ощущениям скорее кусок свежего мяса.