— Но ведь я не сошёл с ума, я всего лишь спал… — прошептал недоумевающе мальчик. К счастью, медсёстры его не слышали.
Ещё одно «к счастью» заключалось в том, что положили его пока ещё только на осмотр, а не на полноценное лечение. Так что больным он не был, оставалось лишь доказать это врачам.
Быстро пройдя через приёмную с цветочками, они подошли к большой белой двери и отперли её. Один шаг и вот их маленькая процессия оказалась в совершенно ином мире. Вместо лицеприятно, дружелюбного коридора, предстал коридор уже совсем другой. Он был очень широкий, просторный, похожий скорее на некий зал, нежели коридор. Потолок в нём так же был очень высоким, но всё равно атмосфера стояла душная и пропитанная теснотой, не хватало воздуха. От этого помещения расходилось в стороны шесть проходов, ведущих в четыре палаты, столовую и туалет, и всё это было лишёно каких-либо дверей, кроме, разве что, туалета. Стены здесь были абсолютно голые и бесстыжие, разве что выкрашенные в неприятный, блеклый голубой цвет. Этот оттенок сразу не понравился Марку. Было видно, что дизайнеры сего заведения начитались статей о том, как синий и голубой цвета успокаивают людей, и, видимо, руководствуясь этими статьями, они взяли да выкрасили всё в блоке в ужасный голубой оттенок, от вида которого хотелось блевать и убивать. Пол также представлял из себя не что иное, как чистый бетон, частично выкрашенный в заочно ненавидимый Марком голубой цвет. Посередине коридора стояла белая будка, в которой располагались медсёстры, следящие из неё за порядком. Марка подвели к ним.
— Вот, Марк Юмалов, принимайте! — сказала медсестра и тут же, развернувшись, ушла.
— На, распишись, — две оставшиеся протянули ему какую-то бумажку. — Пролежишь тут недельку-две, а там посмотрим, что с тобой делать будем.
Затем они стали проверять его портфель, который всё это время висел у него за спиной. Женщины, обе очень неприятные, худые до гадости и будто слегка отёкшие, искали в его рюкзаке любые острые или хотя бы твёрдые предметы и, находя, нещадно отбирали их и прятали в железный шкафчик. Не пожалели они даже ложку.
— Так, сигареты давай сюда. Мы будем выдавать только три штуки в день.
— Я… не курю, — поборов первичный шок, произнёс Юмалов. Кажется, он так давно ничего не говорил, что язык едва ворочался во рту, будто проржавевший механизм, мысли, к слову, тоже только начинали приходить в движением.
— Пф, — послышалось от одной из медсестёр. Она, к слову, была горбатой, как цифра «2», поэтому Марк так и решил называть её Двойкой, а вторая, соответственно, стала Единицей.
— Брехня. Ещё и крашенный, ты посмотри на него! Тьфу! Ах да, самое важное чуть не забыла, не смей мне тут устраивать драки, а то я твоё дело-то, — она ткнула своим костлявым и бледным пальцем в тоненькую папку, — подправлю, усёк? А если будешь вести себя хорошо, то выйдешь отсюда без лишних проблем, — на том его и отпустили, забрав предварительно телефон.
Поселился Марк в большой палате с одиннадцатью одинаковыми советскими койками. Правда, лишь пять из них были заняты — Марк оказался шестым. Войдя внутрь, он осмотрелся. На кроватях, кто как, лежали молодые парни, всем не больше восемнадцати лет. Двое были одеты в какие-то спортивки и домашние тапки, а оставшиеся выглядели и вовсе оборванцами: ходили в рваных кофтах и подштанниках, а на лицах имели то типичное нахальное выражение, что мы обыкновенно видим у хулиганов в фильмах и сериалах. Завидев этих парней, Марк даже удивился: «Не думал, что такие существуют вне кино». Он чуть вздёрнул подбородок вверх и стал их рассматривать, а они в ответ поначалу глядели на него удивлённо, а затем злобно и насмешливо.
— Вот Ромка когда проснётся охуеет-то, — произнёс кто-то, пока Марк стелил свою кровать.
— Эх, повезло ведь мне так, — пробубнил Марк себе под нос. — По крайней мере скучно тут не будет…
Но и в том он ошибся: в психбольнице было очень и очень скучно. Первый вечер прошёл довольно спокойно. Он как-то скомкано поздоровался с остальными парнями и, хотя до отбоя оставалось всего часа два, он успел наслушаться от них шуток по поводу цвета волос на всю оставшуюся жизнь, особенно был возмущён и активен этот самый «Ромка». Когда этот парень проснулся, его ткнули в плечо и указали пальцем на Марка. Тот округлил глаза и лаконично выругался. Впрочем, ничего хуже шуток не случилось, и Юмалов лёг спать со вполне спокойной душой, хотя и не совсем мог уместить в голове тот факт, что ему придётся жить в этом месте ближайшее время.
На следующее утро он получил свою кличку: Малина. В палате с ним лежал ещё и «Белый»: парень лет шестнадцати, блондин. Марку казалось, что это был натуральный цвет волос, но остальные люди в палате почему-то всё равно были очень недовольны им, словно тот виновен в этом. К счастью для Белого, он хорошо умел отшутится от любой ситуации, а потому особых трудностей не испытывал.
У Юмалова — медсёстры почему-то произносили его фамилию с насмешкой и издевкой — это был первый полноценный день пребывания в психиатрической клинике, а потому с самого утра его ждало огромное количество открытий. Самым первым из них был будильник, звеневший ровно в семь утра, — им была какая-то весёлая мелодия, созданная, наверное, для успокоения, которая играла целых три минуты без перерыва. Все больные ненавидели этот будильник до скрипа зубов, отчего этот поющий ублюдок даже сближал их, в какой-то мере.
Самым неприятным из открытый для Марка стала еда, которая и так выглядела, будто кого-то вырвало в тарелку, но в которой помимо этого ещё и почти не было соли. На обед им в тот день подали шарики из слипшейся лапши. У каждого было по одному такому размером с яблоко. И это плавало в какой-то подозрительного вида коричневой жиже с кусочками самой дешёвой тушёнки. И ни в чём не было соли — полностью пресная гадость.
Помимо вышесказанного, Марк удивился и тому, насколько часто его соседи по палате ходили курить. Они были ещё совсем молоды, но уже до смешного зависимы. Курилка находилась на лестнице, ведущей на этаж ниже, где содержались агрессивные больные. На пролёте меж этажами. Так эти парни, стоило медсёстрам на минуту отойти, сразу бежали курить. И ходили они в курилку около десяти раз на дню, не меньше. При том совершенно очевидно, что это никакое не преувеличение, а чистейшая истина, о которой осведомлён любой, знакомый с заядлыми курильщиками. Десять раз, не меньше. А Юмалов всё недоумевал: откуда у его соседей по палате столько сигарет, ведь их должны забирать. Впрочем, и это скоро выяснилось. В тот же день под окнами палаты (они, кстати, были все с железными решётками, почему-то погнутыми так, будто кто-то пытался их выломать или сломать) появились какие-то люди с пакетом в руках. Ромка, заведующий всем мероприятием, заставил каждого, и Марка в том числе, отдать шнурки со своих ботинок. Из них он связал верёвку и, открыв окно, спустил один её конец вниз. Там они привязали шнурки к пакету, полному сигарет, и совсем скоро сокровище, протиснутое через прутья решётки, оказалось в руках подростков. Дальше драгоценное содержимое пакета нужно было как можно быстрее попрятать подальше от глаз медсестёр, а дело это было непростым. Сигареты были, что называется, сныканы повсюду: в трусах, носках, подушках, матрасах, и даже в щели подоконника кто-то умудрялся их прятать. В те дни Марк то и дело удивлялся находчивости парней, когда дело касалось того, чтобы спрятать сигареты. К слову, и Единица и Двойка тоже очень много курили, не меньше больных уж точно, отчего их приближение легко можно было определить по запаху табака, который вонял не так противно, как более дешёвые сигареты сокамерников Марка. И только к воне подростков примешивалась менее противная вонь, как сразу становилось ясно: идут.
Ещё одним неприятным сюрпризом стала несносная разговорчивость больных. В больнице было банально скучно — разбавляли бесконечное лежание на койке лишь приёмы пищи да редкие обследования, а потому чаще всего разговоры были единственным развлечением для пациентов. И всё бы ничего, да вот толки эти крутились вокруг одних и тех же, очень гадких для Марка тем. Каждый день он слушал «удивительные» истории о том, как кто-то пробовал самые различные наркотики, в самых фантастических смесях, как кого-то чуть не посадили в тюрьму, а другого так и вовсе уже садили. Так же там были рассказы про то, как они целой толпой «гнобили пацана», который позже из-за этого вскрыл себе вены, и прочее, и прочее… От этих историй Марку становилось дурно и как-то ужасно тоскливо, казалось, будто весь мир такой же гнусный, глупый и жестокий, как эти подростки. Неужели они так и живут? Неужели это и есть жизнь для них? Об этом думал Марк, лёжа на кровати и смотря в потолок. И поначалу взгляд его выражал лишь тоску, но уже начинал приобретать нотки той беспринципности, жестокости и всеподавляющей ненависти, что будет гореть в его глазах спустя время.
