— Такой же всепрощающей, принимающей мир таковым, каким он является: без злобы, без зависти, с сердечным теплом, — растолковала девушка.

— Глупости, мисс Донсон, вы меня совсем не знаете!

— Может и так, — согласилась Мия. — Но, уверена, придёт время и предположение превратится в убеждение.

— Почему вы так уверены в этом?

— Почему?! — Девушка будто услышала вздор. — Да потому что ты сумел заставить бессердечного наглеца поставить кого-то выше себя. Нужно быть не меньше, чем святым, чтобы стерпеть его выходки!

— Разве вы… разве вы с ним не вместе? — поразился студент.

— Что? Я и Ацель? Пф! Каждая встреча с ним — безумное чаепитие, где вместо чая — отрава! Мы с ним — две брехающие псины, мечтающие друг друга загрызть. Но будь уверен, тебя то он считает лучшим человеком на свете!

Завидев, что Эдвард вот-вот растеряет самообладание, Мия Донсон поспешила крепко обнять беднягу. Юноша смущённо принял её поддержку.

— А как звали вашу сестру, мисс Донсон?

— Мия. Её звали… Мия Донсон.

Эдвард поперхнулся воздухом и изумленно вытаращил глаза на своего кумира. Девушка по-прежнему добросердечно улыбалась, как будто бы не замечая недоуменного взгляда.

— Вашу сестру тоже звали Мией? — Юноша нашёл несуразице разумное объяснение.

— Не совсем… Дело в том, что я взяла её имя… — Кроткая улыбка оборвалась, щеки смялись, как вымоченная бумага, и мисс Донсон поспешно прикрыта лицо ладонью.

— Вы… не… Мия? — по слогам вымолвил тот.

На что девушка рассмеялась, постепенно отвела руку… И вдруг она снова стала прежней — той сильной женщиной, которая видилась публике. Она не ходила в церковь, никогда не была католичкой, однако сейчас мысль о причастии не казалось ей столь бестолковой. Признавшись в секрете, что долгие пять лет тяготил её, как тюремное ядро, возвращал к одному и тому же событию, раз за разом, — мисс Донсон испытала облегчение. Она освободилась. Теперь он знает. Теперь он расскажет всем о том, кто она на самом деле. И наконец, наконец Мия Донсон, всеми обожаемая певица, превратится в Эмму Донсон — завистливое ничтожество, притворщицу, кривляку, обманщицу: бесталанную и никому не нужную.

— А остальные члены группы знают?

— Знают. Именно поэтому они меня недолюбливают. Представь себе, что кого-то, кто тебе очень дорог больше нет, а его пытается заменить кто-то другой — с таким же лицом. Он перенимает все манеры того человека: смеется, как он, двигается, как он, прилюдно заказывает тоже блюдо в ресторане, что обычно заказывал он… Плюется, давится, но ест… И даже называет себя тем же именем! Imitateur!

— Ужасно, — согласился Эдвард, не подумав о том, что его заключение может быть обидным.

— Вот и я об этом. — Мия встала. — Ну что ж, а теперь иди и звони во все колокола, Эдвард. Теперь-то ты видишь, Даг? — говорила она с собой. — Я не собиралась тебя заменять. Никогда! Не в моём это праве!

— Мисс Донсон! Неужели… — Юноша подбежал к девушке и застыл, наблюдая за тем, как на его плечи опускаются две изящные руки. — Мисс Донсон… — уже молебно сказал он.

— Все верно, Эдвард. Теперь ты будешь солистом.

— Нет! — захлебнулся тот в испуге. — Нет, и нет! — повторил он, сбрасывая с себя руки девушки. — Я не позволю вам уйти! Я не смогу заменить вас!

— Тебе и не надо. В этом и была моя главная ошибка — я пыталась заменить. Но никто не заменим. Я осталась Мией для фанатов, но для друзей я — подделка.

— Тогда я отказываюсь от вашего предложения, мисс Донсон, — строго произнёс юноша.

— Почему же? Ты не хочешь стать музыкантом?

— Хочу. Очень хочу. Но мне не нравится пути, которыми я должен идти к этому. Ноша моей совести будет невыносима, под ней всякая радость будет раздавлена. Мечта уплаченная такой ценой это уже не мечта, а наказание. А я ещё недостаточно провинился, чтобы самостоятельно наказывать себя. А что касается вас, мисс Донсон, мне плевать, кто вы на самом деле. Мне нравится ваше творчество. И не мне одному. Пока есть люди, которых вы вдохновляете, разве имеет значение, как ваше имя?

В тот же вечер по возвращению домой Эдвард безучастно заслушал бессвязную трескотню миссис Уоткинс о делах в городе — причём даже не её собственных, а соседских. Юноша культурно кивал в ответ на вопросительно поднятые глаза и целенаправленно раздававшиеся интерлюдии, которые все никак не становились кульминацией. Ацель даже не утруждал себя вежливостью, тыкая пальцем в сенсорный экран старого смартфона и периодически морщась и пощелкивая зубами от того, что мешались собственные когти. Когда миссис Уоткинс наконец покинула квартиру, жильцы облегчённо вздохнули и вернулись к реальности. Реальность, собственно, волновала обоих. Захлопнув дверь, Ацель тут же открыл рот. Но вопрос, застрявший на языке, отчего-то отказывался вылезать наружу. К радости пришельца, Эдвард понял его без слов.

— Я согласился, — сказал он, присаживаясь в кресло в гостиной.

Желтая лента фонаря пересекала английский столик из чёрного стекла и косо ложилась на спинку кресла. Из открытого окна донесся глухой рев — этот Хелен завела мотор.

— И все же ты безрадостен, — заметил Ацель, заваливаясь на свой диван, усыпанный мрачными обложками образовательной литературы.

— А вот и не угадал! Я рад, очень рад, просто… такое чувство, что я заслужил это какой-то подлостью, хотя ничего плохого и не совершал. Мисс Донсон предложила мне занять свое место!

— Чего?!

— Я не шучу! — всплеснул руками юноша.

— Должно быть, ты ей очень понравился.

— Вовсе нет! Я даже сыграть не смог. Пальцы точно судорогой свело!

— О, нашу певичку замучила совесть? — Ацель прозорливо сверкнул глазами и на свой манер ухмыльнулся.

— Я думаю, её замучила не совесть, а ты, — прознал Эдвард о его всеведении. — Что, кстати, говоря, одно и тоже. Как ты узнал её секрет?

— Какой именно?

— Тот самый.

— М-м. То самый, — задумчиво улыбнулся чёрный ящер. — Секретов по сути не существует. Все рано или поздно всплывает на поверхность, мой дорогой друг. Достаточно не быть «фанатом».

— Хочешь сказать, что чтобы открыть секрет, нужно его ненавидеть?

— Не-ет, нет! Ненависть — это тот же губительный фанатизм, только вверх ногами. Истина же обнажается перед нами только тогда, когда нам на неё все равно. Я ознакомился с ранним и поздним творчеством Мии и услышал абсолютно двух разных людей. Стоило лишь чуточку надавить, и я убедился в своем предположении. Иными словами — мои глаза не ослепила эта ваша «любовь».

Эдвард подпер кулаком голову, прозаически прищурил глаза, и Ацель понял, что взболтнул лишнего.

— Не то чтобы я хорошо с ней общался, — прочислил он горло.

— Да брось, я все знаю!

— Ты всё-таки читал те смс? — теряя надежду, спросил чёрный ящер и, не дождавшись подтверждения, пробубнил себе под нос проклятия: — Чертова певичка, надеюсь эти сообщения были приличного содержания!

Юноша не сдержался и рассмеялся.

— Видимо, вы хорошие друзья!

— Никогда! — возмутился тот, поспешно переводя тему: — Ну так и что же теперь? Ты сместил её?

— Неа, — загадочно покачал головой Эдвард.

— Значит, она возьмёт тебя на гастроли в качестве приглашенной звезды?

— Ты говорил с ней об том, — утвердительно высказался юноша, уже более не дивясь нечеловеческой проницательности товарища. — Какой же ты все-таки плут! — то ли в восхищении, то ли в испуге воскликнул он, на что Ацель лишь польщено пригладил волосы.

Мия Донсон тревожно стучала голой пяткой по подоконнику и аккуратно вдыхала сладкий дым сигарет в распахнутое окно седьмого этажа, в любой момент рискуя свалиться. Все, кроме Дага, остались довольны решением выдвинуть начинающему гитаристу испытательный срок, и, конечно же, о своем первичном намерении уйти, она умолчала. Тайна была оглашена за кулисами и там же раздавлена, как и обещал Эдвард. Но как бы девушка не доверяла искреннему молодому человеку, в его обществе ей буде не то чтобы неприятно, но, определённо, неудобно, словно бы тайна обрела человеческое лицо и хуже всего — способность говорить. Паранойя? Да, пожалуй. И пусть бы Эдвард навеки стал немым! Нет, не поможет это! Не поможет! Перед ним она будто нагая, и это стеснение ничем не унять.