Большевики тотчас призвали его в свои ряды. С их лозунгами он был вполне согласен и считал, что пора нашему народу обрести свободу и самому руководить страной. Михаила Афанасьевича прикомандировали к управлению Варнавинского уездного начальника, в местном военкомате определили заведующим учетно-мобилизационного отдела. Пробыл Михаил там недолго: через несколько месяцев его, как опытного участника войны, послали на Южный фронт.

В 16-й армии Романов стал командиром роты 232-го стрелкового полка. Принял участие в боях с войсками Деникина. Был тяжело ранен и попал в Тамбовский госпиталь. А выздоровев, опять оказался в самом пекле Гражданской войны. Но на сей раз участвовал в боях с бандами Махно в Воронежской губернии.

Когда наступил наконец мир, перед Романовым встала дилемма: вернуться в родное село и снова заняться пчеловодством, или остаться в армии, где ему предложили должность командира батальона. Михаил Афанасьевич выбрал последнее: привык он за эти годы к армии, сросся с нею. Расставаться уже не хотелось.

Так началась служба Романова в мирное время. Помотало его по стране немало. Где только не был Михаил Афанасьевич: в Средней Азии и Сибири, на Дальнем Востоке и в Заполярье… Возглавлял снова батальон, был начальником штаба полка, а затем и его командиром. В 1939 году неожиданно был переведен в Москву в Пролетарскую дивизию. Тут-то и начались его злоключения, только на сей раз исключительно морального характера…

Неожиданно при родах умерла любимая жена. Это был страшный удар. Он-то думал прожить с нею всю жизнь, считая свой семейный тыл обеспеченным. А тут – на тебе!.. Снова остался один – гол как сокол. Вдобавок на руках крохотуля-дочка, ее надо поить, кормить, воспитывать…

Пришлось срочно подыскивать няню и менять свой распорядок дня: больше бывать дома возле Катюшки, отрываясь от многочисленных служебных дел, вызывая тем самым косые взгляды начальства. Потому, наверное, и замедлилось продвижение Михаила Афанасьевича по службе: долго ждал он назначения командиром полка, потом начальником штаба дивизии…

Большие неприятности доставил Романову и неприятный инцидент с двумя молодыми командирами, случившийся как раз под новый тысяча девятьсот сорок первый год.

Командир одной из рот капитан Сергеев и его заместитель старший лейтенант Курок пошли как-то вечерком поужинать в ресторан «Славутич», расположенный на окраине Москвы, неподалеку от их части. И надо ж было такому случиться, что как раз в это время там отмечали день рождения жены начальника штаба их батальона ее подруги. Компания была небольшая и чисто женская. Друзья расположились за столиком неподалеку от нее, заказали ужин и молча наблюдали, как веселятся знакомые девчата. Все шло хорошо, пока к тем не стали приставать молодые пижоны, кутившие за столиком чуть в сторонке. Вначале они пытались пригласить молодых и очень симпатичных женщин на танцы, подходили по одиночке. Те, конечно, наотрез отказали незнакомцам. Тогда подгулявшие молодцы начали набиваться к ним за стол, предлагая шикарную выпивку и закуску. Когда Сергеев и Курок увидели, что притязания нахальных юнцов-жеребцов начинают переходить границы, решили ввязаться и отогнать пьяниц от жен коллег по полку. Встали, подошли к ним и резко приказали:

– А ну, отхлыньте, пижоны, от дам!

– Не то, что будет? – с ухмылкой спросил молодец в дорогом костюме, дымя папиросой, торчавшей у него во рту.

– Вышибут вас отсюда! – рявкнул Сергеев.

Подскочил официант, а за ним и швейцар. Пижоны поняли, что им несдобровать, и примолкли. Офицеры отошли от них и посоветовали дамам закругляться, чтобы не нарваться на какую-нибудь неприятность. Те согласились и через несколько минут покинули «Славутич».

Ротный и его заместитель, посидев еще немного, закончили ужин и расплатились с официантом. Ничего не подозревая, вышли из ресторана и свернули в ближайшую улицу. Там-то их и поджидали вооружённые палками пижоны, решившие отомстить за испорченное веселье. Их было шестеро, но отступать было некуда, да и не в правилах краскомов не принимать боя, навязываемого нахальным противником. Они прислонились к стене ближайшего дома, чтобы прикрыть спины, и встретили налетевших молодцов жесткими ударами. Конечно, им тоже досталось: Сергееву повредили плечо, а Курку свернули скулу. Но зато нападавшие получили по полной: троих со сломанными руками и ребрами увезла «скорая», остальные позорно разбежались.

И все было бы ничего, позабылось, – мало ли случается уличных драк, – не случись непредвиденного. Один из попавших в больницу с тремя сломанными ребрами шалопай оказался сынком какой-то важной особы. На другой же день районная прокуратура завело уголовное дело на краскомов, «жестоко избивших ни в чем не повинных молодых людей с помощью боевых приемов, запрещенных к применению в гражданских условиях». Сергеева и Курка вызвали в следственное управление и предъявили обвинение. Поступило распоряжение посадить их, пока идет следствие, на гауптвахту.

Романов, ознакомившись со случившимся, отправился в прокуратуру и попытался доказать невиновность своих ребят. Но куда там… Его и слушать не захотели. Виноваты – и все! Михаил Афанасьевич попробовал сунуться с этим делом в московскую гарнизонную комендатуру, но и там никакой поддержки не получил. Побывал в штабе округа – тоже бесполезно…

Ребят было страшно жалко. Упекут же в тюрьму ни за что ни про что!.. И тогда он решился пойти к Берии. Может, хоть он поможет. У него ж такой авторитет! А они были хорошо знакомы: вместе нередко сидели в Кремле за праздничными столами.

Лаврентий Павлович выслушал Романова довольно скептически. Поморщился, сказал, что это, конечно, не его епархия, лезть туда не хочется, но уж ладно: постарается разобраться…

Еще через пару дней Романова вызвали в прокуратуру. Берия был уже там. Пригласили следователей, других работников, имевших дело с этим случаем. Они в один голос обвинили во всем офицеров. Лаврентий Павлович выслушал их молча, потом внезапно спросил:

– И сколько ж было тех «невинно пострадавших»? Ага, шестеро… А краскомов? Неужели только двое? Какое прекрасное соотношение!.. Умеют, значит, военные защищать себя, бить врага. Их же награждать надо… – Он помолчал и уже сурово добавил: – Немедленно прекратить всю эту тухлую возню! И чтоб я больше таких вещей от вас не слышал.

Так и закончилась эта история, изрядно потрепавшая Романову нервы.

В эту проклятую ночь Романову так и не удалось заснуть. Внезапно заболела дочь. Часам к двенадцати температура у нее подскочила до тридцати девяти градусов. Девочка хрипела и кашляла. Он не знал, что и делать. Вызвал «скорую», но она явилась лишь под утро. Врач, осмотревший Катюшку, заявил, что у девочки наверняка воспаление легких и ее необходимо срочно везти в больницу, да и там первое время нельзя оставлять без присмотра. Но кто бы это мог сделать, было непонятно. У Романова в тот день начинались учения, и дивизия не могла остаться без него. А вызвать няню не представлялось возможным: она как раз отпросилась на пару дней поехать к старой подруге, с которой не виделась много лет. Вот когда Михаил Афанасьевич остро пожалел, что не обзавелся новой женой. Была бы дочь хоть с какой-то мамой, ну, пусть с мачехой…

Первый раз он женился на своей землячке, бегавшей с ним в одном дворе и учившейся вместе в школе. Михаил Афанасьевич с детства относился к ней с нежностью и не представлял себе иной жены. Она тоже любила его. И вопрос о совместном житье-бытье был решен заблаговременно… После ее смерти он и внимания никакого не обращал на женщин. Считал, что семейная обуза ему вовсе ни к чему. Однако во время болезни дочери пришлось об этом серьезно задуматься. Тогда Романов нашел все-таки выход: помогла немолодая соседка, всегда тепло относившаяся к нему. Она и отправилась с Катюшкой в больницу, побыла там с ней.

Задумавшись о создании новой семьи, Романов стал внимательнее присматриваться к окружавшим его женщинам. Вскоре внимание его привлекла начальница «Военторга» Юлия Борисовна Виноградова. Высокая, симпатичная и стройная женщина уже не была юной девой, но все-таки годиков на пять помоложе Михаила Афанасьевича…