Схожие вертикально-горизонтальные связи пронизывали и уровень Департамента полиции. Нередко его чины были знакомы друг с другом еще по службе в прокуратуре. Будущие директор Департамента В.К. Плеве, делопроизводитель Г.К. Семякин, секретарь одного из делопроизводств С.Э. Зволянский познакомились в ходе анализа судебными инстанциями дела 1 марта 1881 г. (убийство Александра II)284. Вице-директор Департамента полиции в 1912 г. В.Д. Кафафов был знаком с заведующим Особым отделом С.Е. Виссарионовым и товарищем министра внутренних дел П.Г. Курловым с рубежа веков. А.П. Мартынов писал о вице-директоре Департамента полиции Н.П. Зуеве: «Зуев был типичным петербургским чиновником-бюрократом, искушенным во всяких сплетнях, интригах и пересудах. Его знали все, и он знал всех»285. С чиновниками Департамента полиции по их предыдущей службе в прокуратуре были знакомы и жандармы, которые занимались дознаниями286.
Кадровая политика в отношении Департамента полиции, прежде всего в отношении его директора, зависела от кадровой политики применительно к Министерству внутренних дел в целом – нередко смена министра вела к назначению и нового руководителя Департамента. В.Д. Кафафов так писал об этом в своих воспоминаниях: «Почти всегда со сменою министра сменялся и директор Департамента полиции, ибо каждый министр, естественно, хотел иметь на таком серьезном и ответственном посту лично ему известного и преданного человека»287.
В действительности, так случалось далеко не всегда. П.Н. Дурново был директором Департамента полиции при двух министрах – Д.А. Толстом (1882–1889) и И.Н. Дурново (1889– 1895). Причем увольнение П.Н. Дурново в 1893 г. было связано не со сменой руководителя министерства, а с решением Александра III, т.к. до императора дошла информация об использовании директором Департамента полиции служебного положения для перлюстрации писем любовницы288. Назначенный после этого директором бывший военный Н.И. Петров проработал на этой должности два года, до назначения министром И.Л. Горемыкина (1895–1899)289. Юрист-Горемыкин поставил руководить Департаментом юриста Н.Н. Сабурова, после его смерти – юриста А.Ф. Добржинского, сменив его по причине болезни также юристом С.Э. Зволянским. Замена Горемыкина на Д.С. Сипягина (1899–1902)290 на посту министра внутренних дел не привела к отставке Зволянского. Последний был заменен только следующим министром В.К. Плеве (1902–1904)291 – на А.А. Лопухина. Лопухин также возглавлял политическую полицию при двух министрах: Плеве и П.Д. Святополк-Мирском (1904–1905). Увольнение Лопухина было связано не с отставкой Святополк-Мирского, а с убийством в феврале 1905 г. московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича – буквально накануне этого Лопухин отказался увеличить финансирование охраны князя. Затем в течение революционного 1905 г. сменилось 5 директоров Департамента полиции292.
Бывшие секретные агенты, перешедшие на штатные должности «охранников», контактировали в основном с Департаментом полиции напрямую. Горизонтальные связи, явно заметные в случаях с жандармами, здесь отсутствовали.
В итоге у каждого более-менее видного деятеля политической полиции была своя репутация в этой среде и круг знакомств, который влиял на формирование представлений этих деятелей об общественно-политических процессах и на язык описания этих процессов.
Комплексного исследования взаимоотношений деятелей политической полиции не существует, однако есть наиболее известные и «больные» по разным причинам сюжеты, в рамках которых затрагивался данный вопрос. Этот вопрос приобретает особую важность при исследовании языка, а точнее – языков, которыми описывались «либералы» и «либерализм», т.к. в делопроизводственной переписке отражались не только личные и коллективные образы, но и межличностные отношения и представления того или иного автора текста о позиции адресата, т.е. другой стороны заочного «диалога».
В первую очередь тематика личных отношений рассматривалась в литературе в связи с историей так называемой «зубатовщины», а также с историей политической полиции накануне Первой русской революции. Это в чем-то пересекающиеся сюжеты, и персонально, и хронологически, речь идет прежде всего о фигурах С.В. Зубатова и А.А. Лопухина. В отношении остальных деятелей политической полиции сложно говорить о сложившейся историографической репутации, однако в назывном порядке можно отметить некоторые узкие места историографического восприятия отдельных видных чинов сыска.
А.А. Лопухин чаще всего описывается в литературе как выраженный «либерал-законник», связанный обширными родственными и дружескими связями с известными деятелями либерального движения (В.А. Бобринский, П.А. Гейден, Н.Н. Львов, Ю.А. Новосильцев, Д.А. Олсуфьев, В.М. Петрово-Соловово, П.Б. Струве; братья С.Н. и Е.Н. Трубецкие – кузены Лопухина и его друзья)293. При этом исследователи сильно разнятся в оценках деятельности Лопухина. Так, А.В. Островский, вопреки распространенному в литературе восторженному мнению, по сути, возложил персонально на этого директора Департамента полиции ответственность за Первую русскую революцию: «Еще предстоит выяснить, было ли это простым совпадением, но пребывание А.А. Лопухина на этом посту ознаменовалось быстрым складыванием политического кризиса в стране»294.
Запутана в литературе история отношений «либерала» А.А. Лопухина с «реакционером» В.К. Плеве. Ряд современников исходил из предположения, что, выбрав на «директорство» «либерала», Плеве пытался «примирить себя с либеральными кругами»295. В свою очередь, принимая предложение Плеве, Лопухин поставил ему ряд условий: ввести деятельность политической полиции в «строгие рамки законности» и бороться с провокацией296.
В воспоминаниях либеральных деятелей и в литературе бытует мнение, что А.А. Лопухин не смог реализовать свою программу, так как В.К. Плеве «предал» его буквально через несколько месяцев после назначения, то есть еще в течение 1902 г.297 Однако два документа, очевидно, близких к позиции Лопухина, были подписаны Плеве в 1904 г.: в январе – Положение об отмене негласного надзора, а в июне – «Закон о порядке производства по делам о преступных деяниях государственных», передававший все такие дела из ведения Особого совещания в судебные инстанции298 (в литературе этот закон известен как «закон о постановке всех политических дел на суд» – и здесь опять же стоит отметить некорректное смешение терминов «государственные преступления» и «политические преступления»). Иначе говоря, «реакционер» Плеве был в согласии с «либералом» Лопухиным практически вплоть до собственной гибели в результате теракта в июле 1904 г.
Попутно замечу, что в политической полиции закон от 7 июня 1904 г. вызвал нарекания. Не прошло и двух лет, как директор Департамента полиции Э.И. Вуич жаловался министру внутренних дел П.А. Столыпину на атмосферу разнузданности и безнаказанности, которую этот закон спровоцировал в революционной среде: «До издания помянутого закона политические дознания299, производимые хотя и при участии прокурорского надзора, разрешались в порядке административном и постановка таковых на суд была явлением исключительным, и имела место большею частью в тех случаях, когда при дознаниях имелись солидные вещественные доказательства и другие формальные улики для суда или когда виновность была настолько очевидна (каковы террористические покушения), что доказывать ее и не приходилось. В настоящее время члены революционных организаций, в особенности наиболее видные из них, ведут себя настолько конспиративно, что результаты обысков обыкновенно бывают незначительны. В революционных сферах имеются в обращении даже отдельные руководства о том, как вести себя с точки зрения конспирации, а равно и при допросах. Наконец, к услугам революционеров всегда лучшие силы либеральной адвокатуры. При таких условиях единственным почти (кроме поличного) средством доказательств виновности являются свидетельские показания, и в этом-то отношении в настоящее время замечается печальное явление: насколько охотно и подробно давались свидетельские показания при старом порядке административного решения дознаний, настолько трудно получить таковые теперь. Причиною этого служит оглашение свидетельских показаний на суде и боязнь свидетелей пострадать от революционеров за свои откровенные уличающие показания. И если прежнее дознание, вчиняемое при наличности одного лишь обвиняемого, развивалось и приводило к привлечению иногда целого ряда других обвиняемых, то ныне нередки случаи, когда дело, возбужденное о нескольких лицах, сводится к преданию суду одного лица, а часто и вовсе прекращается. Наличность терроризации свидетелей не подлежит сомнению; известны случаи жестокой мести им за данные показания. Несколько донесений о таких случаях при сем представляются»300.
