Версия профессоров и приват-доцентов простому человеку особого доверия не внушает. Она представляется ему чистейшим жульничеством. А поскольку Бога в наши дни — не то что во времена Достоевского — «раскассировали» уже окончательно, не остается ничего другого, как только прийти к выводу, что человек так же нелепо и ненужно существует, как жук или кукушка.
Но если это действительно так, стоит ли дорожить тем, что отличает человека от животного?
Это началось с малого. Аполлон Перепенчук как-то спросил тетушку Аделаиду:
— Как вы полагаете, тетушка, есть ли у человека душа?
— Есть, — сказала тетушка, — непременно есть.
— Ну, а вот обезьяна, скажем... Обезьяна человекоподобна... Она ничуть не хуже человека. Есть ли, тетушка, у обезьяны душа, как вы полагаете?
— Я думаю, — сказала тетушка, — что у обезьяны тоже есть, раз она похожа на человека.
Аполлон Перепенчук вдруг взволновался. Какая-то смелая мысль поразила его.
— Позвольте, тетушка, — сказал он. — Ежели есть душа у обезьяны, то и у собаки, несомненно, есть. Собака ничем не хуже обезьяны. А ежели у собаки есть душа, то и у кошки есть, и у крысы, и у мухи, и у червяка даже...
— Перестань, — сказала тетушка, — не богохульствуй.
— Я не богохульствую, — сказал Аполлон Семенович. — Я, тетушка, ничуть даже не богохульствую. Я только факты констатирую... Значит, у червяка тоже есть душа... А что вы теперь скажете? Возьму-ка я, тетушка, и разрежу червяка надвое, пополам... И каждая половинка, представьте себе, тетушка, живет в отдельности. Так? Это что же? Это, по-вашему, тетушка, душа раздвоилась? Это что же за такая душа?
— Отстань, — сказала тетушка и испуганно посмотрела на Аполлона Семеновича.
— Позвольте, — закричал Перепенчук. — Нету, значит, никакой души. И у человека нету. Человек — это кости и мясо... Он помирает, как последняя тварь, и рождается, как тварь... Только что живет по-выдуманному. А ему нужно по-другому жить.
(Аполлон и Тамара)
Вот она — истина, которую открывает для себя герой каждой из «Сентиментальных повестей».
Произошла ужасная ошибка. Эта ошибка состоит в том, что всю свою жизнь он жил не так, как нужно было жить. Жил «по-выдуманному». И не он один. Все люди, живущие на земле, совершают эту роковую ошибку. Все они живут «по-выдуманному». А им совсем не так надо жить! Пора сбросить с себя это дурное наваждение. Пора наконец перестать притворяться.
Это рассказ насчет того, как однажды через несчастный случай окончательно выяснилось, что всякая мистика, всякая идеалистика, разная неземная любовь и так далее и тому подобное есть форменная брехня и ерундистика. И что в жизни действителен только настоящий материальный подход, и ничего, к сожалению, больше. Может быть, это чересчур грустным покажется некоторым отсталым интеллигентам и академикам, может быть, они через это обратно поскулят, но, поскуливши, пущай окинут взором свою прошедшую жизнь и тогда увидят, сколько всего они накрутили на себя лишнего.
(Дама с цветами)
Именно это и случилось с героями «Сентиментальных повестей». Жили они себе спокойно, пребывая в полной уверенности, что любовь существует и душа существует. И человек есть какое-то необъяснимое явление. И вдруг произошел несчастный случай, благодаря которому выяснилось, что человек — это кости и мясо. И никакой души у него нету. И вообще — «в жизни действителен только настоящий материальный подход, и ничего, к сожалению, больше».
Кто знает, может быть, человечество так и не сошло бы со своего ложного пути, продолжая жить «по-выдуманному», накручивая на себя все больше и больше лишнего, если бы не этот самый несчастный случай — революция.
Часть вторая
Жизнь раздетая догола
ЖИЗНЬ, НА МОЙ НИЧТОЖНЫЙ ВЗГЛЯД, УСТРОЕНА ПРОЩЕ, ОБИДНЕЙ И НЕ ДЛЯ ИНТЕЛЛИГЕНТОВ.
МИХАИЛ ЗОЩЕНКО
ВСЕ ТЕОРИИ СТОЯТ ОДНА ДРУГОЙ. ЕСТЬ СРЕДИ НИХ И ТАКАЯ, СОГЛАСНО КОТОРОЙ КАЖДОМУ БУДЕТ ДАНО ПО ЕГО ВЕРЕ.
МИХАИЛ БУЛГАКОВ
ВСЕ ЛИШНЕЕ — ЗА БОРТ!
Пять человек летели через океан на воздушном шаре. Начался шторм. Оболочка аэростата дала течь. Шар стал стремительно опускаться. Вот уже брошен за борт последний мешок балласта. Как быть дальше? И тут за борт полетело все: золото, хлеб, питьевая вода, ружья. В последний момент, вцепившись в сетку, терпящие бедствие перерезали веревки и выбросили в океан саму корзину аэростата.
Их жизнь была спасена. Но какой ценой!
Герои знаменитого романа Жюля Верна оказались на необитаемом острове — без еды, почти без одежды, без оружия... Все нужно было начинать сначала. Как Робинзону. Голый человек на голой земле.
Примерно то же самое произошло и с нами после шторма, разразившегося в октябре 1917 года.
Сначала выбросили за борт уважение к частной собственности.
... у нас забрали пианино...
Папа произнес перед умыкателями... небольшую речь об интеллигенции и пролетариате, а также упомянул о взаимном контакте. Но это не помогло. Тогда папа сказал, что ему пианино не жалко, но дело в принципе, и он дела так не оставит и, если надо, дойдет до Ленина. И папа сел писать письмо в редакцию центральных «Известий»...
Через месяц... в «Известиях», в отделе «Ответы читателю», было написано:
«Врачу из Покровска
Пианино конфисковано незаконно, как у лица, для которого оно служит орудием производства».
Папа торжествовал. Он показал газету всем знакомым. Он вырезал это место и хранил вырезку в бумажнике, а Степка Атлантида сказал по этому поводу:
— Это о вашей пианине в «Известиях» напечатано?.. Ну-ну-ну, на всю Ресефесере размузыканили! Эх вы, частная собственность!
(Лев Кассиль)
Автор явно на стороне Степки Атлантиды. Не потому, что так принято. Он убежден, что за Степкиным презрением к «частной собственности» стоит какая-то очень большая и важная правда. Смысл этой правды автор четко разъяснил в разговоре папы с комендантом, бывшим сапожником, который пришел выселять семью героя из квартиры.
Комендант собрался уходить. Но тут взгляд его упал на папины ботинки.
— Ну как? — спросил комендант. — Носите?
— Ношу! — сердито отвечал папа.
— Левый не жмет? — озабоченно спросил комендант. — Нет? Видите, я тогда говорил, что это только сперва, а потом разносится.
— Я должен вам откровенно сказать, товарищ Усышко, — съязвил папа, — что это у вас выходило удачнее, чем революция.
— С какой стороны смотреть, товарищ доктор! — засмеялся комендант. — Штиблеты-то вы заказывали, а революция, извиняюсь, не по вашей мерке делается. Может, где и жмет.
Интеллигентам часто приходилось слышать эту фразу: «Революция не по вашей мерке делается». Иногда она звучала иначе: «Революцию не делают в белых перчатках». А потом стали говорить еще короче: «Лес рубят, щепки летят».
Не все интеллигенты — даже сочувствующие революции — готовы были молча съесть это разъяснение. Некоторые возмущались, пробовали спорить, не соглашаться, в чем-то убеждать, что-то доказывать.
Профессор Воронежского сельскохозяйственного института М. Дукельский обратился с письмом к самому Ленину. В этом письме, точь-в-точь как в речи «папы» из повести Льва Кассиля, говорилось «об интеллигенции и пролетариате», а также «о взаимном контакте». В письме были жалобы:
Постоянные вздорные доносы и обвинения, безрезультатные, но в высшей степени унизительные обыски, угрозы расстрела, реквизиции и конфискации, вторжение в самые интимные стороны личной жизни (требовал же от меня начальник отряда, расквартированного в учебном заведении, где я преподаю, чтобы я обязательно спал с женой в одной кровати).
(«Правда», 28 марта 1919 г.)
