По мнению В. Ю. Суркова «Русской истории известны, таким образом, четыре основные модели государства, которые условно могут быть названы именами их создателей: государство Ивана Третьего (Великое княжество/Царство Московское и всей Руси, XV–XVII века); государство Петра Великого (Российская империя, XVIII–XIX века); государство Ленина (Советский Союз, ХХ век); государство Путина (Российская Федерация, XXI век). Созданные людьми, выражаясь по-гумилевски, «длинной воли», эти большие политические машины, сменяя друг друга, ремонтируясь и адаптируясь на ходу, век за веком обеспечивали русскому миру упорное движение вверх»257.

Вероятно, это было публичное объявление политико-правовой доктрины, основанной на вертикали власти, ручном управлении и патернализме. Правовая доктрина государства является одним из источников права, который следует учитывать при прогнозировании развития как частных, так и публично-правовых ситуаций.

Путинизм как государственно-правовой феномен задолго до заявления В. Ю. Суркова стал объектом исследований иностранных юристов и политологов. Например, Брайан Тейлор, профессор Сиракузского Университета, в книге «Кодекс Путинизма» рассматривает путинизм как русизм, – стремление россиян к подчинению отцу народов, к сильной руке, у которой можно попросить милости258. По его мнению россияне готовы поступиться частью своих прав в обмен на защиту со стороны государства, в обмен на социальные блага.

Б. Тейлор утверждает, что система, созданная Путиным, слишком авторитарна для страны со сравнительно состоятельным образованным населением современного типа: «Так что я бы не сказал, что Путин – это попросту отражение российской политической культуры или российской политической истории»259. Он приходит к выводу, что «система, закрученная вокруг одного человека, система, в которой нет стабильных институтов, в действительности хрупкая в своей основе. Невозможно предсказать, какое событие может вызвать ее коллапс, но это может быть все что угодно»260.

В развитие доктрины «органы не ошибаются» уголовное судопроизводство начинает функционировать посредством передачи по процессуальной цепочке (оперативный уполномоченный – следователь – прокурор – судья) лингвистически незавершенных юридических штампов, зачастую искажающих действительность. Функции основных производителей доказательств в современном инквизиционном судопроизводстве выполняют оперативные уполномоченные и следователи. «Оперативники» зачастую выступают в роли пристрастных свидетелей и экспертов по юридическим фактам. Поскольку достоверность (объективность) создаваемой и транслируемой в суд информации нередко действует против следователей, в сложившейся парадигме постправды они вынуждены периодически искажать действительность и фальсифицировать доказательства для обоснования арестов и обвинений.

Пример экстралегального подхода продемонстрирован в сцене кинофильма «Место встречи изменить нельзя»261, когда Глеб Жеглов (актер Владимир Высоцкий) незаметно кладет в карман вору-карманнику Косте Сапрыкину (актер Станислав Садальский) ранее похищенный, а затем «сброшенный» на пол кошелек. Благородный Владимир Шарапов (актер Владимир Конкин) хотя и возмущается дерзким поступком Жеглова, но сам осознает его действенность в жестких условиях борьбы с преступностью. Замечательная игра актеров и яркий пример действий правоприменителя убеждают большую часть зрителей в эффективности такого подхода.

Подбрасывая тот или иной предмет (кошелек, наркотическое средство, патроны, печати, ключи и т. п.) сотрудник силового ведомства фальсифицирует доказательства, задолго до приговора суда предопределяя виновность человека. Многие оперативные уполномоченные, инспекторы ГИБДД, следователи, прокуроры, судьи и другие правоприменители рассматривают использование различных незаконных юридико-технических приемов как часть своей повседневной профессиональной деятельности. Большая часть из них, вероятно, руководствуется «жегловскими» целями борьбы с преступностью, но статья 303 Уголовного кодекса Российской Федерации прямо запрещает фальсификацию доказательств и результатов оперативно-розыскной деятельности. Практикующие юристы почти в каждом уголовном деле сталкиваются с большим количеством технических и смысловых подделок. Эпоха постправды в судопроизводстве наполняется «несуществующими» понятыми, искажениями дат, лукавыми заключениями экспертов, «сделанными на коленке» справками и рапортами оперативных уполномоченных, подменами процессуальных документов и прочими фальсификациями, которые становятся нормой российского уголовного процесса262.

Современный следователь сопровождает передачу судье материалов дела вручением электронного носителя (флэш-карты памяти) с почти готовым вариантом итогового решения. Судье остается преобразовать «постановление о возбуждении перед судом ходатайства о продлении срока содержания обвиняемого под стражей» в «постановление о продлении срока содержания под стражей», а потом – «обвинительное заключение» – в «приговор».

В начале XXI века мы оказались в холодном мире юридической постправды, где судья получает от следователя «бумажное» дело и электронную версию своего будущего решения, не считая необходимым проверять достоверность рапортов оперативных уполномоченных и добросовестность следователя. На этом фоне как минимум два дискурса заслуживают внимания: почти в каждом случае задержания и заключения под стражу правоохранители предлагают признать вину в обмен на смягчение меры пресечения; нередко от силовиков звучат предложения не избирать меру пресечения в виде содержания под стражей (не обращаться в суд с таким ходатайством) за определенную сумму денег.

Коррупционная составляющая в эпоху постправды возрастает, поскольку обычные граждане перестают верить в справедливый суд и ищут пути «решить вопрос» путем передачи взяток правоприменителям. Небрежное отношение судей к доказательствам увеличивает преступные доходы тех, кто зарабатывает на посредничестве со следствием и судом. Критическое отношение населения к справедливости правосудия возрастает, правовая неопределенность, обвинительный уклон и прочие аспекты уголовного судопроизводства способствуют дальнейшей монетизации страха перед незаконными арестами и осуждениями.

Регулярные скандалы с «золотыми полковниками» и иными неосновательно богатыми сотрудниками силовых ведомств связаны не с тем, что хорошие правоохранители ловят и изобличают плохих правоохранителей, а с нарастанием перманентной борьбы за власть как между силовыми структурами, так и внутри этих институтов публичной власти263. Юридически значимый спор – это всегда часть человеческой жизни, наполненная борьбой, и нередко – страданиями. Развитие правоотношений во времени, в пространстве и по кругу лиц синхронизировано с личными переживаниями, конфликт оказывает влияние не только на процессуальные итоги рассмотрения спора, но и на судьбу человека, здоровье его родных и близких. Вот именно поэтому прогнозирование развития правовой ситуации для большинства людей напрямую связано с планированием их личного жизненного пространства и общей коллективной судьбы.

«Россияне боятся необоснованных уголовных преследований и отсутствия возможности доказывать свою невиновность. Из-за этого растет запрос на процессуальную справедливость», – заявила уполномоченный по правам человека в РФ Татьяна Москалькова264. В ее докладе за 2019 год отмечается: «В диапазоне общественного запроса на справедливость, как показывает социология института уполномоченного по правам человека в РФ, социальная справедливость как явление, представляющее особую значимость для человека в системе социальных и экономических прав, несколько уступила место процессуальной справедливости»265.