Почаровав для острастки, я ударом снесла матрицу. Старик Нельс мешком осел на землю теперь точно в последний раз. Как говорил наш декан: надо иметь уважение к покойным и не дергать их дважды.

К ступеням храма я подошла легкой походкой победительницы, за что и была злостно облита очищенной водой. Светлый Жрец обогнул меня и устремился к лохматому и красному Лауфману. Еще и руки широко растопырил, собираясь заключить напарника в спасительные объятия:

— Мальчик мой, ты не пострадал?!

Мои губы сами сложились в ехидной усмешке.

Из Светлой Обители принялись осторожно выглядывать мужики. Городской глава как обычно был безжалостно вытолкан вперед. Он уже собирался произнести прочувственную благодарную речь, но его перебил грубый голос рыбака Милса:

— А что с ним будет? Вот девчонка молодец. Красиво сработала, а так пигалица пигалицей.

Спасибо тебе добрый человек на ласковом слове. Похвала прямо от души.

На Лауфмана было жалко смотреть: один мужик его потискал, а другие даже не заметили. Напарник стал еще печальнее, когда увидел, как хозяин кабака подбирает брошенные портки и нежно прижимает их к груди.

Я поймала взгляд светлого и выразительно провела пальцем по горлу. Кажется, товарищ слегка не подумал с кем он спит под одной крышей.

Городской глава мелким шагом подкрался к неподвижному телу и весьма не вежливо ткнул его носком сапога в бок. Я даже возмутиться не успела, как он крикнул, радостно потирая ладоши:

— А давайте старика второй раз похороним!

Мда, недооценила я жителей Феликтона. Мужики тут же обрадовано загудели, в преддверии поминок. Что ж, воспитательный момент не удался. Но я сдаваться не собиралась, ведь в арсенале было припрятано страшное оружие — женская армия.

— И вам совсем не интересно, почему покойник восстал? — я специального говорила громче, чтобы точно долетело до слуха, притаившегося в отдалении отряда со скалками и прочей домашней утварью.

— Да не, — отмахнулся от меня счетовод. Когда он нам зарплату выплачивал, все монеты слезами закапал. Еще и обсчитать попытался, искренне возмущаясь при этом: как это три рила не могут в сумме дать четыре. — Мало ли чего он забыл важное с собой забрать.

— Ага, коноплю, — веско бросила я.

Женщины оживились. Баба Шуся извечная подруженция нашей соседки, потрясая клюкой, возглавила стихинообразованную протестующую компанию:

— Точно! Все беды от нее проклятущей! Это что ж делается, бабоньки? Наши мужья уже в могиле лежать спокойно из-за нее не могут?!

— Цыц, старая, — прикрикнул на нее пахарь, — пока только один встал!

— Пока! — баба Зуся поддержала лидера восстания. — А дальше что будет?!

— А у нас теперь некромантка есть, — вякнул кто-то смелый из-за спин работяг.

— Девочку уморить захотели? — женское воинство ощетинилось оружием. — Сжечь дурь проклятую!

— Чего?! — вой пронесся по рядам мужчин. — Совсем бабы ополоумели?!

Возник вопрос: а не надышалась ли я парами незаконного курева витающего в воздухе Феликтона? И как быстро я останусь без диплома за развязывание войны среди населения городка всего лишь за месяц практики? Хотя наверняка Фарей меня за это похвалил бы.

Я посмотрела направо — женщины воинственно потрясают оружием, посмотрела налево — мужики яростно сжимают кулаки. А посередине сего безобразия я, Лауфман, светлый Жрец и вопрос с коноплей. Ну, студенческая смекалка, не подведи!

— Тихо! — я рявкнула так, что Кил вздрогнул на ветке и сорвался в пике. — Дамы и господа, у меня сразу две новости. Ваша драгоценная конопля проклята. — Я выразительно посмотрела на Лауфмана. Только попробуй не поддержать, я такую интимную болезнь на тебя нашлю, что к целителю будет стыдно обратиться! Но на напарника, видимо, напало просветление, и он закивал, подтверждая мои слова. — Кто-то наслал на нее сглаз, и теперь она не пригодна к употреблению.

— Так вылечи ее! — повторно влез тот же самый противный голос из-за спин.

Я подмигнула кружащему над толпой Килу, и на умника был произведен точный сброс птичьей мести.

— Вылечить невозможно. В таком случае проклятие ложится и на землю, и на растения, и на корни, и на пыльцу. Ясно куда я клоню?

Народ загудел, мол, чай, не дураки. Но тут владелец аптекарской лавки, на которого взглянешь и начинаешь сомневаться в качестве его ассортимента, щелкнул пальцами и дребезжащим голосом произнес:

— Мавки! Они подлецы! Кому еще выгодно?!

Пока я возвращала на место челюсть и искала потерявшийся от удивления голос, Лауфман в кой-то веке доказал, диплом ему вручили не за то, что он достал преподавателей нытьем.

— Подлецы? Но мавок-мужчин нет. Они все самки.

Не вовремя он решил цитировать профессора Каста, непримиримого женоненавистника. Армия женщин, может, и не причисляла нечисть к себе подобным, но на «самок» обиделась.

Я полюбовалась на выставленный светлым щит, который легко отражал летящие в Лауфмана предметы обихода, и хмыкнула. Говорят, нет женской солидарности. Ага, совсем нет.

— Причем тут мавки? — спросила у ближайшего ко мне представителя вражеского лагеря — счетовода.

— А они живут у болота и обменивают клюкву и лягушек на коноплю.

Профессор Каст возрыдал бы от ужаса. Мавки ОКОЛО болота употребляют коноплю. Да я ради научного интереса и инфаркта преподавателя хочу увидеть это зрелище.

— А вторая новость? — городской глава покраснел от натуги пытаясь перекричать общий гвалт.

— Да весь ваш этот аграрный вопрос в принципе не законен. За него полагается штраф.

Для простого человека есть несколько исключительно неприличных слов, которые могут заставить неприятно поморщиться. И «штраф» одно из них.

— И сколько? — напряженно-сипящим тоном в повисшей тишине спросил главный жмот города.

— Ну, за один куста гражданам выписывают штраф в десять рилов.

— Ничего себе, — удивленно присвистнул кто-то из мужчин. — Стоимость породистого скакуна.

Поздравляю Лауфман, мы определили твою цену на базаре.

— Но так она же ничейная! — вскрикнул казначей, обрадованный своей находчивостью.

Светлый опасливо опустил щит и спрятался за мной. Учитывая нашу разницу в комплекции, он бы еще за тонкой березой схоронился.

— Значит, ответственность несет город. Тут сумма штрафа уже от тысячи рилов в зависимости от размера делянки.

Услышав пугающую простого человека цифру, казначей схватился за сердце. Как будто никто не знает, что он носит в нагрудном кармане кошелек.

Но первым, сколь ни странно, проникся светлый Жрец. Быстро прикинув, что после уплаты такого штрафа на содержание Светлой Обители будут выделять крохи, он стукнул кулаком по ладони:

— Сжечь ее немедленно!

Но городской глава доказал, что мужик не только местами умный, но и ответственный.

— Жечь нельзя. Вся округа угорит. — Он оправил полы пиджака и деловым тоном уточнил: — А можно ли сделать, чтобы и упоминания о конопле не было?

Я кивнула.

На разборки с незаконной растительностью мы отправились незамедлительно. Шествие возглавляла я с поддержкой Кила с воздуха. В двух шагах позади плелся Лауфман и действовал мне на нервы. Остальные жители благоразумно держались в ста метрах от нас.

— Вайнер, а Вайнер, не злись, — ныла отрава всей моей жизни. — Ну, идиот. Ну, сглупил. Хочешь, я извинюсь?

— Жажду, — усмехнулась я. — Ваши извинения светлые такие же лживые, как и очищающие молитвы. Ты хоть раз в своей жизни приносил извинения от сердца?

И он задумался! Кажется, хуже о человеке думать не возможно, ан нет — сюрприз. Это оказалось не дно, а крышка люка.

— Я никогда ничего такого не совершал, чтобы просить прощения! — он гордо вздернул нос. — А если и было, что в Светлой Обители сняли!

Я аж споткнулась. Хм, помнится в университете они подшутили над светлым первогодкой — заставили того пройти по краю крыши, обозвав посвящением. Парень сорвался с высоты пятого этажа, но злостные темные вредители успели затормозить полет и студент отделался легкими ушибами. Это снимается очищением?