Мира же сидела, опустив голову, и не принимала участия в беседе, лишь иногда вскидывая взгляд то на одного, то на другого. Я не предполагал, что она решится высказаться, ведь ее почтительность всегда превышала все мыслимые пределы. Однако я ошибся. После их слов о превращении ее брата в чудовище еще во чреве матери моя дочь вдруг резко встала и сказала: Все, что вы говорите о нем — неправда. Он не чудовище, он человек!

За взгляд, которым мой брат одарил Миру, я впервые в жизни готов был его убить. Да, я эльф, и всякая жизнь для меня священна, но он не имел, не имел права так на нее смотреть! Девочка всего лишь ошибается, она не заслуживает, чтобы к ней относились хуже, чем к болотной ляго-ящерице!…»

(из записок Аматиниона-э-Равимиэля)

Не выдержав, Мира встала и, изо всех сил сжимая руки в кулаки, чтобы не заметили, что они дрожат, обратилась к брату господина Амати:

— Все, что вы говорите о нем — неправда! Он не чудовище. Он человек.

Повисла пауза. Лица всех сидящих за столом повернулись к ней. Мире стало холодно от их внимания, но, как ни странно, чувства вины она не испытывала. Даже по отношению к господину Амати, хотя еще недавно просто умерла бы от одной мысли, что ей придется разговаривать с его родственниками в таком тоне.

— Ты обвиняешь во лжи эльфа, дитя мое, — мягко произнесла эльфийка. — Не забыла ли ты кое о чем?

— Нет, я ничего не забыла, — ответила Мира. — Я помню, кто находится у меня в гостях, — и, выдохнув сквозь сжатые зубы, она посмотрела этой женщине в глаза. В красивые, холодные, равнодушные глаза. Смотреть в них было трудно. И отчего-то страшно. — Вы можете сколько угодно верить в собственную ложь, но от этого она не становится правдой. Я знаю Тося с детства, он не всегда был таким, как сейчас. Он рос, как обычный ребенок. Мы играли вместе. Он никогда никому не делал плохого, и ни разу не обидел меня. Наоборот, заступался и всегда делился всем, что у него было. Если бы не его дар, он бы так и прожил жизнь обычным человеком, каких тысячи. Вы не имеете права лишать его человеческого звания! Не имеете! И также у вас нет права говорить о моем брате плохо в моем доме!

— Каждый страшный преступник, которого окружающие из-за его деяний считают нелюдью, когда-то был милым маленьким ребенком, — немного скучающе заметила эльфийка.

— И у каждого обязательно найдется родственница — мать, сестра или тетя, которая будет уверять, что он всегда был хорошим мальчиком, и они просто не могут поверить, что он совершил те злодеяния, в которых его обвиняют. Вы здесь не одиноки, моя дорогая. Ваши чувства понятны, но это не означает, что им нужно поддаваться.

— Насколько я помню вашего брата, дитя, проклял ваш собственный город, — подал голос второй эльф, имени которого Мира не запомнила.

— Они его не проклинали. Всего лишь не разрешили жить в Тирту. И чудовищем не называли.

Рось, сидевший рядом с ней, тихо хмыкнул.

— Вот видишь, дитя, — сказал брат господина Амати, — даже твой…. — эльф на секунду замялся, как будто хотел сказать непристойность, но потом вежливо кивнул в сторону Рося, — даже твой спутник со мной согласен. А ведь он двойник вашего некроманта. Кто может знать его лучше? Я уверен, любой эльф или человек в здравом рассудке разделит мою точку зрения.

Мира на секунду застыла. Если брат приемного отца хотел унизить ее, намекая, что у нее с рассудком не все в порядке, то у него получилось. Девушка медленно выдохнула и обвела глазами сидящих перед ней нелюдей. Лица эльфов были красивы и неподвижны, никто из них не опустил глаз, только господин Амати будто хотел что-то сказать, но промолчал. Рось сидел, опустив голову, и его глаз Мира не видела.

— Мой спутник не двойник Тося, — в горле неожиданно стало очень сухо, и Мире пришлось сглотнуть, прежде чем продолжить говорить. Она не знала, как объяснить, чтобы они поняли то, что она сама не вполне понимала. Просто чувствовала. — Рось часть моего брата. Он не хочет признавать, но это так. Он считает ту часть себя чудовищной, и имеет на это право. Но только он, а не вы. Вы не имеете права судить. Вы многого не знаете и не понимаете. Тось — человек! Да, сейчас он не самый добрый и приятный, но он не чудовище, не монстр и не зверь! Он всего лишь человек с темным даром. С даром, которого он не просил.

— Но, дитя мое, — улыбнулся сидящий перед ней брат господина Амати, — вам не кажется, что, причисляя этого некроманта к человеческому роду, вы тем самым унижаете сам человеческий род? Ведь если этот некромант способен на столь чудовищные вещи, то и каждый человек, попади он в похожие условия, окажется способен на подобное! Не слишком ли вы суровы к своей расе, девочка моя? Право, удивительно слышать подобные вещи от дочери самой милосердной богини пантеона!

Мира почувствовала, как ногти до боли впиваются в ладонь. Она буквально кожей чувствовала исходящее от эльфов пренебрежение. Если бы дело касалось только ее, она бы не стала бороться, простила его, как прощала всем и всегда. Но сейчас дело касалось Тося. Того самого Тося, который накануне отказался принять от нее помощь, и ушел с синяками на шее и лице и с тоской и злостью в глазах.

— Я не дитя и не девочка, господин Амилатион-э-Равимиэль, — на чистейшем эльфийском отчеканила она (столько лет разговаривала на нем только с господином Амати, думала, больше ни с кем и словечком не перекинется, а вот поди ж ты, пришлось!) — Я совершеннолетняя, взрослая женщина, действительно одаренная нашей Милосердной богиней, раз уж вы изволили об этом вспомнить. Поэтому будьте любезны, — продолжила она уже на тезарском, потому что Рось, которого эльфы, похоже, просто очаровали, поднял голову и уставился на нее, как на небожительницу, — обращайтесь ко мне в соответствии с моим статусом — госпожа целительница, и никак иначе. Что же касается суровости к моей расе, то… я совсем не уверена, что представитель вашей собственной расы, будучи одарен такой силой, как мой брат, совершил бы меньше преступлений. Ведь как мы все знаем из курса истории, в прошлом тысячелетии ваша раса вообще разделилась на светлых и темных. Значит, тьмы в вас ничуть не меньше, чем в нас, не так ли? — последние слова вырвались почти помимо воли и заставили Миру похолодеть от ужаса и чувства вины. В первый раз в жизни она позволила себе так жестко ставить кого-то на место.

— Да как ты смеешь!?…. — пальцы эльфа, до этого отбивавшие ритм, сжались в кулак. Впрочем, кулак быстро разжался, и узкая красивая ладонь неподвижно легла на столешницу. — Смею напомнить, госпожа целительница, что в истории не было ни одного случая, когда темный дар проклятого бога излился бы на моего светлого соотечественника. Как вы полагаете, не является ли это прямым свидетельством того, что, по крайней мере, в светлых эльфах, тьмы гораздо меньше, чем в людях?

Мира вскинула голову, стараясь не выдать дрожи, колотившей ее. Если бы дело было не в Тосе, она бы сейчас просила прощения за невольно нанесенную обиду. Но дело было в Тосе.

— А вам не приходило в голову, что это может свидетельствовать о том, что эльфы — еще более ненадежные носители темного дара, чем мы, люди? Что же касается количества света и тьмы в каждом из нас, то, если мне не изменяет память, их никто еще не измерил. Я полагаю, не нам с вами судить, у кого чего больше или меньше. И уж вовсе последнее дело — унижать чужую расу, когда рядом находятся ее представители. Хуже только унижать и очернять кого-то перед родственниками в его отсутствие.

Это было уже совсем грубо. Но правильно. Эльф хотел что-то возразить, но Мира не позволила, остановив его движением руки. Она чувствовала, что еще секунда в обществе этих существ, и она пожалеет, что ее дар может приносить только жизнь, а не смерть.

— Господа, я попросила бы вас удалиться, — сказала она, выходя из-за стола. — К сожалению, я не могу уделить вам более времени, у меня есть дела, которые не терпят отлагательств. Рось, будь так любезен, проводи гостей!