Отец Тося действительно выглядел бледным и равнодушным, как будто уже умер, так что Тось, похоже, был недалек от истины. Староста что-то начал говорить ему, размахивая перед носом бумагой, но преступник не отреагировал, неподвижно глядя в сторону. Подогнали телегу, запряженную двумя пегими лошадками. Тосева отца подтолкнули к ней, и он покорно уселся на солому, свесив ноги. По обеим сторонам от него устроились охранники, впереди взгромоздился староста, на козлы забрался писарь и взмахнул кнутом:

— Н-но, родимые!

Ворота со скрипом распахнулись, выпуская из двора телегу. Деревенские расступились, последовал обмен приветствиями, даже шуточки, но Тось их почти не заметил. Он, не отрываясь, смотрел на отца. Пытался в последний раз понять, узнать, сказать, он и сам не знал, что именно. Отец поднял на него глаза и тут же виновато опустил. А Тось смотрел и смотрел на него, пока телега не тронулась с места. Потом медленно отлепился от забора и побрел домой, ссутулившись, засунув руки в карманы и загребая пыль босыми ногами. Что бы там ни говорили, и что бы ни думал он сам, но отец для него умер именно сейчас.

«…. К сожалению, когда я планировал свою поездку, я забыл воспользоваться советом, который дается в человеческой поговорке: «Когда думаешь о будущем, попроси богов поучаствовать». Впрочем, у нас тоже существует подобная пословица, только звучит она немного иначе: «Ты можешь растить дерево, но не забывай, что семена всегда разбрасывают боги». На этот раз боги приготовили для меня очень необычные семена. Но все по порядку.

Я прибыл в Барн, как и собирался, через три недели после дня Темного Хельфиора. Человеческая столица, как я и ожидал, не произвела на меня приятного впечатления. Скорее, неприятное. Шумно, грязно и мало деревьев. Плохой воздух, постоянная толкотня и давка. О, боги, почему в Барне столько людей? Почему они соглашаются находиться в этом ужасном месте, а не бегут из него, куда смотрят очи? Есть вещи, в которых мне никогда не понять людей.

По своей воле я не задержался бы в Барне ни одной лишней минуты, но директор барнского представительства дочерей Анивиэли, господин Ранисий, узнав, что я держу путь в Тирту, решил воспользоваться оказией и передать несколько писем декану факультета целительства и знахарства. И поскольку упомянутый декан в ближайшем будущем станет моим непосредственным начальником, я согласился подождать, пока письма не будут составлены.

К счастью, господин Ранисий проявил ко мне внимание, порекомендовав скрасить часы ожидания в барнской больнице для скорбных душою. Он польстил мне, сказав, что в стенах этого учреждения моя помощь не будет лишней. Я испытывал по этому поводу вполне обоснованные сомнения, ибо мое знание людей еще не настолько хорошо, чтобы врачевать их душевные скорби. Но на самом деле, я не мог желать лучшего подарка. Увидеть людей, чьи скорби простираются не только на тело, но и на душу — разве может быть что-либо более интересное? Ранее я никогда не сталкивался с подобным.

Директор больницы, кстати, не рожденный сыном Анивиэли, но, тем не менее, осуществляющий общее руководство (среди людей сыны Анивиэли встречаются едва ли не реже, нежели среди эльфов), отнесся ко мне весьма пренебрежительно. Меня это не удивило, я давно отметил для себя, что для человеческих мужчин воспринимать эльфов равными себе задача практически непосильная. Из некоторых намеков я сделал вывод, что причина заключается в нашей внешности, которая кажется им, как ни нелепо это звучит, чересчур женственной. Как бы там ни было, но директор больницы, вероятно, желая зло подшутить над «женоподобным» эльфом, направил меня сразу же в отделение для буйных. Его целью, скорее всего, было напугать меня до полусмерти и, следовательно, сделать так, чтобы мои презренные ноги больше никогда не оскверняли порога его больницы.

Признаюсь честно, в первые же минуты, когда я шагнул внутрь этого страшного помещения, у меня возникло желание сбежать и никогда более сюда не возвращаться. Я не стану описывать то, что я там увидел и услышал — это слишком тяжело даже сейчас, по прошествии некоторого времени. Скажу только, что муки этих несчастных заставили еще сильнее вспыхнуть в моем сердце жалость и сострадание ко всему человеческому роду и укрепили в желании посвятить себя помощи этим несчастным. Однако, несмотря на благие чувства, долго находиться среди скорбных душою я не смог и уже в скором времени вышел в больничный сад, чтобы немного отвлечься и вдохнуть свежего воздуха. И там, среди голых осенних деревьев, произошла встреча, которая сломала мои так тщательно выстроенные планы на будущее.

На одной из каменных скамеек в саду я увидел неподвижно сидящую девочку-подростка. После буйства ее собратьев по несчастью она показалась мне сначала совершенно здоровой, но уже мгновением позже, когда я увидел ее лицо, я понял, что ошибся. Такая тяжелая мертвенность черт не может быть у здорового человека. В другое время я отшатнулся бы от нее в ужасе, но после посещения больницы меня уже не так просто было напугать. Кроме того, когда я подошел поближе, меня поразило выражение невыносимой муки в ее глазах.

Я присел рядом и осторожно заговорил с ней, но она не реагировала на мое присутствие. Немного растерявшись, я умолк и некоторое время просто сидел рядом с ней. Мне хотелось помочь, но я не знал, как, и очень опасался нанести вред неумелым вмешательством. Вскоре ветер донес до меня из глубины сада жалобное поскуливание. Поскольку людям моя помощь пока не требовалась, я решил, что моя милосердная богиня не рассердится, если я потрачу немного ее силы на помощь бессловесному животному. Я отправился в другой конец сада и действительно обнаружил там щенка с перебитыми задними лапами. По всей вероятности он попал под быстро движущуюся телегу. Видят боги, Барн — это настоящий вертеп, движение в нем просто ужасное. Я мог бы исцелить щенка в ту же минуту, но мне пришла в голову идея, что неплохо было бы показать его девочке. Я прекрасно помнил, насколько маленькие эльфийки неравнодушны к щенкам, и мне пришло на ум, что вряд ли маленькие человеческие женщины сильно отличаются от них в этом отношении. Возможно, девочка, увидев, что кому-то рядом гораздо хуже, чем ей, сможет хотя бы ненадолго отвлечься от своих страданий.

Я принес скулящего щенка и положил рядом с девочкой на скамейку. При этом я разговаривал очень спокойным голосом, не помню точно с кем именно, с девочкой или со щенком.

Я не знаю, чего ждал, но то, что случилось, потрясло меня до глубины души. Девочка вдруг сделала медленное и неуверенное движение рукой, будто уронила ее рядом со щенком, и… случилось чудо. Это было похоже на вспышку. Мой амулет для определения наличия дара нашей Милостивой Матери Анивиэли, который мы все обязаны носить, вспыхнул, как звезда, и сделался вдруг настолько горячим, что едва не прожег мне кожу.

И поскольку я находился в лечебнице, где присутствовало очень много дочерей Анивиэли, неожиданная вспышка целительского дара необыкновенной силы не осталась незамеченной. Через минуту к нам уже спешили целительницы, удивленные и пораженные тем, что просмотрели такое чудо. Мне пришлось успокаивать их, одновременно оказывая первую помощь девочке, которая после своего целительского подвига лишилась чувств и находилась в глубоком обмороке. Полностью выздоровевший щенок, испугавшись большого количества людей, спрятался под скамейкой.

Разумеется, я не мог не навестить на следующий день мою маленькую знакомую. Я принес исцеленного ею щенка, и так случилось, что она отреагировала на наше присутствие, взяв его на руки. Она по-прежнему молчала, но даже мне было ясно, что в ее состоянии произошел перелом. Работавшие в больнице целительницы чуть ли не на коленях умоляли меня уделить малышке внимание, да я и сам понимал, что не смогу сейчас ее оставить. И не только из-за обнаруженного у нее дара. Если бы его не было, я все равно не смог бы уехать, бросив ее на произвол судьбы. Раз уж Анивиэль вручила мне ее душу, я буду заботиться о ней в меру своих сил и разумения. От целительниц и от тетушки девочки (весьма достойной и почтенной женщины) я узнал причину, по которой она здесь оказалась. Жуткое происшествие, коему она оказалась свидетельницей, свалило бы с ног и крепкого мужчину, не то, что одиннадцатилетнего ребенка. Неудивительно, что она замкнулась в себе и не хотела жить. Кстати, тетушка девочки поведала мне, что беды, свалившиеся на Миру (так называют девочку), не закончились той ужасной историей. Вскоре после того ужасного случая с ее матерью отец Миры погиб в пожаре. Теперь у девочки не осталось никого из близких родственников, кроме тетушки, которая приняла на себя все заботы о ней. Бедный ребенок, за какие грехи на ее долю выпало столько испытаний? Решено, я не покину Барн, пока не буду полностью уверен, что она здорова или хотя бы находится на пути к выздоровлению….»