(из записок Аматиниона-э-Равимиэля)
Тось, развалившись на своей скамье, с нехорошей усмешкой наблюдал за выходящим к кафедре профессором Карлонием. Тот выглядел довольно забавно — низенький пузатый колобок на коротких ножках, двигающийся настолько решительно и воинственно, что невольно вместо папки с бумагами у него в руках представлялся меч.
— Остыньте, профессор, я пришел с предложением мира, а не с объявлением войны! — насмешливо бросил ему Тось, прекрасно понимая, что нарушает регламент.
Председатель тут же ударил в гонг.
— Господин некромант, будьте любезны воздерживаться от замечаний! У вас еще будет время высказаться.
— Прошу прощения, господин председатель, — все также ухмыляясь, извинился Тось. — Этого больше не повторится. Господин Карлоний, несомненно, достоин всяческого уважения за свое страстное желание покарать зло. Правда, то обстоятельство, что данное зло приползло к добру на коленях и хочет сотрудничать, профессор почему-то упорно не замечает…. Или по какой-то причине не хочет замечать?
— Я бы попросил! — профессор Карлоний с громким стуком опустил папку на кафедру. — Соблюдать регламент! Вам дадут слово позже!
— Замолкаю, замолкаю! — Тось с таким энтузиазмом прижал ладонь к губам, что со стороны казалось, будто он их совершенно расплющил.
— Многоуважаемые коллеги, господа горожане! — решительно начал профессор, полностью игнорируя ерничанье некроманта. — Нам с вами сегодня довелось столкнуться с исключительно интересным случаем. Не сомневаюсь, что он войдет в анналы нашего города, независимо от того, каков будет окончательный вердикт процесса. Итак, городу Тирту выдвинул обвинение темный маг, находящийся вне закона, не прошедший надлежащего обучения и воспитания, но обладающий достаточной силой, чтобы заставить к себе прислушаться. Согласитесь, господа, редкий случай! Необыкновенный! И невозможный в любом другом городе, кроме Тирту. Мы и здесь подняли и гордо несем пышную пальму первенства. Что ж, раз уж так сложилось, попробуем разобраться с предъявленными нам претензиями. Я взял на себя смелость выделить основные утверждения проникновенной речи, произнесенной перед нами господином Антосием Черным. Во-первых, он утверждает, что во время совершения преступлений был движим исключительно стремлением защитить свою жизнь и здоровье, а не какими-либо другими мотивами. Во-вторых, в тех условиях, в которых он вырос, было невозможно вырасти добрым и порядочным человеком. И, в-третьих, если господину некроманту дать возможность спокойно жить в Тирту, то никакой опасности для города не будет, потому что у упомянутого некроманта не будет необходимости творить зло, на которое он способен.
— Способен не более, чем любой другой человек, господин профессор! — тут же вскочил со своего места Жанурий. — Вы знаете, сколько преступлений было совершено в Тирту за последнюю неделю? Двадцать четыре, уважаемый профессор! И при помощи самых разных орудий — ножей, мечей, топоров и даже обычных глиняных горшков. Любой из нас, и даже вы, господин профессор, в любую минуту может взять нож, меч, топор или еще что-нибудь и отправиться на улицы Тирту убивать прохожих. Но мы ведь этого не делаем, верно? Потому что нам это не нужно! Потому что нас останавливают наши морально-этические принципы! Так почему же вы отказываете в наличии таких принципов господину Антосию? Только потому, что он обладает даром некроманта? Но ведь иметь оружие, еще не значит им пользоваться!
— Вы правы, господин обвинитель, — профессор Карлоний слегка запнулся, вероятно, не будучи в силах выговорить чрезмерно цветистый псевдоним прозаика, — я был слегка неточен в формулировке. Хотя… если представить, что может натворить на улицах города распоясавшийся некромант по сравнению с обычным человеком, то моя неточность не кажется заслуживающей внимания. Но я пойду вам навстречу и уберу последнюю часть высказывания. Таким образом, фраза будет звучать так: «если господину некроманту дать возможность спокойно жить в Тирту, то никакой опасности для города не будет, потому что у упомянутого некроманта не будет необходимости творить зло». Теперь она вас устраивает?
Прозаик обернулся на Тося и делающего пометки в блокноте молчаливого поэта. Те нехотя кивнули.
— Да, вполне, благодарю вас, господин профессор, — Жанурий снова уселся, нервно крутя в руках перо.
— Замечательно, что мы понимаем друг друга, — профессор подарил ему улыбку добродушного удава и продолжил: — С вашего позволения, я начну обсуждение со второго пункта, где утверждается, что условия, в которых рос господин Антосий, были таковы, что в них невозможно было вырасти честным и порядочным человеком. Этот пункт, если можно так выразиться, наиболее ранний, и именно в нем содержатся корни сегодняшней ситуации. Господа, я прошу позволения пригласить сюда свидетеля, вернее свидетельницу, госпожу Мирту-э-Равимиэль!
Зал зашумел. Члены Этического Совета беспокойно задвигались. Тось напрягся. Молчаливый поэт нахмурился. Прозаик вскочил со своего места и закричал первое, что пришло в голову:
— Протестую! Она не может быть свидетельницей! Она жертва! Представляю, что она насвидетельствует!
Председатель взял в руки молоточек, чтобы ударить в гонг.
Чтобы предупредить удар профессор закричал еще громче:
— Речь будет идти о детстве некроманта, а не о последующих событиях! Мы имеем право выслушать ее в качестве свидетеля! Кроме того, она дочь Ани и не будет врать или мстить!
Молоток лег на стол, так и не ударив в гонг.
— Хорошо, мы выслушаем вашу свидетельницу при условии, что вопросы будут касаться только ее детства.
Председатель сделал знак секретарю, тот резво шмыгнул в боковую дверь, и уже через минуту один из глашатаев объявил:
— Госпожа Мирта-э-Равимиэль, одаренная дочь великой богини Ани Милосердной!
И в зал вслед за секретарем, низко опустив голову и ни на кого не глядя, быстро вошла Мира и направилась к месту свидетеля. Тось проследил за ней взглядом, машинально отметил ее бледность и то, что она сильно нервничала. До этого момента он думал, что злится на нее, но сейчас с удивлением отметил, что злость и обида куда-то подевались, и он готов простить свою молочную сестру.
Она вдруг показалась ему настолько похожей на тетку Фелисию, что Тосю стало больно смотреть на нее. Ему неожиданно вспомнилось, как поднятая им Фелисия сидела рядом с ним на погребальных досках, а он держал ее за руку.
— Ты обещаешь говорить только правду, дитя мое? — ласково обратился к ней председатель.
Она бросила на него удивленный взгляд.
— Да, конечно, господин председатель.
Тось подумал, что они наверняка были знакомы раньше, потому что он обращался к ней на «ты», а она совсем его не стеснялась.
— Разумеется, вопрос был простой формальностью, Мира, — тут же встрял профессор Карлоний. — Никто не сомневается в твоей честности. Скажи, ты готова ответить нам на несколько вопросов, касающихся твоего детства?
И с этим она тоже была знакома, и довольно близко, раз он называет ее по имени. Тось сжал кулаки так, что побелели костяшки. От того, что она скажет, зависело практически все.
— Детства? — еще больше удивилась Мира. — Да, готова.
— Но сначала скажи мне, милое дитя, читала ли ты книгу господ Жанурия Высокостильного и Леция Молчаливого, в которой описывалась жизнь твоего молочного брата господина Антосия Черного?
— Да, читала.
— Скажи мне, там описана правда про ваши детские годы, про отношения в семье и про отношение к вам остальных жителей деревни?
— Я… не знаю. Вернее, не помню, — Мира явно занервничала. — Вернее, я хочу сказать, что у меня нет таких воспоминаний, как у Тося.
Я только из книги узнала, что моя мать была неравнодушна к его отцу, а мой отец любил его мать. Я, правда, этого не замечала, когда была маленькой! Я думала, у нас все хорошо, так, как и должно быть. И мне казалось, что ко мне хорошо относятся. Вернее, к нам обоим. А деревенские над нами правда посмеивались, и другие дети не хотели с нами играть, я уже теперь и не помню почему. Но нам с Тосем всегда было хорошо вдвоем, нам и не нужен был никто. Вернее, мне был не нужен. Я думала, что и Тосю также.
