–– Сын мой! – с недостатком торжественности зазвучали его слова. – Имя Цезаря – Счастье Цезаря! И я, как никто другой, знаю подлинную цену этого высказывания древних, потому что именем своим ты прославляешь величие Нашей Матери Римской Католической Церкви; именем, которым наградил тебя Всеблагой и Я!.. Встань же, сын мой, с колен и прими в дар Радость обоих Иерусалимов, земного и небесного; Радость нетленную, знаменующую Свет Венца Христова – Золотую Розу! – и он под звуки затрубивших труб герольдов и зазвонивших колоколов собора Св. Петра вручил сыну подушечку с золотой Розой.
–– Да здравствует Знаменосец Римской Церкви! – дружно грянуло церковное войско.
К герцогу Валентино сразу подступили кардиналы, дипломаты и послы других государств и стали поздравлять его с удачным разоблачением маджонского заговора и полной победой над заговорщиками, не забыв упомянуть о его превосходной выдумке с золотыми и серебряными подковами. Во время этой похвалы герцог оборачивался и благодарно смотрел на улыбающегося ему Леонардо. Папа Александр VI тем временем со страхом смотрел на сына, пожирая его ненавидящим взглядом. Окончание этой триумфальной процедуры вхождения в Рим гонфалоньер-Капитана и Знаменосца Римской Церкви ознаменовалось торжественным обедом в зале Свободных Искусств Ватикана, на котором, пользуясь поддержкой большого количества учёных из свиты герцога Валентино, римский Папа разрешил давно мучивший вопрос об открытых землях Колумбом между испанскими и португальскими дипломатами. Выслушав мнения всех дипломатических сторон и доводы учёных, Александр VI в заключение спросил, что думает по этому поводу его сын, но, пренебрежительно махнув на него рукой и не дав ему открыть рта, – этот жест отразился в глазах его сына яростной вспышкой молнии – подошёл к глобусу и, так как, будучи испанцем и давно имея на этот счёт своё решение, простым росчерком угольного карандаша разделил на нём открытые в Атлантическом океане земли таким образом, что большая их часть отводилась Испании. Испанские дипломаты и кардиналы захлопали в ладоши; португальцы, сочтя себя оскорблёнными, покинули Зал Свободных Искусств. Леонардо, привыкший к безнравственному самодурству Сильных Мира, остался при этой выходке римского Папы спокойным и невозмутимым. Он занял своё место между мастером Браманте и Пентуриккьо и продолжил прерванную трапезу с таким видом, словно бы ничего и не произошло. Однако злые события этого дня, провоцируемые Александром VI, ещё не закончили его удивлять страшными и отвратительными кознями римского Папы, заставившими многих за праздничным столом похолодеть от ужаса.
–– Зная, сын мой, о твоём усердии в раскрытии маджонского заговора и наказании заговорщиков, замысливших против тебя жесточайшее преступление, – лилейно распевал Папа со слащавой улыбочкой на губах, льстиво глядя сыну в глаза. – И я решил помочь тебе в поимке тех, чей злой ангел-хранитель скрыл их от твоего ясного взора и справедливого возмездия. Вознеся молитвы Вседержителю, получил я от него откровение о жертве Ему, Всемогущему, через возрождение традиции императора Нейрона «Deo Optimo Maximo Hostia»*, побуждающей преступников из светских вельмож отписывать их Правителю, наместнику Бога на земле, все имеющиеся у них владения вместе с движимым и недвижимым имуществом и казной. Вот тебе, сын мой, булла о завещании твоей Церковной Области дополнительного владения одного из тех, кто принимал участие в маджонском заговоре, но избежал твоего справедливого наказания… Вторая булла ещё одного маджонского преступника, ушедшего от твоего справедливой десницы, отойдёт Римской Кампаньи Ватикана! – и с этими словами он жестом указал на кардиналов Монреале и Паоло, начавших корчиться за столом в предсмертной агонии от выпитого ими отравленного вина.
Все, кто сидел за столом, побледнели, превратившись в изваяния. Они застыли, остановив то мгновение, в котором застиг их ужас: кто-то сидел с открытым от смеха ртом; у кого-то рука с фруктами застыла в воздухе, поднося их от вазы к себе; некоторые сидели в непринуждённой разговорной позе, – их непосредственное движение рук тоже так и осталось висеть в воздухе; а у кого-то изо рта торчал кусок ещё не поглощённой ими пищи; и все не сводили глаз с умирающих в страшных мучениях двух кардиналов. Папа Александр VI остался доволен произведённым впечатлением, и, когда оба кардинала застыли на каменном полу, он, сложив руки, ладонь к ладони у себя возле губ, прошептал молитву и потом с небрежным видом сделал жест монашьей прислуге убрать трупы из зала.
–– Ну, вот правосудие и свершилось! – заключил он с благостным видом покаявшегося грешника. – Надеюсь, что такая услуга тебе, мой сын, отразится на твоём настроении величайшей божественной благодатью, даруемой им только избранным, – счастьем!
–– Ты прав, отец! – невозмутимо отреагировал Чезаре, читая завещание кардинала Паоло. – Но, чтобы ощутить себя полностью счастливым, мне необходимо двух твоих сенешалей, которые за этим столом будут пробовать
––* Deo Optimo Maximo Hostia – Богу Всеблагому, Всемогущему Жертва.
пищу и вино перед тем, как я к ним притронусь! – отбросил он прочитанную буллу на стол. – Ну-у!.. Подошли-ка их сюда!
Александр VI с растерянным видом изобразил недоумение, но требование сына всё же выполнил. Одного из папских сенешалей герцог Валентино сразу отослал к Леонардо, чтобы он пробовал вино и пищу у него, хотя мастеру, как и многим другим за этим столом, после увиденного, в горло ничего уже не лезло. Обед, однако, несмотря ни на что, продолжился, но даже видимое благополучие во взаимоотношениях, приглашённых на него людей, было таким натянутым и напряжённым, что слова и смех в них выглядели юродивыми. Папа Александр VI и дон Чезаре вели между собой такую беседу, обсуждая некоторые политические вопросы, что со стороны могло показаться – они самые любящие друг друга отец и сын! Никто из гостей из Зала Свободных Искусств ими отпущен не был; обед плавно перешёл в ужин, после которого Папа предложил всем приглашённым совершить ночное факельное шествие по улицам Рима во славу его сына, Знаменосца Римской Церкви, вместе с его церковным войском. Отказаться было невозможно. Кардиналы, послы и дипломаты великих держав, включая учёных и мастеров, – все приняли участие в этом ночном факельном шествии. До полуночи Рим сотрясался от грохота колесниц с тяжёлыми бомбардами «Маргарита», от залпов фейерверков, шума движущихся сухопутных галер, выкриков солдат, прославлявших их гонфалоньер-Капитана и римского Папу; и ликования римских граждан. После полуночи были отпущены дипломаты, послы и учёные с мастерами, кроме Леонардо; его попросил остаться герцог Валентино.
Вернувшись в Ватикан в Зал Свободных Искусств, Папа отдал распоряжение прелатам готовиться к заключительной части торжеств по случаю прославления его сына Чезаре – пиру со «святыми маммолами». Полсотни совершенно обнажённых молодых красавиц прислуживали Папе и кардиналам за столом. Обученные чувственным движениям при подаче блюд, они пробуждали в них страсть и, в конце концов, завели их настолько, что застольное пиршество перешло в оргию с самыми невообразимыми извращениями. Сотни тел, совокупляясь, извивались в этом зале, как черви в утробе разлагающегося трупа. Вздохи и чувственные возгласы заполнили своды Зала Свободных Искусств. Многие из «святых маммол» прежде чем отдаться какому-либо прелату, подходили к Леонардо и целовали его в бороду; он удивлёнными глазами смотрел на всё происходящее, не зная, как себя повести, и не решаясь отторгнуть ни одну из подходивших к нему девушек.
–– Мой друг, Леонардо! – в окружении трёх ласкавших его «святых маммол» обратился к нему герцог Валентино; он был так же обнажён, как и все в этом зале. – Пусть прикосновение этих прекрасных мадонн к твоей золотистой бороде будет для тебя их безобидной прихотью! Не обижайся и не сердись ни на меня, ни на них!.. Ты же знаешь, какие денежные расходы несёт война, и она ещё не закончена!.. Все прикоснувшиеся сегодня к твоей бороде «святые маммолы» завтра станут дорого оплачиваемыми картижданами… Они будут нарасхват богатыми вельможными толстосумами и знатью и принесут в нашу казну небывалую прибыль!.. Возьми-ка лучше вот эту прелестную маммолу, – подтолкнул он к мастеру хорошенькую девушку лет шестнадцати-семнадцати. – Успокойся в её очаровательных объятиях и забудь обо всём, что тебя тревожит!
