– Корвола-ант, за мной – марш! – скомандовал Прозоровский и первым помчался вперед. Потемкин от него не отставал.
Драгунам не требовалось объяснять ситуацию. Если они не успеют выскочить из кольца окружения, которое вот-вот сомкнется, они все тут и сложат головы… Наверное, на свете нет ничего страшнее боя, который идет не на жизнь, а на смерть. Ржание встающих на дыбы коней, утробные звуки их раненых собратьев, хыканья драгунов, наносящих врагу удары саблей со всего размаха, дикое улюлюканье татар, призванное устрашить врага, срубленные головы людей, скатывающихся по еще живому телу на землю, запах крови и соленого пота людей и животных… И везде кровь, кровь, кровь… По ходу боя татары несколько раз пытались отсечь Потемкину голову, их удары мечом почти доходили до его шеи, но все были отбиты следующим рядом фельдфебелем Медведевым. Как он успевал изловчиться, да еще по ходу сам сумел зарубить нескольких татар – уму непостижимо. Впрочем, Потемкину некогда было думать над этим. Как бы ни было, в какой-то момент он почувствовал, что удалось-таки вырваться из вражеского кольца. Прозоровский тоже был недалеко. Вскоре вырвавшиеся драгуны начали собираться вокруг него. Их теперь было намного меньше… И все же корволант сумел помешать татарам напасть со всей мощью на основную часть русской армии. Поняв это, янычары не стали ввязываться в долгий бой, тут же отступили. Только ведь они могли в любой момент вернуться и повторить попытку.
Ночью к Прозоровскому прибыл представитель Голицына. Оказалось, с приказом корваланту покинуть окрестности крепости. В поход пришлось выдвинуться посреди ночи. Так Потемкин впервые в своей жизни поспал прямо в седле.
Утром Голицын вызвал к себе Прозоровского и Потемкина.
– Князь, правильно мы поступили, отступив от крепости? – не сговариваясь между собой, почти одновременно обратились они оба к командующему армией.
Голицын даже глазом не моргнул, спокойно ответил:
– Очень правильно поступили. Лазутчики сообщили, что визирь отправил к Хотину орду Молдаванджи-паши. Задержись мы хоть немного, нас ожидала бы полнейшая конфузия*.
– Ежели мы сами нанесли бы по врагу упреждающий удар? – настаивал на своем Прозоровский. – Фактор неожиданности – не последнее дело в сражении. А теперь наши противники объединятся в один сильнейший кулак.
Князь смешался, не зная, чем отпарировать. Затем зло выкрикнул:
– Яйцо курицу не учит!
К их спору внимательно прислушивались другие генералы.
– Князь, и все-таки нам войну следует вести иначе! – осмелив, высказался один из них. – Так мы ее никогда не завершим.
– Почему иначе? Как это иначе? – разгорячился Голицын. – Вспомните германскую кампанию. После дефинзивы офензива*, за офензивой дефинзива… Они чередовались постоянно. И чем война завершилась, а? Я вас спрашиваю! Нашей убедительной викторией. Одним словом, вот вам мой приказ: отвести не только корвалант Прозоровского, а всю армию переправить на другой берег Днестра. Дадим войскам отдохнуть, приведем все в порядок.
После обеда Потемкин закрылся в своей мазанке и взялся за депешу императрице. Описав происходящие здесь события, он попросил у Екатерины Второй две вещи: для действующей армии надо найти другого командующего, а самому Потемкину надо присвоить воинский чин, соответствующий званию камергера…
…Через несколько дней в Петербурге состоялось расширенное заседание Государственного Совета.
– Я хоть и женщина, а уже дошла до мысли, что Голицын больше не может возглавлять действующую армию. Кого назначим на его место? – резко спросила она, почему-то при этом пристально вглядываясь в графа Кирилла Разумовского.
Тот не отвел глаза.
– Сегодня на эту должность достойнее Румянцева не найти, – твердо высказался он.
После совещания устные распоряжения Екатерины Второй тотчас перевели на бумагу в виде приказов, распоряжений и указов. Возглавить воюющую Первую армию поручили генерал-аншефу Петру Румянцеву, а Вторую – генерал-аншефу Петру Панину.
Появился и другой документ – о присвоении Григорию Потемкину чина генерал-майора.
Новый командующий Румянцев быстро проявил себя, одержав в июле 1770 года две победы – при Ларге и при Кагуле – над многократно превосходящими силами противника, за что получил чин генерала-фельдмаршала. Только к Потемкину он тоже относился весьма прохладно. Притом свое неуважение к генерал-майору, дорвавшемуся до этого чина сразу из поручиков, он не раз выказывал публично. А в военные дела его и вовсе старался не вовлекать, ограничивался дачей ему отдельных малозначащих поручений.
8
По приказу Румянцева Потемкин поехал в штаб генерал-аншефа Панина. Тот со своей армией уже два месяца, как окружил крепость Бендеры, а взять ее никак не мог. Потому, кроме приказов, Румянцев передал коллеге-командующему через своего посланника кое-что на словах. Не привыкший откладывать дела в долгий ящик Потемкин, прибыв на место, решил немедленно встретиться с графом и поговорить с ним с глазу на глаз.
– Скоро обед. Вы идите в ближайшую кухню, покушайте там, – приказал Потемкин прибывшим вместе с ним фельдфебелю Медведеву и охранникам. Такая у него привычка заботиться о своих людях. Что-что, а покормить их вовремя он не забывает никогда. Может, оттого, что в молодости самому часто приходилось жить впроголодь, он прекрасно знал, как недоедание плохо сказывается на самочувствии человека.
Вскоре из штаба вышел какой-то сержант и подошел к Сентиеру, спросил:
– Ты фельдфебель Медведев?
– Я, – коротко ответил Сентиер.
– Тогда пошли…
«Ближайшая кухня» оказалась недалеко. В саженях ста пятидесяти от штаба расположилась сотня донских казаков. Они прямо на улице разожгли костер и в большом котле варили кашу с соленым мясом. Медведев с солдатами охраны только подошли к костру, как справа послышался радостный оклик:
– Медведь, ты ли это?
Голос будто знакомый. Точно, это оказался казак, с которым Сентиер подружился в отряде сопровождения императрицы в поездке по Поволжью. Его звали Федотом. В сотне даже казакам старше себя по возрасту и чину он не позволял насмехаться над чувашским парнем, называя его инородцем. Был Федот тогда рядовой, а теперь, гляди, унтер-офицер.
– Да, я! – тоже радостно откликнулся Сентиер.
Оба потянулись друг к другу, обнялись.
– Задушишь, чертов силач! – не выдержал Федот. Освободившись из объятия Сентиера, он сделал пару шагов назад, осмотрел друга с ног до головы.
– Молодца-а! – сделал вывод удовлетворенно. – Ты погляди, стал фельдфебелем. Да не абы каким, а лейб-гвардии.
– Да и ты, гляжу, не рядовой, – заметил Сентиер. – Настоящий урядник. Скоро станешь офицером.
Разговорились, начали вспоминать былое. Оказывается, Федот не забыл, как рядовой Медведев оказался среди казаков. Даже помнил, где живут чуваши («От Симбирска до Курмыша и далее»).
– Постой! – вдруг вспомнил что-то важное Федот. – Я познакомлю тебя со своим товарищем. Вы чем-то смахиваете друг на друга.
Он повел Сентиера к небольшой группе отдельно сидевших казаков, остановился перед одним из них:
– Вот он, мой друг хорунжий Емельян Пугачев. Совсем недавно при взятии Бендер один татарин чуть не зарубил меня своей кривой саблей. Хорошо, сзади оказался Емелька, упредил его удар. Вообще-то хорунжий пушкарь, но в наступление на крепость пошел с нами. Знаешь, хоть татарин был в тюрбане, после удара Емельки его голова, упав на землю, раскололась как арбуз, ха-ха-ха! Мы с хорунжим не раз смотрели смерти в глаза, но до сих пор успевали выручать друг друга, потому пока живы.
Пугачев не очень охотно встал, подал Сентиеру руку. Довольно-таки здоровый казак, черноволосая голова большая, борода и усы ухожены, подравнены. Лицо несколько продолговатое, у основания длинного узковатого носа заметно выделяется бородавка. Дугообразные брови тянутся по обе стороны как бы от нее. Видимо, от того что все они – нос, бородавка, брови – представляют как бы одно целое, лицо Пугачева врезается в память сразу, с первого взгляда. Да еще сверкающие глаза. Они смотрят на человека несколько насмешливо, в то же время пронизывают насквозь. Может, поэтому Сентиер почувствовал, что в душе у него что-то екнуло.
