И тогда я, цепляясь за имя спасшего меня водителя, как за последнюю ниточку, выкрикнул:

– Я от Сашки-патанатома!

Бумажка волшебным образом очутилась прямо у меня под ладонью, и я добавил для пущей убедительности:

– Ефим Маркович, мне Са… Александр дал ваш номер! Патологоанатом!

Доктор замолчал на несколько секунд, потом хмыкнул:

– Ох, я-то думал, что вы из журналов… Любят они, знаете…– он осёкся, видимо, поняв, что говорит не то, что нужно. – Так вы Сашин друг, мой дорогой полуночник?

Я прикинул, стоит ли врать, но решил этого не делать.

– Нет, мы с ним случайно встретились. Он меня подвозил из больницы, я к маме приходил, и…

– То есть, вы не его друг, да?

– Нет…

Мы оба помолчали, каждый думая о своём. Я размышлял, стоило ли вообще звонить этому старику, тем более так неосмотрительно делать это среди ночи. За кого он меня принял? Тем более, когда узнал, что я не так уж близко знаком с Александром. И Ефим Маркович, словно отвечая на мой вопрос, проговорил:

– И он ни с того ни с сего дал вам мой номер?

– Он… Сперва он принял меня за наркомана. Потом я рассказал ему, что меня мучают кошмары. И уже тогда он дал мне номер.

– И сказал позвонить мне в начале четвёртого ночи? Молодой человек, вы…

И я перебил старика, поняв, что терять мне по сути уже нечего, ведь решение он принял:

– Меня уже два месяца мучают кошмары, а последние недели я уже почти что и не сплю… Минут сорок назад я проснулся снова, мне опять снилась она и… Простите. Просто записка попалась на глаза, и я решил позвонить, хотя и не собирался поначалу. Извините ещё раз, я вас больше не буду беспокоить. Доброй ночи, Ефим Маркович.

Я повесил трубку прежде, чем он успел ответить. Это тоже было невежливо, но я мало беспокоился о впечатлении, которое произвёл. Всё равно ведь созванивался с ним в первый и последний раз в жизни.

Записка отправилась в урну, и я отхлебнул слишком крепкого остывшего чаю.

*

Раньше я провёл бы субботнее утро, допоздна валяясь в кровати. Слушал бы, как гремит на кухне посуда и бубнит телевизор, нашедший своё место на холодильнике. Но эти времена давно остались в прошлом. Мама лежала в больнице, и я не хотел заниматься самообманом, убеждая себя, что скоро она вернётся. Да я и сам возвратился в родную квартиру только потому, что больше не хватало денег на съёмное жильё – зарплата, последний раз повышавшаяся пару лет назад, едва покрывала оплату счетов да покупку самых необходимых продуктов и лекарств. Родственников и друзей, способных по-настоящему помочь, не обнаружилось, мамины коллеги ограничились редкими визитами в палату. Так что мне пришлось разбираться со всем самостоятельно.

С такими мыслями я и встретил позднюю зимнюю зарю. А остаток ночи провёл, шатаясь вперёд и назад по пустой квартире. Слушал, как продолжают собачиться соседи. Под утро запал у них прошёл, ссора превратилась в вялый обмен оскорблениями, а затем и в примирительный секс, такой же, впрочем, вялый.

Оставаться в квартире становилось невыносимо. Я задыхался в спёртом воздухе, носоглотку саднило от вездесущей пыли. Но стоило открыть окно, как потоки ледяного ветра набрасывались на меня, заставляя саднящие от усталости мышцы непроизвольно подёргиваться. Намучавшись, я захлопывал форточки и всё начиналось по новой.

Чернильный заоконный мрак, разбавленный чахлым сиянием, тем временем постепенно светлел, хотя солнце ещё не показывалось над изломанной крышами домов линией горизонта. Поняв, что, если не выйду на улицу, я либо сойду с ума, либо всё же улягусь спать, что было для меня практически одним и тем же, я выкинул белый флаг и пошёл одеваться.

Мне всегда казалось, что самые холодные часы зимой – предрассветные. Воздух ещё не успевает прогреться после долгой ночи, и стоит такой мороз, что ноги коченеют даже в тёплых кожаных ботинках на меху. Что уж говорить о слабо утеплённых кроссовках, в которых я вынужден был коротать зиму… Занятый грустными размышлениями, я вышел из подъезда. Морозный воздух, крепко укусивший меня за нос и щёки, прогнал оцепенение, навеянное бессонной ночью. Небо, последние несколько дней затянутое тяжёлыми тучами, наконец, прояснилось, и походило на тёмно-синий тяжёлый полог, туго, без единой складки, натянутый над миром. Сугробы, готовые встретить первые лучи поднимающегося светила, казались голубоватыми сказочными холмами.

Всё это навевало такой необоснованный оптимизм, что я, просто чтобы ощутить, что всё ещё являюсь частью человечества, заскочил в круглосуточный магазин и купил пачку сигарет, хотя уже давным-давно бросил курить. Усталый азиат за прилавком, без улыбки смотрящий старые выпуски КВН, мазнул по моему лицу подозрительным взглядом. Тоже принял за наркомана, наверное.

Бесцельно покружив по лабиринте серых стен, облепленных снегом, я свернул в знакомый с детства сквер. Деревья стояли промёрзшие насквозь, заснувшие до весны. Скамейки укрывали ровные белые шапки. Кое-где виднелись следы, оставленные на выпавшем за ночь. Я распечатал сигареты и засунул целофанку в маленький сугроб, несколько месяцев назад бывший урной. Набитый табаком бумажный цилиндрик ощущался между пальцев непривычно, и только тут я осознал, что забыл купить зажигалку.

Возвращаться за ней было лень, да и немного стыдно, так что я просто засунул сигарету обратно в пачку и встал возле одной из лавочек. Бодрость быстро, словно кто-то дёрнул у меня в голове рычаг, сменилась глухой тоской и чувством беспомощности. Деревья перестали казаться спящими и превратились в окутанные искрящимися саванами трупы. Крепко зажмурившись, я потряс головой, стараясь отогнать неприятные ассоциации, но это не помогло. Мрачные образы продолжали захлёстывать подсознание, вселяя страх и панику. Сжавшись в комок и засунув руки глубоко в карманы, я зашагал по тропинке к дому, перечёркивая цепочки следов, на которые недавно любовался, новой цепочкой.

Старуха с маленькой собачкой на поводке выскочила прямо передо мной словно из-под земли, и я с криком отскочил в сторону. Сердце подпрыгнуло в груди. Собачка залилась испуганным лаем. Бабка закатила глаза, мелко перекрестилась, сплюнула на снег и направилась дальше по тропе между сугробами. Её питомец ещё долго рычал, оглядываясь на меня, пока они оба не скрылись из виду за очередной горой снега.

Я подождал, пока сердце не успокоится, и направился дальше. Настроение было безнадёжно испорчено.

*

Раздевшись, я вернулся в привычный и уютный кокон комнаты. Развалился на диване, согрелся, пощёлкал пультом телевизора, бездумно переключая каналы. Бессмысленная жвачка, льющаяся с голубого экрана, заполнила мозг, и мне стало почти хорошо. Просидев в отупении с четверть часа, отправился на кухню и нашёл в одном из ящиков спички. Попытался покурить, но от горького дыма запершило в горле и быстро закружилась голова, так что я затушил сигарету в раковине и выбросил в мусорное ведро.

День едва начался, и я всё так же не имел понятия, на что его тратить. Бессонница и кошмары выматывали меня и иссушали, высасывая всякое желание жить. Для чтения книг я слишком отупел, от телеэкрана болели глаза, музыка вызывала отвращение. Единственным моим желанием был сон, но я никак не мог себе позволить забыться хотя бы ненадолго. Если поначалу чудовище, преследовавшее меня, появлялось лишь по ночам, когда я засыпал по-настоящему, то теперь всё изменилось. Она находила меня, даже когда я ухитрялся на несколько минут задремать в метро или автобусе. Уже не один раз я пугал окружающих дикими воплями, которые испускал, не просыпаясь, и корчами. Люди будили меня, я извинялся. Но догадывался, что рано или поздно мой сон при посторонних закончится либо приводом в полицию, либо беседой с психиатром.

В первое время, когда всё только стало ухудшаться, я ещё с опаской подумывал, что, возможно, схожу с ума. Стресс, причина и следствие всех заболеваний современного городского человека, настиг и меня, как я думал. Позже сил на подобные размышления не осталось. И я незаметно стал называть происходившее со мной «травлей». Оно преследовало меня, загоняло в угол, глумилось и издевалось… даже если было при этом лишь порождением моего больного мозга.