Пролог.

Откапывать труп из-под груды ветвей было страшно. Парень долго сидел на корточках, вытирая обильно текущий по лбу пот ладонью и с тоской оглядывался по сторонам. А, может, и чёрт с ним? Путь остаётся на своём месте…

Но нет. Нельзя. Завтра в лесу будет полно милиции. Наверняка притащат и собак. И тогда тело найдут быстро. И никакой обещанный на ранее утро ливень не поможет. От тела необходимо было избавиться. Хоть как-то.

Кашлянув, будто от смущения, юноша тихо пробормотал:

– Вот Сталин говорил, что верные товарищи должны легко в могилы ложиться…

Невдалеке завопила неясыть. Визгливый крик, похожий на плач и смех одновременно, заставил мужчину вздрогнуть и замолчать. Он с тревогой огляделся по сторонам, внимательно прислушиваясь к звукам ночного леса. Крик не повторился.

– Так вот… – продолжил он, нервно приглаживая рукой волосы. – Ты у нас, похоже, так себе товарищ, сплошной геморрой с тобой!

Резким движением он откинул в сторону еловые лапы.

Тело лежало именно так, как он и запомнил. Белели в лунном свете обнажённые руки и ноги. Рот чуть приоткрыт, глаза кажутся чёрными провалами… юноша попытался прикрыть их, проведя по векам пальцами, но те упорно открывались.

– Да и чёрт с тобой… Сучка глупая.

Громко сглотнув, он неловко подхватил тело, нервным движением взвалил на плечо. Кожа покойницы на ощупь напоминала резиновый мяч, промокший под ледяной утренней росой.

– Сука… – прокряхтел парень. – Дура ты, чёрт, тяжёлая!

Сухие еловые ветки захрустели под тяжёлыми шагами. Изо всех сил стараясь не прижиматься щекой к холодной плоти, парень шагал вниз по пологому холму, поросшему соснами. Ему предстояло преодолеть ещё несколько таких подъёмов и спусков, прежде чем он сможет избавиться от трупа.

Неподалёку снова зарыдала, словно оплакивая усопшую, ночная птица…

Глава 1.

В больнице пахло чистотой, лекарствами и смертью. Мама лежала под простынёй, похудевшая настолько, что казалось, будто на койке вообще никого нет. Только приподнимали белую ткань её ступни, да виднелось лежавшая на подушке голова. Меньше чем за год из активной женщины, весёлой и общительной, она превратилась в древнюю старуху с лицом, похожим на обезьяню мордочку. И даже в таком состоянии мама обращала больше внимания на меня, чем на себя.

– Ты как-то осунулся, сынок. Случилось что-то?

Я сидел молча, скрючившись на стуле и изо всех сил пытался сдержать горькую ухмылку, кривившую губы. Что случилось? Не знаю даже. Как будто рак, сжигающий её тело изнутри, не был достаточным поводом для того, чтобы я плохо выглядел. Хотя она прекрасно понимала, что дело не только в этом. Даже на смертном одре материнское чутьё никуда не девается.

– Плохо сплю в последнее время. Кошмары мучают… иногда.

Она коротко и быстро покивала, хотя едва ли уловила суть сказанного. В последнее время это случалось с ней всё чаще и чаще. Если ответить на вопрос недостаточно быстро, мама забывала, о чём шла речь минуту назад.

Я помолчал ещё некоторое время. Мама тоже молчала. На тумбочке возле кровати стояли увядшие цветы и подгнившие апельсины, которые с маниакальным упорством тащили в больницу её коллеги. Даже когда мама больше не могла употреблять твёрдую пищу – поток апельсинов не уменьшился. Словно эти фрукты вдруг обрели чудесную способность исцелять безнадёжно больных…

– Кхм… – неожиданно деликатно кашлянула у меня за спиной мамина сиделка, беззвучно вошедшая в палату. – Виктор, время посещений закончилось, так что…

– Да-да, я уже… Уже скоро иду, спасибо.

Женщина, чьё грузное тело туго обтягивала форма весёленького розового цвета, ушла, шаркая по полу разношенными шлёпанцами. Привстав со стула, я торопливо попрощался с мамой. Она, снова не поняв ни слова, на всякий случай улыбнулась пустой и бессмысленной улыбкой. Момент просветления закончился, и её сознанием полностью овладели мощные транквилизаторы. Капелька слюны выкатилась из уголка маминого рта, и я стёр тускло блестящую прозрачную ниточку краем одеяла.

– Пока, мам…

*

На улице бушевала метель. Зима в этом году выдалась на редкость снежной. Территория больницы превратилась в белую целину, иссечённую узкими тропками, на которых едва могли разминуться два человека. Сил дворников хватало только на то, чтобы более или менее разгрести дороги, по которым ездили кареты скорой помощи.

С трудом добравшись до проходной, я отметился в журнале у седоусого охранника с потухшим взглядом.

– Родственник? – неожиданно спросил он.

– Мать.

– М-м-м…

Я потоптался на месте, ожидая, что он продолжит разговор, но ЧОПовец хранил молчание.

– До свидания…

– Угу.

Машины на больничной стоянке больше походили на огромные сугробы, а так и не прекращавшийся с самого утра снегопад продолжал накидывать на них новые и новые хлопья снега. Каково-то будет врачам их раскапывать… Разглядывая, как искрятся и вертятся снежинки в ровном свете фонарей, я дождался, пока затхлый больничный запах покинет лёгкие, и отправился пешком к станции метро.

С каждым шагом я прокапывал небольшую траншейку в устилавшем тротуар мягком покрове. Поначалу это занятие даже развлекало меня, напоминая о детстве и зимних играх, но скоро я почувствовал, что начал терять силы. Переутомление дало о себе знать в самый неподходящий момент. Перед глазами расплылись тёмные пятна, кровь застучала в висках.

Я крупно просчитался, думая, что смогу одолеть немалое расстояние в такую пургу. Слабость всё нарастала. Пальцы рук онемели, на глазах выступили слёзы, а ноги стали мягкими и неустойчивыми. Крупные облачка пара вырывались изо рта и медленно таяли в морозном воздухе у меня над головой.

Кое-как добравшись до края тротуара, я поглядел влево и вправо, стоя под деревом, крона которого походила на переплетение толстых белоснежных канатов. Время было ещё не позднее, но по случаю непогоды многие предпочли пересесть на общественный транспорт, и дороги пустовали. Только позёмка мчалась по чёрному асфальту, не обращая внимания на белые разделительные полосы.

Не знаю, сколько я простоял так, тупо глядя на дорогу, располосованную серебристыми снежными горками, когда вдалеке забрезжил свет. С больничной стоянки, едва видимой через снежную круговерть, вырулила машина. Я зачарованно наблюдал, как свет её фар режет черноту зимней ночи, серебря снежные хлопья. Только когда автомобиль оказался совсем близко, я очнулся от ступора, без особой надежды поднял руку и помахал.

К моему удивлению, водитель внял просьбе. Скрипнули тормоза, и старенький «логан» замер напротив. Пассажирская дверь дёрнулась, приоткрываясь, и я вышел из сугроба на проезжую часть.

– Ноги отряхивай! – долетел до меня хрипловатый грубый голос.

Я послушно потопал, потом понял, что в этом нет никакого смысла. Поэтому торопливо отряхнул пальто и шапку, сел на место пассажира спиной в салон, постучал ботинками друг о друга, и развернувшись нормально, наконец, захлопнул дверь.

– Ну ты даёшь… – проворчал сидевший за рулём мужчина, медленно разгоняя автомобиль. – Околеть же мог. Или думал, больничка недалеко, спасли бы?

Я кивнул, не зная, что ответить. Истома разлилась по телу, особенно когда мужчина включил печку на полную мощность:

– Грейся…

Некоторое время мы ехали в молчании. Я исподтишка разглядывал водителя. Макушка здоровяка подпирала крышу седана, а мягко сжимавшие руль руки больше походили на медвежьи лапы. Движения его при этом были легки и изящны, как у человека, привыкшего выполнять тяжёлую, но требующую сосредоточенности работу. Мне подумалось, что такому верзиле пошла бы борода лопатой, лежащая на мощной груди, но незнакомец, напротив, до синевы брил массивный подбородок. Серые больничные корпуса за окнами сменились городским пейзажем, и мой спаситель поинтересовался:

– Тебе куда надо-то?

– К метро…

Мужчина хохотнул:

– Да уж до дома не повезу, не надейся. Мало ли, вдруг ты тут поближе куда. А то я знаю, здесь в паре домов…