Майор обходил ряды парт, за которыми по одному стояли с автоматами в руках студенты, готовые по команде броситься разбирать их. Скорость определяла многое – какую оценку ты в итоге получишь за семестр и сколько потенциальных врагов ты успеешь убить на поле битвы, если вдруг оружие твое, по какой-то причине, нужно будет разобрать и собрать заново. Многие справились весьма успешно, заслужив искреннюю, хоть и скупую похвалу старика. Заветная галочка напротив фамилии, отмеченная быстрым движением в журнале, означала успешно сданный зачет и, казалось, разделяла собравшихся на мужчин, научившихся, как им и подобает, обращаться с оружием, и мальчиков, молокососов, не достойных зваться мужчинами, вынужденных с поникшей головой покинуть кабинет, опозоренных, с надеждой вернуться на пересдачу и восстановить свое доброе имя перед лицом майора и всей военной кафедрой.
С торжественно-презрительной улыбкой, растянувшейся на лице, покрытым морщинами, майор наконец подошел ко мне. Он знал, что этому студенту галочки не достанется ни сегодня, ни на пересдаче, ни на любом другом из грядущих занятий. Он знал, и я чувствовал это всем своим нутром, словно жертва, ощущающая на себя взгляд хищника, затаившегося поблизости и приготовившегося броситься на нее, – он знал, что я не сдам этот зачет. Он чувствовал во мне инородный объект, проникший на территорию военной кафедры по ошибке или по воле случая, и не заслуживающий находиться здесь.
– Ну что ж, голубчик, – язвительный блеск, сверкнувший из глубины его прожженной порохом души, опалил мой слух, – показывай, на что способен.
Уже будучи готовым к провалу, я резко нажал большим пальцем на защелку, чтобы отделить магазин. Удивительно, но обычно упрямая защелка без возражений сдвинулась с места, великодушно позволяя мне продолжить. Ничего себе! Проверка наличия патронов, отделение шомпола, снятие крышки ствольной коробки, отделение пружины и затворной рамы, – все прошло гладко и почти молниеносно, чему я не переставал поражаться. Мои руки действовали быстро и четко, отделяя детали одну за другой, отбрасывая извлеченные из автомата части на парту.
– Семнадцать секунд, – процедил майор, стиснув зубы и уставившись на показания своего секундомера, как и я, не в состоянии поверить в случившееся. – Хоть и чересчур небрежно, – он указал на содержимое пенала, частично разбросанное у меня под ногами.
– Я сдал! – только и удалось мне выговорить, осознание реальности произошедшего только стало доходить до меня.
– Да, но лишь на удовлетворительно. Хотя что-то мне подсказывает, здесь больше везения, чем опыта, – короткая пауза.
Тайная дума отяжелила чело майора, занесшего ручку над журналом. Ничто не мешало ему заставить меня разобрать автомат повторно, дабы исключить влияние случая на результат зачета. Пусть у него и не возникало такого желания с кем-либо из сдававших до меня. Пламя разочарования и недовольства, разгоравшееся в его сердце, давало знать о себе неистовым пульсированием вены на его виске.
– Так уж и быть, – все же объявил он. – Зачет ты сдал, но я хочу чтобы ты зарубил себе на носу: на сборах тебе так вряд ли повезет. А пересдачи там, сам, наверное, понимаешь, не будет, – и он без слов двинулся к следующему студенту, черкнув напротив моей фамилии кривую галочку.
Пронесло. Неизвестная мне сила, добрая или злая, а, быть может, действительно, лишь изменчивое везение, – что-то в тот день позволило мне пройти испытание, которое, согласно всем здравым и надежным прогнозам, должно было положить конец моей погоне за военным билетом в стенах института. Все мои сокурсники знали и ждали этого, я морально готовился к этому, – но нет! Инородному объекту в моем лице было позволено остаться на военной кафедре до поры до времени.
А время текло незаметно, пока я сидел у пруда, погрузившись в свои переживания и забыв обо все на свете. Город уже начинал просыпаться. Машины чаще заколесили по дорогам, пульсирующим словно вены гигантского живого организма, перебрасывая все новые порции людей из одной точки в другую. Скрепя сердце, я поспешил присоединиться к этому безумному потоку.
Иногда кажется, что если утром, когда все люди спешат на работу, встать посреди дороги около входа в метро и не двигаться, то полусонная толпа сама понесет тебя дальше за собою, толкая из стороны в сторону, пихая в бок локтями, наступая на ноги, выкрикивая при этом на удивление оригинальные ругательства. Именно утром городской человек в полной мере проявляет свои творческие способности, выражая их в меткой фразе, брошенной вслед случайному зеваке, вставшему у него на пути. И таких гениев слова развелось так много, что порой интереснее слушать их перекрикивания, нежели чем сухой голос диктора, читающего рекламные объявления. Там женщина нечаянно наступила мужчине на ногу? Тут же на нее обрушивается поток гнусной информации о всех ее родственниках, хотя бы частично участвовавших в ее появлении на свет. Обратно же мужчине прилетает доскональное и весьма неприятное описание его внешних черт, возможно даже немного преувеличенное. Их голоса сливаются в один, резонируют под самым потолком и не стихают до тех пор, пока хотя бы один не умчится в вагоне в темный тоннель.
В тот день у меня не было настроения прислушиваться к людям – я надел наушники и включил плейлист, состоящий из грустных песен. Песни о разбитом сердце, об одиночестве, о злой судьбе – казалось, что все они были написаны обо мне, что каждая из них удивительно точно описывала сложившееся положение вещей. Вагон стремительно уносил меня все дальше и глубже, а я, закрыв глаза, старался не думать о том, куда он меня несет.
– Станция Новодачная, – изрек женский голос из динамиков в электричке, мчавшейся на север в направлении Дмитрова. – Осторожно, двери закрываются, следующая станция…
Моя остановка. Кое-как удалось выскочить из доверху забитого вагона, несмотря на гневное нежелание людей пропускать меня. С облегчением вздохнул свежий воздух, радуясь тому, что относительно долгая дорога осталась позади. До военной кафедры нужно было пройти пешком около пяти сотен метров. С другой стороны, плотный узел стягивался в моем животе все сильнее. Это чувство тревоги я испытывал каждый раз, приезжая сюда, но теперь оно было усилено во много раз и продолжало расти с каждым шагом, приближавшим меня к пункту назначения. В то время, как страх и волнение парализовывали меня, вокруг все словно сверкало радостью и пело от счастья. На небе не было ни облачка; прохожие улыбались и смеялись о чем-то; по обеим сторонам от дороги, ведущей от станции к институту, цвели ярко-желтые цветы, аромат которых разносился по окрестностям. Даже в мой унылый плейлист прокралась веселая песня. Мир как будто насмехался надо мной и над моими жалкими проблемами.
Одновременно со мной на платформу вывалилась группа молодых людей, так же одетых в военную форму. Знакомых среди них не было. Можно было предположить, что они учились на другом направлении, но путь они наверняка держали туда же. “Будущие камрады”, – подумал я, проходя мимо ребят, которые остановились около перехода через железнодорожные пути и стали живо что-то обсуждать. Завидев меня, они на мгновение притихли, пробегая по мне глазами, но, видимо, не найдя ничего интересного, вернулись к своему спору. Краем уха мне удалось услышать его часть.
– Фомин, не суетись! – говорил долговязый парень в очках с ехидной ухмылкой. Его китель и штаны явно разнились в цвете и полевом узоре, словно он наспех собирал форму из нескольких комплектов. – Мой знакомый был там в прошлом году и сказал, что всем плевать на мобилы.
– В прошлом году все было по-другому, и ты это знаешь, – хмуро ответил плотный парень с невероятно густыми бровями, нависшими над его мелкими, глубоко посаженными глазами. – После того, что те мудаки устроили в прошло году, нас не только обыщут на пропускной, но и не выпустят за пределы военной части.
Долговязый издал смешок, призывая остальных спутников разделить с ним его скептицизм.