– Бобыль? Ты? – воскликнул затаившийся красноармеец. – Как ты здесь оказался? И что это на тебе за наряд? Ты к белым переметнулся?

Вошедший, услышавший свое прозвище в тот момент, когда этого никак не ожидал, опешил. Он остановился и попытался всмотреться в чрезмерно информированного обитателя бани. Тот был неухожен и грязен (помещение, в котором он находился, по прямому назначению им, похоже, совсем не использовалось). Но рыбьи глаза с характерным немигающим взглядом не узнать было нельзя.

– Малышев? Тебя же в прошлом месяце убили?.. – череда неожиданных открытий продолжилась.

– Оставите нас! – крикнул в дверь тот, кого назвали Бобылем. Затем, пинком отбросив ведро, он сел на нижнюю ступень полка:

– Никакой я не белый. Меня с моим послужным списком они в один момент к стенке поставят. Я здесь со сцецзаданием. А вот что ты здесь делаешь, да еще в таком живом виде? Очень это интересно узнать.

– Когда наш отряд окружили, я не стал дожидаться исхода боя – и так итог был предрешен. Пока шла стрельба, мне удалось через пролом в полу тихохонько выбраться из вагона. За мной еще какой-то шустрый паренек увязался. В суматохе на нас никто не обратил внимание. Мы отползли подальше и в кустах залегли. Видели, как бой закончился, как оставшихся в живых погрузили на подводы и увезли куда-то в сторону Сима.

Мы до утра пролежали, а с рассветом двинулись к нашим. Только никого вокруг не было. Тишина одна. Видно, беляки здорово нашим наподдали, отогнав их к черту на рога. И тут я подумал, что из тех, кто к белым в плен попал, многие обо мне знали. Наверняка, проболтаются. И тогда за комиссаром Малышевым обязательно вернутся.

Солдатик плелся впереди, на меня совсем не обращал внимание. Я его догнал. И так легонько-легонько штыком под ребра ткнул. Он ойкнул и разом обмяк, завалился на подогнувшиеся ноги. Проверил: не дышит. Я ему лицо разбил – несколько раз прикладом по голове ударил. Кто его теперь узнает³⁹? В карман ему мандат засунул и был таков. Теперь он стал комиссаром Малышевым, павшим от рук белогвардейцев. А я превратился в безвестного солдата, бредущего туда, куда глаза глядят.

Я решил идти прямиком в Екатеринбург, не пытаясь прибиться ни к одной из наших частей.

– А почему ты в городе не объявился. Времени вот сколько прошло. Давно бы успел дойти.

– Как бы я предстал перед Голощекиным? Он меня давно похоронил, сделал из меня героя. Зачем я ему нужен был живым? Что, извините, товарищи – ошиблись?.. Я, когда обо всем узнал, решил затаиться. А там и белые к городу подступили, Екатеринбург взяли. Тут я прикинул: меня, покойничка они точно искать не будут. А там, глядишь, все и обойдется. А тут – ты!

Выговорившись, Малышев вознамерился удовлетворить и собственное любопытство:

– Ты-то где взял офицерский мундир, да еще такой ладный?

– Царское шмотье. От покойничка Николая достались. Мы его шлепнули, а от его богатств кое-что нам перепало. Мы в ЧК решили организовать несколько летучих отрядов, чтобы под видом белых по нашим тылам шастать, пугать крестьян их скорым приходом. Вот для этого бывшие императорские мундиры нашим товарищам раздали. Лучшие я отобрал для себя.

Вырядимся так, наведем шороху. А назавтра приедут комиссары – вроде как деревню обратно отбили – и начнут набор добровольцев в красные отряды. После наших художеств много охотников отомстить находится⁴⁰. Здесь-то мы тихонько себя вели – людей у меня нынче мало. А обычно я разворачиваюсь так, что только треск стоит! И таких отрядов, как мой, орудует сейчас несколько. Выбьют белые нас отсюда скоро. Но мы им напоследок подарочек оставим, потом вовек не разгребут!

– Возьми меня с собой. Мы вместе таких делов наделаем…

– На кой черт ты мне нужен, – Бобыль выхватил из-за пазухи заточку и умелым ударом вогнал лезвие прямо в сердце Малышеву. Погибший герой, и есть погибший герой. И воскрешать тебе ни к чему! А в таком виде ты еще послужишь пролетарской революции.

– Выволакивайте комиссара на улицу, – крикнул он в дверь, – Подвесьте его вверх ногами у сельсовета. Пусть все его видят, и помнят нашу доброту.

Изгнание бесов

Екатеринбург, июль 1918 г.

Утро уже окрасило город своими лучами, но на улицах все еще не многолюдно. Большевики приучили екатеринбуржцев без нужды не покидать свои жилища, превратившиеся за предыдущие месяцы в подобие крепостей. Владимир Петрович Аничков в одиночестве спешил на прием к Войцеховскому. И хотя тот, будучи человеком военным, всячески старался отгородиться от административных проблем, пока не один серьезный вопрос без его участия не решался – вооруженные люди, ставшие новой властью, выполняли только его приказы.

– Сергей Николаевич, помогите мне вселиться в мою квартиру. При большевиках меня оттуда изгнали, и теперь комнаты занимают совсем чужие люди, не желающие съезжать. Моя семья пока обитает у Аксеновых. Их гостеприимству я чрезвычайно благодарен, нам всем там удобно, особенно после того, что мы вместе пережили. Но такое ненормальное положение не может продолжаться бесконечно!

– Посмотрю, что смогу для вас сделать.

– Я знаю, что такие слова означают… По этому поводу я обращаюсь не к вам первому. Я уже говорил с городскими властями. Они ответили, что ничем помочь не могут. Люди, мол, вселились законно и девать их теперь некуда. Но как же это «Законно», когда вселились они по мандату, подписанному Голощекиным. Мне даже мебель не отдали. Она так и стоит на прежнем месте. А мне, получается, вернуться туда нельзя?

– Хорошо, – сдался Войцеховский, – сходим вместе, поглядим. Только освободиться я смогу лишь ближе к обеду.

– Я подожду неподалеку.

Владимир Петрович обосновался в чайной (первой, открытой после изгнания большевиков), которая располагалось в двухэтажном доме на противоположной стороне улицы, прямо напротив входа в комендатуру.

Кофе был здесь очень плохой, а булочки с изюмом – непомерно дороги. Но Аничкову здесь понравилось: тепло, уютно, из кухни доносятся приятные запахи. Через чисто вымытое окно можно разглядывать прогуливающуюся публику… Хорошо!

Наконец, появился Войцеховский. Выйдя на улицу, он начал беспокойно оглядываться по сторонам. Владимир Петрович поспешил к нему навстречу…

Квартира Аничковых располагалась на втором этаже, над Волжско-Камским банком, занятым в свое время большевиками под нужды областного совета.

Из воспоминаний В. П. Аничкова⁴¹:

Квартира моя представляла интересное зрелище. Особенно запомнились мне маленькие санки, обитые солдатским шинельным сукном, выкрашенным в голубую краску, принадлежавшие Наследнику. Их ужасно хотелось оставить себе на память.

Но это было только то, что сразу бросалось в глаза. Странных предметов оказалось значительно больше: чужое белье, одежда и обувь. Все это в беспорядке было свалено в кучу. А вот баулов, чемоданов и сундуков не было совсем. Похоже, перед бегством большевики очень торопились, им было уже не до предметов туалета. Все было выброшено только для того, чтобы опорожнить емкости, необходимые для переноски чего-то гораздо более ценного.

Надо сказать, что Волжско-Камский банк был выбран большевиками под свою резиденцию по единственной причине – в его подвалах имелось самое большое в городе хранилище-сейф. Туда и свозилось все реквизированное у населения золото, все похищенные и отнятые ювелирные украшения и иные драгоценности.

За время правления большевиков такого богатства скопилось немало – целые чемоданы и сундуки. Вот их-то и наполнили комиссары перед бегством. В спешке они забыли самую малость: «Во время осмотра помещения банка в аффинажной лаборатории между большими бочками с железным купоросом был найден узелок, в котором оказалось большое количество драгоценностей – тысяч, вероятно, на полтораста; все это, как выяснилось впоследствии, принадлежало как Царской семье, так и графине Гендриковой и фрейлине Шнейдер»⁴².