У главного вокзала на меня напал какой-то псих. При этом выглядел он, как абсолютно нормальный человек, был одет в недешёвый клетчатый пиджак и красивые ботинки, шёл по улице в толпе, ничем не привлекал к себе внимания и вдруг неожиданно задрал голову и заорал в воздух, словно его режут. Толпа инстинктивно отшатнулась от него, хотя все сразу поняли, что перед ними очередной случай срыва. Ему нужно было на ком-то сфокусировать свой преувеличенный гнев, он толкнул меня, орал всё подряд на своём голландском языке, к счастью, мне непонятном. Я давно заметил, что люди в последнее время стали намного агрессивнее на улице, это словно их защита от страха перед неведомым. Даже слово срыв – стало чаще употребляться на разных языках в новостных передачах. Störung, disruption, perturbation, perturbação, stall, häireid, stallo, تعطل, поремећај. Все ожидают, что произойдёт новая атака, и они будут в это вовлечены. Некоторые справляются с этим страхом и ведут себя, как ни в чём не бывало, а другие, со слабыми нервами, срываются, часто даже без причины, как этот человек в клетчатом пиджаке. Я быстро забыл об этом случае, как и о десятках других подобных, виденных по всему миру в последнее время. Поужинав в футбольном пабе, отправился в свой новый отель в центре города. Он стоял на одном из амстердамских каналов, вид из окна напомнил мне другой город – Санкт-Петербург. Эти аллюзии порадовали, видимо так сказывается во мне частица русской крови, которую я унаследовал от своей непутёвой мамаши.

Назавтра я выбрал для себя точно такой же план, как и перед этим, в Милане. Я просто гулял по городу, шёл без цели и причины туда, куда несли меня ноги. Я не чувствовал никакой сознательной тяги в ту или иную сторону, но при этом полностью был уверен в своей интуиции, которая совершенно против всех законов земной логики привела меня к месту трагедии в итальянском мегаполисе. Я старался просто не думать ни о какой своей миссии здесь и уж тем более о том, что и когда конкретно должно произойти в Амстердаме, полагая, что мой маршрут приведёт меня в итоге, куда надо. Гуляя, рассматривал ветреный и перемешанный с водными преградами город. Находившись за целый день, решил провести вечер в кабаре, которыми так славится голландская столица. Пройдя через рамки безопасности, я заказал себе отдельный столик у стены и поужинал рыбой с тремя видами соусов к ней. Ближе к полуночи помещение заполнилось под завязку, в основном туристами, но были и местные жители, позволяющие себе отдых в подобных заведениях. За соседним столиком сидела молодая семейная пара. «Ну где же твои танцовщицы?» – нетерпеливо спрашивал муж. – «Сейчас начнётся, потерпи, – отвечала она. – Ты мне должен сказать честно – на одном уровне с ними я танцую или нет?» Число официантов удвоилось, а желающих посмотреть на танцы было так много, что из-за нехватки столиков, людям пришлось расположиться несколькими рядами вдоль стен, а так же подняться на верхний ярус, где так же располагались столы, но уже для больших компаний. Чуть за полночь на сцене появились девушки, одетые в яркие костюмы с перьями. Длинные с оборками юбки были из легчайшей ткани, поэтому почти при любом резком движении вздымались вверх, предъявляя взыскательным зрителям аккуратные женские ноги и нижнее бельё; мода в кабаре не меняется с конца девятнадцатого века, когда было открыто первое из них. Заиграл знаменитый канкан, и девушки пустились в пляс, часто подчёркивая гибкость своих тел и красоту грудей в лёгких полупрозрачных накидках. За соседним столиком жена постоянно била в ладоши и кричала мужу, что может танцевать не хуже, ведь правда? За столиком прямо напротив сцены представитель, кажется, кавказских народов встал и кричал что-то, обращаясь к публике. После этого он достал кошелёк и кинул несколько сотенных долларовых купюр на сцену, чуть не упав при этом. Это было одно из лучших кабаре в столице, зрители благодарно хлопали и пили напитки. Когда закончился первый танец, а зрители стали неистово просить продолжения – всем хотелось посмотреть бурлеск, моё настроение с расслабленного и безразличного сменилось на беспокойное. Я вдруг почувствовал нечто похожее, что было со мной перед взрывом в Милане, только там моё беспокойство было направлено на конкретного человека, а сейчас такого человека поблизости не было. Я пробежал глазами по всему залу, рассмотрел, кого смог при таком неудачном освещении, но никто не вызвал во мне никакого подозрения. На глаза попадались разные национальности, в том числе и люди, кого можно было посчитать традиционно – опасными, но никто не вёл себя странно или сомнительно. Я встал из-за стола и побежал в дальний конец зала, где было темнее всего. Нелепо остановившись, я стал всматриваться в улыбающиеся и орущие «браво» лица людей, беспорядочно хватая их за руки, пытаясь понять природу моего беспокойства и подозрения. Однако никто не вызвал во мне того предчувствия, как было в Италии. Волнение было, но видимой причины не удавалось обнаружить. Не понимая, что происходит, я не находил в себе достаточно сил, чтобы остаться в зале. Протиснувшись к выходу, вышел наружу в фойе, где недалеко от входной двери располагался большой бар. Тут же прозвучал сокрушительный взрыв и волна, сорвав с петель двери в зал, толкнула меня с такой силой, что я без помех перелетел стойку бара и, разбив несколько полок с бутылками, рухнул в самый дальний угол. Бармен лежал рядом со мной, снеся тяжёлым телом остатки бутылок и посуды у себя за спиной. Из зала клубами валил дым, и слышались дикие крики людей. В панике, окровавленные, они появлялись в фойе, давясь кашлем. Все бродили, словно во сне, некоторые выходили на улицу, в ночь. Поднявшись на осколках, с сильно изрезанными руками и лицом, я пошёл в сторону зала, чтобы помочь тем, кто не мог выйти самостоятельно. Но это было слишком самонадеянно, взрыв был такой силы, что раненых не осталось, а те, кто не лишился возможности двигаться, выходили самостоятельно. Паркет был полностью разворочен, как после землетрясения. Как оказалось чуть позже, несколько бомб были проложены под полом в кабаре и тянулись от периметра сцены через центральный проход к выходу. Погибло 150 из 300 человек, находившихся в тот вечер на концерте. Мне снова удалось остаться в числе живых и относительно невредимых. Я обратил внимание на то, что на сцене лежали оторванные руки и ноги прекрасных танцовщиц, на чьё мастерство пришли посмотреть несколько сот человек. У сцены, кажется, никто не выжил. Эта участь постигла бы и меня, останься я за своим столиком. Пожара не было, лишь тлели после взрыва доски пола и деревянные столы со стульями. Убедившись окончательно, что никого спасти не удастся, я вышел на улицу вместе с другими людьми. Большинство было в крови, то же самое было и со мной – я сильно расцарапал об осколки стекла руки и лицо. У кабаре останавливались автомобили, слышался гул скорой помощи. Водители предлагали довезти людей до дома. У меня не было никакого желания снова оказаться в больнице с такими пустяками, как царапины на руках и лице. Я попросил одного таксиста отвезти меня в отель, он тут же согласился. Последнее, что я видел у кабаре, садясь в машину, – это профиль мужчины, который сидел за соседним со мной столиком, он держал на руках свою жену, у которой не было головы. У меня затуманилось перед глазами, и я признался самому себе, что могу понять депрессию Карла Бовицки. В отеле я смыл с себя кровь и обработал раны. Некоторые были глубокими, но мне удалось остановить кровотечение самостоятельно. В мою дверь постучался служащий отеля и предложил вызвать скорую помощь, я отказался. Когда ближе к утру я засыпал, лёжа в постели, я задавался только одним вопросом: как так получилось, что у девушки рядом сидящей пары оторвало голову, а второй – её муж – остался жив. Это так и осталось навсегда загадкой.

Смерть той женщины, которая так весело щебетала рядом со мной в кабаре, напомнила мне одно давнее путешествие на окраину Польши. Женская смерть не равна мужской. Когда погибает нестарая женщина – это воспринимается окружающими как смерть ребёнка. В некоторых местах нашей планеты существуют специальные кладбища, созданные только для женских захоронений. Мы побывали на одном из таких кладбищ, в одной польской деревне. На каждом надгробии стояли скульптуры умерших женщин именно в том возрасте, когда их настигла смерть. Огромная поляна была заставлена удивительными скульптурами, точно передающими не только лета, но и внешность, черты характера ушедших в мир иной. Сюда со всей страны привозили на погребение женщин, которые погибли от несчастного случая или болезни, безвременно, каждой было не более пятидесяти лет. Прекрасные половины человечества старшего возраста не допускались к захоронению на этом кладбище. Ни в одном месте мира не хотелось так глубоко скорбеть, как в той польской деревне. На окраине кладбища я увидел скульптуру молодой девушки, которая совершала некий акробатический этюд. Я до сих пор помню ту точёную фигурку с идеально развитыми линиями тела, пластики которого позавидовала бы любая профессиональная балерина. Впрочем, возможно, что лежащая под тем надгробьем и была балериной.