Он вправил разбившемуся Тимофею суставы, натер ядом, сцеженным у ручной гадюки, которую он по-свойски называл Грином, воспаленные и порванные связки, битый час совершал пассы и творил заклинания над обездвиженным телом.

– Ты маг,– сказал, наконец, Тимофей и пошевелил сначала занемевшими пальцами ног. Потом, осмелев, согнул хрустнувшие в локтях руки, подтянул, сколько позволяла цепь, колени и сел, привалившись к стене.

– Это медицина,– обессилевший, но довольный собой, Морквин устроился рядом, звеня кандалами.

– Как раз то, что мне сейчас нужно. Меня казнят совершенно здоровым.

– Не стоит умирать раньше смерти,– ободрил его Морквин. Несмотря на тон, он тоже был совершенно подавлен.

Доверившись своему сну, он сидел теперь в цепях рядом с тем, кого Шамас прочил в избавители от оборотней.

Сомнения терзали молодого Морквина. Он в точности исполнил все, о чем просил его во сне древний колдун и, после этого – возможно, уже завтра – отправится на костер.

А вдруг, сон – всего лишь обольщение, посланное ему не Шамасом, а самим оборотнем? Оркмахи, в отличие от него, оказался куда как хитер…

Когда Морквин не дождался Тимофея в урочный час – в третий день полнолуния – ему почему-то пришло в голову, что дело, наверняка, уже сладилось, но при раздаче наград и почестей от спасенного короля и благодарной принцессы его могут обойти.

И он сам отправился в расставленные оборотнем сети.

Теперь уж точно его не обнесут. Отмерят все полной мерой…

– Вот что,– сказал он, подумав.– У меня есть план. Мой дедушка дружил с водяным. Тот часто повторял – как корабль назовут, так он и потонет. В замке теперь инквизиция и, чтобы отвести от себя подозрения, оборотень наверняка выдаст нас за колдунов. А под пытками и благочестивый себя оговорит. Мне-то все равно не отвертеться, меня тут многие знают. А ты скажись вором. По здешним законам, если ничего украсть не успел, получишь сотню – другую плетей.

– Тоже неплохо,– Тимофей поежился, вспомнив тяжелую руку стражника и толстую, витую из бычьих хвостов плеть у того на поясе.

Если он не ошибся, вся плеть через равные промежутки была перевязана узлами из черной крученой проволоки. Тут не то, что сотни, одного удара хватит, чтобы завершить дело…. Нет, этот Морквин – славный парень. Он всегда желал ему только добра.

– У тебя, помнится, и в начале был план – сходить в замок. Туда и обратно. Всего-то делов….

– Сделанного не воротишь. Меня, по любому, казнят. А ты, если повезет, уйдешь живым. Только терпи и стой на своем – вор я и точка.

– А другого выхода нет?

– Для тебя – только со мной. На костер.

– А для тебя?

– Если спасешься, найди старого Шамаса. Это ведь его затея. Расскажи ему все, как есть, он поможет. Или нет…

Глава двенадцатая

Допрос

Ранним утром, часов около пяти, когда от осеннего рассвета отделяет еще целая вечность, невыносимо хочется спать и нет сил даже шевельнуться, за Тимофеем пришли.

Он едва успел попрощаться с Морквином, как дюжий кузнец сбил оковы и двое стражей волоком потащили его наверх.

Небольшая комната, где ему предстояла встреча с инквизицией, оказалась уютной, хорошо освещенной и жарко натопленной. В углу пылал очаг, жесткое кресло с высокой спинкой ожидало хозяина, а узкое конце было наглухо закрыто простыми деревянными ставнями. В стене, под потолком, висело кольцо с короткой цепью и двумя парами кандалов, куда поднявшийся вместе с солдатами кузнец тут же забил ноги и руки Тимофея.

– Не жмет?– с гордостью мастерового за хорошо сделанную работу, он проверил оковы и, собрав молотки и зубила, отправился досыпать.

Вскоре явился палач, господин Алвик, весь в черном, с печальным безволосым лицом и мягкими белыми руками. С грустью он оглядел прикованного к стене узника и приказал вносить инструменты.

Двое его подручных, брат Бенедикт и брат Альберт – оба со сплюснутыми лицами заспанных гоблинов – кряхтя, втащили длинный, похожий на футляр от виолончели, ящик полированного красного дерева.

– Это дедушкин,– виновато пояснил палач,– старомодный. Ремесло наше древнее, секреты только по наследству передаются.

Он аккуратно приподнял крышку, и Тимофей едва не сполз на пол.

Длинные, поблескивающие в бархатных гнездах футляра крючки, клещи всевозможных форм, от совсем миниатюрных, загнутых на концах, для вырывания ногтей, до огромных, размером с разводной ключ, догадаться о назначении которых могло только воспаленное настойкой мухомора воображение.

Был там и молоток с широким набором зубил, тиски и тисочки и множество приспособлений, от одного только вида которых задрожал бы и герой.

Непреодолимое желание признаться сразу и во всем овладело Тимофеем. Но никто ни о чем его не спрашивал…

Брат Альберт умело разул его и, покрутив, сунул почти новые кроссовки за пояс. Босые ноги узника споро заколотили в почерневшие деревянные колодки с двумя металлическими винтами.

По комнате пополз тошнотворный запах засохшей крови.

Палач опустился на корточки и дважды, не спеша, повернул рычаг. Замычав, Тимофей насквозь прокусил собственную губу. Ступни его хрустнули, стали узкими, как у девушки.

Палач повернул второй, установленный перпендикулярно первому рычаг, и ноги Тимофея уменьшились сразу на два размера.

Очаг в углу комнаты пылал. На решетке накалялись длинные изогнутые крючья. Факелы, по два на каждой стене, радостно потрескивали.

Заспанные подручные палача, в надетых прямо на тело кожаных жилетах, из которых торчали лоснящиеся, больше похожие на окорока, плечи, покраснели от жара и предвкушения пыток.

По спине Тимофея ручьями побежал ледяной пот.

– Вы, правда, братья?– спросил он.

– Ты лучше покричи,– сочувственно сказал палач.– Легче будет.

Он еще довернул рычаг и, не оборачиваясь, протянул руку, в которую брат Бенедикт, как медсестра хирургу, тут же вложил изогнутые щипцы.

– А вот мой дед был кузнецом,– теряя сознание от нестерпимой боли, выдавил Тимофей.– Вот уж хороший инструмент делал.

Палач промолчал, примериваясь, с какого ногтя начать, а Тимофей, скрипя зубами, продолжал:

– Иголку мог отковать. А топоры… через двадцать лет не тупились. Даже сварку кузнечную знал…

Палач вздохнул и, с неохотой, сорвал ноготь с левого мизинца…

Ведром ледяной воды Тимофея привели в чувство, и господин Алвик взял руки связку иголок с засохшей на концах черной кровью.

Тимофей не выдержал. Морквин в подземелье убеждал его ни за что не начинать разговор первым, иначе пытки будут бесконечны, пока на тебя не повесят все существующие в подлунном мире грехи.

– Тебя не спрашивают, ты и не сплясывай,– говорил он. Но сейчас Тимофею было не до дельных советов.

– Вы меня ни о чем спросить не хотите?

– Нет,– отвечал палач.– Спрашивать будет господин Дуфф.

Помощники палача переглянулись. Господин Алвик заговорил во время работы!

– Вы настоящий мастер,– сказал Тимофей.– Вас, должно быть, очень ценят. Вот, что значит, – семейная традиция.

– Ценят,– палач отложил щипцы, скомкал щеки в подобие улыбки.– Теперь искусней меня в пытках нет. Но знал бы ты моего дедушку! У него, юноша, после трех дней непрерывных допросов, колдуны могли разговаривать! Ни один не умер под пыткой. Все отправились на костер своими ногами.

– Восхитительно,– сказал Тимофей.– Но я не колдун.

Палач с укоризной покачал головой и слегка загнал иголку под ноготь Тимофею.

Нет ничего больнее! Рука словно вспыхнула огнем. Кровь полилась на пол.

– Сколько лет работаю,– сказал палач,– а привыкнуть не могу. Людей жалко.

– Вам бы врачом быть,– простонал Тимофей.– С вашей-то добротой…

– И как хотелось!– палач выдернул иголку, отчего боль только усилилась, и прочувствованно сказал:– Как важно, чтобы ребенок мог воплотить свою мечту!