Отец Вассиан посчитал за должное проявить скромность и отклонить столь лестный комплимент.

– Ну, не столь уж умен и добр, конечно, но спасибо. Поздравляю.

– Буду рад, если прочтете и выскажетесь. Оцените со всей взыскательностью.

– Непременно. Это ваша первая? Вы же раньше, помнится, книг не писали.

– Не писал, как вы верно заметили. Но тут, знаете ли, взяло за живое, и решил разобраться с кое-какими наболевшими вопросами. А то жена с сыном: что ты нам все за ужином об этом твердишь? Ты книгу напиши, раз такой умный. Вот и написал, насколько ума хватило. Для жены и сына. Ну, и вам решил преподнести. И еще кое-кому, может, в Серпухове, стольном, так сказать, граде.

– Уж не владыке ли Филофею?

– Ему, ему.

– Он, правда, слишком обременен заботами и всякими обязанностями, чтобы за книгами успевать следить. Прочтет-то навряд. Но на полку уж точно поставит. На самое почетное место. Знакомы с ним?

– Бывал. Даже разок исповедовался. Слава богу, владыка поправился, а то все не принимал. Сидел взаперти. Травами от хвори отпаивали.

– И с какими же вопросами вы тут разбираетесь? Позвольте полюбопытствовать. – Отец Вассиан надел маленькие очки, чтобы внимательнее разглядеть книгу.

– Вопросами-то? Смею думать, церковными, но разбираюсь исключительно с позиций здравого смысла.

– Образование имеете?

– Коммерческое в основном, хотя много чего читал, самого разного.

– А благословение, надеюсь, взяли?

– Зачем? Я сам себе хозяин. Вольный стрелок.

– Да, сейчас новые хозяева жизни появились, но как же без благословения и соответствующего образования богословские книги писать? – Отец Вассиан с недоумением поднял рыжие треугольники бровей. – Простите, не совсем понимаю.

Он озабоченно снял и спрятал очки.

– Я же не для издательства патриархии писал. Пороги не обивал, просителем никогда не был. Сам имею средства для издания. В средствах, слава богу, не ограничен.

Тут Вассиан Григорьев почувствовал, что самое время задать вопрос, давно вертевшийся на языке. Но для начала решил еще подбросить угольку в топку, поднажать и польстить:

– Большому кораблю, как говорится. Извиняюсь, что дерзаю напомнить. Вы обещали с ремонтом помочь – придела Святой Троицы. Внести свой вклад.

– Святой Троицы? Так я своей книгой вклад вношу. В осмысление, так сказать… – Ольшанский позволил себе улыбнуться, намекая, что один и тот же вклад может быть с одинаковым успехом внесен в разные области.

Но отец Вассиан не уловил намека.

– Ну, а в материальном смысле? Денежном?

Тогда Ольшанский, сохраняя на лице улыбку, понизил голос и произнес с внушительной серьезностью:

– Составьте мне смету. Пожертвую на ремонт, как обещал. И вот еще что… новый мерседес освятить хотелось бы. Тот, что пока в гараже стоит. И нас с женой повенчать, если можно. Брак-то у нас законный, но, увы, не церковный. Вот моя любезная Жанна Васильевна и сетует: как же так, мол, не венчаны, отстали от моды. Она хотела у католиков венчаться, но я отговорил. Все-таки православие нам ближе. Что нам эти католики!

– Повенчаем вас с женой. А сынок крещеный? Яшка-то?

– Он у меня не Яшка, а Ян, польское имя. Он тут с нашими поляками – Казимиром и Витольдом подружился, теперь не разлей вода. Во всем – полнейшая солидарность. Собираются митинг устраивать за Чечню. У меня самого – частичка польской крови.

– Вот мы окрестим, повенчаем и освятим. На освященном мерседесе всем семейством из Храма в новую жизнь и покатите. – Отец Вассиан уже думал о смете и про себя что-то прикидывал, подсчитывал. Поэтому и не слишком заботился о своих словах и особо не выдерживал тон.

Святослав Игоревич же именно к словам был особенно внимателен и придирчив.

Он не каждому позволял многообещающие посулы и не всякое пожелание с готовностью принимал. Вот и сейчас с усмешкой (усмешечкой) якобы вскользь заметил:

– Да она у нас и так новая. Новая, как мехи для молодого вина. Куда уж новей-то. Наполняй под завязку – не лопнут.

И как занятой человек, у которого еще много дел, поспешил откланяться.

Проводив Ольшанского, отец Вассиан полистал подаренную книгу, даже углубился в некоторые страницы, отчеркнул что-то (ковырнул) ногтем и поставил на полку – временно, с краешку (постоянное место еще не определил). Затем стал искать, куда бы повесить картину – так, чтобы не рядом с иконами, а поодаль, на почтительном расстоянии.

Вот, скажем, сбоку от шкафа (примерил). Или над диваном (прикинул). Признаться, картина ему не слишком нравилась: так, любительская мазня с претензией на самобытность. Спрятать бы ее подальше, засунуть на чердак, но нельзя было: Ольшанский, конечно, рассчитывал, что картину повесят, и на самом почетном месте, иначе не вставил бы ее в такую роскошную раму и не позаботился бы о петельках для веревки, шурупчиками привинченных к подрамнику.

Поэтому куда деваться: не повесишь – смертельно обидится, посмуреет и, чего доброго, откажет в деньгах для ремонта придела Святой Троицы. А этого допустить никак нельзя: Святую Троицу надо срочно ремонтировать, латать, обновлять. Причем мелкой косметикой тут не отделаешься. Необходим капитальный ремонт: поднимать полы, штукатурить и заново красить стены, менять подгнившие оконные рамы. И, главное, проводить отопление, чтобы можно было зимой – даже в крещенские морозы – исправно служить.

И утварь подкупить придется, облачения, особенно праздничные, торжественные, золотым шитьем шитые, а то батюшки, как бедные родственники, в чем попало подчас Пасху встречают. Да и у самого отца Вассиана ряса поизносилась, епитрахиль истерлась, поручи моль пожрала, медный крест от времени потускнел.

Словом, столько всякой мороки, что невольно думается: Иерусалимский Храм легче было восстанавливать. Хотя тогда именем Святой Троицы приделы не нарекали, Троица еще только угадывалась, грезилась, в пророческих снах являлась.

– Что это, отец, ты срамоту такую на стену вешаешь! – Матушка Василиса несла с кухни чистые тарелки, чтобы поставить их в буфет, но невольно приостановилась, скептически озирая картину.

– Какая ж срамота? Наш бобылевский пейзаж, река Ока изображена.

– На эту Оку глаза бы не глядели.

– Ладно, не критикуй. Кто художник-то знаешь? Ольшанский!

– Сам, что ли, изваял?

– Не изваял, а написал. Это тебе не скульптура. Вечно ты слова не так ставишь. Следи за собой. Фильтруй базар.

– Тоже мне священник – фильтруй базар. Денег-то даст твой скульптор?

– Велел составить смету. – Он притворно вздохнул, скрывая радость от предстоящего составления сметы.

– А что за книгу ты листал?

– Он написал.

– Тык он еще и книги пишет?

– Тык-тык – вот тебе и втык, – осердился, осерчал на что-то отец Вассиан. – Хозяин – барин. Я вон не знаю, куда свои записки пристроить, а он мигом издал. Если мошна полна, почему бы не тиснуть. Теперь с деньгами все доступно.

– Что ж ты не богатеешь?

– Вот насела. Сказано тебе: душу берегу. И ты мне не перечь со своим богатством.

Матушка Василиса по опыту знала, что разговор о богатстве и душе лучше не продолжать.

– Книга-то хорошая? Или такая же срамота, как и картина?

– Срамота, мать. Срамота. Ты ему только не говори.

– Не скажу, отец. Умишка чуть-чуть имею. Что там срамного-то?

– Вот ты имеешь умишка-то, а он умишком и не вышел. Между нами, совсем дурачок. Может, по части коммерции преуспел, деньгу сшибать научился, а в богословских вопросах самоуверенный малец. Ничего не смыслит. Разбирается, как твоя свинья в апельсинах.

– Ты моего порося тоже не тронь. – Матушка усмотрела в сказанном намек на поросенка, повизгивавшего и хрюкавшего у них в сарае. – Зачем же он за книгу взялся, твой Ольшанский?

– Видишь ли, у него тут свой резон, как я понимаю. Своя подоплека. Живет он в достатке, особняк за высоким забором, подземный гараж, автопарк, зимний сад, спортивные тренажеры, роскошные апартаменты. У каждого – своя спальня, свой унитаз, своя ванна. Во дворе – конюшня с ухоженными скакунами, у причала – байдарки для гребли. Причем территория вокруг огорожена, всюду охрана поставлена – словом, все есть. Новые мехи под завязку наполнены молодым вином, как он сам говорит. Живи и радуйся. Наслаждайся своим богатством. И все бы хорошо, но тут какое-то православие под боком… адскими муками стращает, наказанием за грехи, совесть язвит, наслаждаться мешает. Вот и надо с ним разобраться, а как? Наш дурачок-то и придумал. Евангелие полистал, покумекал и книжонку накатал. И цель этой книжонки – расчихвостить православие с позиций здравого смысла. Все библейские ужасы, зловещие пророчества, трубы ссудного дня, геенну огненную обратить в страшилки. И все это для того, чтобы нынешнему богатею-предпринимателю, новому русскому в его красном пальто, вольготно и спокойно жилось. Чтобы ничто его не язвило, не обличало. В этом смысле книжонка – манифест, а он, автор ее, – идеолог, выразитель целого класса, Карл Гот.