Хотя бы несколько часов, чтобы насладиться этими еще свежими, пульсирующими в теле ощущениями. Закрыть глаза, обвести кончиком языка по верхней губе, снимая последние гранулы ее вкуса, впустить его в чувствительные рецепторы во рту, вместе со слюной, кровью растворить в своих венах, впитать до самого последнего атома… Снова увидеть ее лицо, всю ее в своих руках, ладонях, на пальцах… почувствовать исходящие от ее тела живые волны осязаемого страха, уязвимости и отчаянной беспомощности.

Fuck!.. Господи, между безумием и гранью невероятного, в трех шагах от тебя, от возможности поставить тебя на колени уже сейчас, застегнуть тугой кожаный ошейник на твоей лебединой шейке собственными пальцами прямо сейчас, заставить целовать мои руки и ноги именно сейчас! Если только мысли с воображением вызывают столь болезненную вспышку острого перевозбуждения, что же будет, когда я действительно сделаю всё это с тобой? Когда я буквально сорву с тебя всю твою одежду, обнажая не только тело… когда заставлю признать и принять все те чувства и желания, от которых ты так старательно пряталась, зашивалась и безрезультатно избавлялась все эти годы?.. Господи, да!.. Ради этого момента я готов подождать ещё несколько дней!

Счастье в неведенье или в трёх шагах от истины?!..

***

Мой первый рабочий день? И как прикажете мне его начать? Под прессом эфирного облака преследуемых ароматов бордовых роз и тонкого специфического запаха неизвестного мужского парфюма?.. Чёрт! Да… я согласна слышать их хоть на протяжении всего дня, лишь бы не ощущать иного, едва уловимого и давно забытого аромата! Вот только как теперь мне их разделить и каким немыслимым чудом не связывать с немеющим покалыванием в руке, в коже, с ощущением несходящего прикосновения его ладоней? Всего несколько минут, а я буквально пропитана насквозь этими эфирами – пропитана им… В одежде, в волосах, в тающем послевкусии во рту… Боже правый, я не успела пробыть здесь и часа, а он уже умудрился пометить меня собой.

Если у сумасшествия и есть свои позывные симптомы-предвестники, то Дэниэл Мэндэлл-младший один из самых первых и необратимых. Вирус, который бьёт наверняка с первой же атаки по всей нервной системе, по самым болевым точкам, перекрывая доступ кислорода в мозг, пережимая трахею изнутри… Наблюдая, как первые спазмы асфиксии выбирают из тела все силы с последними попытками вдохнуть, втянуть воздух… выжидая того момента, когда он сам наполнит мои лёгкие и кровь своим токсичным дыханием.

Боже, пожалуйста! Только не сейчас и не снова! Мне срочно надо отключить часть своих бурных фантазий, а ещё лучше – способность чувствовать, думать и понимать! С таким же успехом я могла бы отключить и собственное сознание с автоматической способностью организма дышать.

Только не говори, что ты приходил сюда именно за этим, чтобы деактивировать и перенастроить Эллис Льюис на свою частоту приёма. Выбить почву из-под её ног, наблюдая со стороны весь остаток дня, как она трепыхается и пытается выжить, всплыть на поверхность… – Хватит, Эллис, хватит! Неужели ты не видишь? Он добивается именно этого. Он и хочет, чтобы ты теперь только об этом и думала… думала, ощущала, слышала только его одного! Тонкое, изощрённое наказание через десять гребаных лет!

Что ж… тогда у него это получилось, с первого попадания!

…Может помыть руки, умыться каким-нибудь пахучим мылом? Или вообще залезть в душ и смыть с себя всё это? Вот только боюсь меня не так поймут, включая Робин, или особенно включая Робин!

– Офигеть! Меня же будет теперь колотить весь остаток дня!.. Вчера Мэндэлл-старший, сегодня Младший!.. Кажется, у меня переизбыток эстрогена. Ещё парочка таких шоковых встрясок, и меня можно пеленать в смирительную рубашку!

Как же я надеялась избежать подобных разговоров с фанатичными признаниями от своей обожаемой помощницы, но… это было равносильно желанию остановить все приливы и отливы мирового океана на всей планете.

– Что-то я не припоминаю Мэндэлла-младшего в списке твоих ведущих обожаемых кумиров. Откуда такой… бабский ажиотаж на грани истерии?

Да, я злилась и это слабо сказано. Злилась на собственную слабость, на последние дни своего неконтролируемого состояния, на самого Мэндэлла… на то, что теперь всё и каждый в этом здании будут напоминать о нём, о неоспоримом факте его реального существования, и что теперь он являлся моим главным босом и начальником. Злилась на то, что меня со всех сторон атаковала та самая оглушающая действительность, которую я больше всего и боялась. Боялась её необратимости столь банальной, предсказуемой и нещадной.

За час до возвращения в мой новый шикарный кабинет, Эвелин Гувер, как и грозилась до этого, отвела нас на очередное запланированное представление с участием новых (и слава богу!) совершенно незнакомых мне лиц. Вот только попытка переключить сознание и полностью перенастроиться на свои прямые обязанности и людей, связанных с моей будущей работой, провалилась буквально с оглушительным треском.

Да, мне удалось запомнить куда мы шли, запомнила имя и даже лицо Эдварда Харпера – сорокапятилетнего упитанного шатена под два метра роста, его темно-коричневый костюм, сдержанную приятную улыбку и едва ощутимое рукопожатие очень широкой мягкой ладони.

– Мисс Людвидж, не могу выразить словами, какая это для меня честь принимать в ряды своих сотрудников столь редчайшего мастера и непревзойденного художника, как вы! Признаюсь по секрету, мне уже не терпится завалить вас работой.

Особенно и почему-то запомнились светлые оттенки и теплые цвета его внушительного (уж точно не меньше моего) директорского кабинета. Бежевые и охристые тона в сочетании со светлым натуральным деревом на панелях стен, корпусной мебели, в элементах классического декора в резьбе и инкрустации большинства предметов. Еще через несколько минут мы все переходим в ближайший демонстрационный зал с таким же набором цветовой гаммы окружающего интерьера. Сознание пыталось (и все еще пытается) фиксировать в памяти самые яркие, броские и запоминающиеся картинки происходящего, в попытке ухватиться за реальность, как за страховочные тросы, и наконец-то всплыть на поверхность и разумом, и телом… Но внутреннее течение или поток ментальных сетей рвал и тянул назад, обратно, буквально через каждые пройденные десять секунд, шагов или слов. Краткие мозаичные обрывки из краткосрочной памяти? Если я что-то из всего и запомнила, то едва ли оно оставило неизгладимый эмоциональный отпечаток в моем подсознании, хотя бы до окончания этих встреч.

Несколько лиц, имен, ощутимых рукопожатий, голосов, слов… Я не смогла запомнить и половины (а может даже и не пыталась), хотя одному все-таки удалось врезаться в мою память, но возможно из-за того, что он был мне частично знаком. К тому же, он единственный, кто из всех присутствующих, кому меня представляли, не подошел и не пожал мне руки лично. Кучерявый альбинос с бесцветными бровями и ресницами и очень ярким цветом лазурно-синих глаз. Клиффорд Миллер – фотограф с мировым именем и импозантной внешностью капризной кинозвезды (жатая бирюзовая рубашка в золотую вертикальную полоску с раскрытым на шее и груди воротником, золотые массивные побрякушки: кольца, браслеты, амулеты, ремешки и фенечки – рядом с ним даже я почувствовала себя благочестивой монашкой!).

Когда нас друг другу представляли, он как раз стоял в пяти-шести метрах в другом конце залы облокотившись боком и изгибом локтя о деревянные перила панорамного окна и скучающе поглядывал то за одно приподнятое плечо, то за другое опущенное – то за толстое стекло на улицу, то внутрь большого помещения. И судя по всему, он был самым единственным, кто не разделял всеобщего ажиотажа касательно последней ошеломительной новости – его явно не распирало чувство искреннего восторга от возможности работать бок о бок с самой Алисией Людвидж.

Он даже не кивнул мне головой в знак приветствия, скорее так, скучающе склонил ее на бок.

Возможно в любой другой день меня бы очень сильно резануло по живому подобие такого поведения от подобного вызывающего нахала, но его счастье (или быть может мое), что не ему сегодня суждено было быть фигурой номер один в воспаленных воспоминаниях Эллис Льюис.