Вот золотоносная Дакия с её молочными реками и кисельными берегами покрывается множеством разрабатываемых золотых приисков – оттуда высасываются новые несметные сокровища. Вот конкретное месторождение с названием Вереспаток – из него добывается и вывозится в Рим свыше двухсотпятидесяти тонн золота. Благородного металла в Риме теперь столько, что Траян, великий завоеватель из далёкого прошлого, отменяет в державе все налоги, а каждому свободному римскому гражданину-налогоплательщику единоразово выплачивается по шестьсот пятьдесят серебряных денариев.
«Не сестерциев, а именно денариев! Ну, а каждый серебряный денарий, как все знают, классически состоит из четырёх сестерциев!» – Филипп вспоминает слова сенатора Претекстата о том, что эта субсидия пусть и не на много, но превышала годовое жалованье рядового легионера!
(У Араба во сне, хотя он лежит в горячей ванне, выступает холодный пот, сжимаются, как у волка, челюсти, и скрипят зубы то ли от восхищения Траяном, то ли от зависти к нему).
О Господи Иисусе! Ведь в Дакии добывалось не только золото, но и электрум – такой самобытный минерал, где золото и серебро, словно сросшиеся близнецы, сплавлены меж собой как два в одном. Целый поток электрума сыплется с неба. Где счастье, там и бяда! Инфляция разыгрывается в империи, управляемой Траяном.
Одни воспоминания и ассоциации порождают другие: куда иголка, туда нитка. Вот она, готовая сеть-паутинка. Уже не один сон во сне, а как будто цепочка нанизанных друг на друга снов: мужчина спит и видит сон, а в этом сне – ещё один сон, а в нём – ещё один.
Как будто вся жизнь есть сон: вот в детской руке Филиппа ауреус с портретом Траяна на лицевой стороне, а на оборотной – с изображением Богини Виктории со щитом и надписью «Дакия». Но… тут императора осеняет, что, говоря о захвате Дакии, Претекстат имел в виду переносный смысл. Типа «такую же, как Дакия». Ибо в оригинальной Дакии, провинции давно завоёванной, нет больше серебра-злата-электрума! Пуст тот сундук, а потому потерял былую ценность. Не бывать в Римской державе, подвластной Арабу, гиперинфляции, не говоря уж о галопирующей! И даже просто ползучей не бывать!
Филипп во сне вдруг вспоминает, что собирался провести аудит и полную инвентаризацию имперских закромов ещё в 244 году, но так и не сдержал своего слова, не отыскал воров, не вытащил их за ушко да на солнышко, ни с кого не взыскал по делам их и по справедливости.
«Ещё есть время, – думает император, причмокнув во сне. – Вся жизнь впереди… надейся и жди!»
Внезапно один сон во сне прервался, а за этим – и вся цепочка. Остался просто логический и последовательный сон о грядущем.
*****
Император спит и грезит.
…В сражениях и стычках проходит вся первая половина 246 года нашей эры – и к середине лета робкие карпы, оставляя то ли римлянам, то ли на произвол судьбы свои города, веси и крепости, бегут, сверкая пятками… до самых Карпатских гор.
«О, Иисусе! Я же теперь…» – осеняет владыку Рима.
Мысль не прерывается, а естественным образом перетекает в прямую речь.
– Я нынче Карпийский Величайший! – объявляет император войскам, а разросшейся, как на дрожжах, канцелярии отдаёт приказ: – Сейчас же готовить об этом Эдикт за моей подписью и срочно сообщить в Рим! Сенаторы должны знать, что они не ошиблись в своём императоре! Пусть готовятся восславить меня официально сразу, как только судьба и Боги… эээ… как только Господь Бог позволит мне вернуться в столицу!
Голову туманят мысли, а язык вязнет в зубах и гландах (их ещё не научились при заболеваниях вырезать без последствий для здоровья).
Прямой речью и суетящейся челядью дело не закачивается, ведь виктория должна быть увековечена на материальных носителях. Посему секретари, помощники, писари, курьеры и прочая обслуга продолжают стоять на ушах – император никому не даёт ни покоя, ни заскучать, ни задремать: мол, на то и щука в море.
– Скачите в Рим и на все монетные дворы! Вручите денежным властям мои Эдикты о чеканке серии монет касательно начала новой эры в истории римской Дакии! Я – второй Траян! Я круче Траяна! – приказывает Филипп, а в голову его лезут мысли о префекте Рима и претория Гае Мессии Квинте Деции, уже за пару дней успевшем в гущах столичного народца получить неформальную партийную кличку Траян (но правящий император об этом – ни сном, ни духом).
– А если спросят, где им взять золото и серебро для чеканки, что отвечать? – мнутся посланцы.
Тут императора снова пронзает неприятная мысль о том, что недра Дакии давно опорожнены: нет там больше благородных металлов. Пусть остатки и сладки, но и остатков-то никаких нет!
– Пусть изыщут возможности! – гаркает владыка Рима. – На то они начальниками и поставлены!
…Вскоре, как назло, приходят вести, что на доведение до ума азиатского Филиппополя опять нет денег.
– Раз мы прекратили выплаты карпам и нам это недорого обошлось, пора заканчивать и с прочими варварами! – озаряет Господь Филиппа. – Больше ни денария германцам! Ни сестерция! Ни шерсти клочка с паршивой овцы!
Почти никто и не обращает внимания, не замечает, не вдумывается в то, что же такое сказал император. А тот, кто смекает, не становится буквоедом и не долго раздумывает над тем, кого или что август имел в виду под овцой.
*****
Словно по цепочке приходят в движение голодные и озлобленные северяне – горячая, не в пример южной, кровь бурлит в дикарях.
«Чтоб два раза не вставать, заодно погромим и этих», – думает во сне Филипп.
И даёт жару варварам. Их горячая кровь стынет в жилах.
Разгромлены у Рейна и бегут на другой берег робкие германцы: река, впадающая в Северное море, – это естественный рубеж между Римом и европейской Варварией.
– А собственно, кто это? Что за племя? – спрашивает Филипп. – Кого мы нынче разбили наголову?
– То ли готов, то ли квадов…
– Таки я не ошибся: это германцы?
– Так точно!
– Тогда будем считать, что разгромили и готов, и квадов, и всех к ним примкнувших!
– Так точно! Всех, иже с ними!
– Значит, я теперь Германский Величайший! Готовьте Эдикт и сообщите об этом событии моим соправителю и соправительнице, а также в римский Сенат! Сенаторы меня всегда поддержат, среди них у меня вечное квалифицированное большинство.
Внезапно император слышит из эфира возражение, которое произносится не вслух, а мысленно:
«Там у тебя большинство не квалифицированное, а стопроцентное… до первой кочки, о которую споткнёшься!»
«Стопроцентное – это тоже квалифицированное!» – приводит свой мысленный довод Филипп, на что получает из эфира прямо в лоб:
«Стопроцентное – это не квалифицированное, а… стопроцентное!»
Настоящая пикировка. Поскольку Филипп не находится, что подумать в ответ или в отместку, то и перепалка прекращается, умирает сама собой, а у августа так и не получается вычислить, кто же мысленно с ним так рьяно спорил.
Мифы прошлого
«Чем пытаться рассуждать
С важным видом мудреца,
Лучше в много раз,
Отхлебнув глоток вина,
Уронить слезу спьяна!.. »
Отомо Табито
Филипп спит и грезит.
…В грёзах ему вспоминается, как в амфитеатре Флавиев гид-экскурсовод лоббировал римскую богему: режиссёров, актёров, музыкантов, художников, писателей и поэтов, способных сплочённой командой единомышленников встраиваться в любую систему и выстраиваться в разные конфигурации, включая спаянную театральную труппу – гибкие позвоночники, скованные одной цепью, связанные одной целью. Посредством экскурсоводовых уст то ли настырная, то ли навязчивая, то ли целеустремлённая богема на расстоянии уверяла его, что театр начинается с вешалки и что прежде в Колизее проводились не только кровавые разборки и увеселения, но и костюмированные представления, мифологические и драматические спектакли.