Частных терм в Риме вообще было великое множество. Философ Сенека не удержался в своё время от сарказма и яда, а Филипп поднапряг сейчас память и вспомнил, как один из почивших ныне в бозе советников некогда цитировал ему великого античного стоика: «Любой сочтёт себя убогим бедняком, если стены вокруг не блистают большими драгоценными кругами, если александрийский мрамор не оттеняет нумидийские наборные плиты, если их не покрывает сплошь тщательно положенный и пёстрый, как роспись, воск, если кровля не из стекла, если фасийский камень (прежде – редкое украшение в каком-нибудь Храме) не обрамляет бассейнов, в которые мы погружаем похудевшее от обильного пота тело, если вода льётся не из серебряных кранов… Сколько в банях изваяний, сколько колонн, ничего не поддерживающих и поставленных для украшения, чтобы дороже стоило!»

То бурно, то мерно текли мысли августа. Одно в его извилинах-руслах цеплялось за другое, а другое – за третье и четвёртое. Пятое и десятое стояло на паузе, ожидая своей очереди. Неожиданно в памяти императора всплыл услышанный им однажды где-то на середине мимолётный (но логически завершённый) спор двух не паркетных, а боевых легионеров:

– Всякий порядочный римский гражданин хотя бы раз в неделю ходит в термы. Но самое оптимальное – каждый Божий день на несколько часов! – говорил коренной римлянин, или, на худой конец, уже не в первом поколении романизированный варвар, своего исконного родства не помнящий.

– Моются те, кому лень чесаться! – злобно и даже яро парировал северный иноплеменник, видимо, германец на римской службе.

– Чувствуется умелая рука! – съязвил римлянин (или романизированный).

– У меня рука – у кого надо рука! Это кисть настоящего воина! На поле боя она, сжатая вместе с оружием в один кулак, колоть не устанет и не перестанет, – намекая, что следует заткнуться, потряс тогда мечом-спатой варвар, по виду которого было понятно, что до коренизации и романизации ему отнюдь не рукой подать, а шлёпать и шлёпать пешком, как до Москвы. Варвар на секунду задумался, а потом вдруг выдал, дополняя сам себя: – Бани, вино и любовь разрушают телесные силы…

– Ба! Да ты знаток эпитафий! – саркастически восхитился коренной римлянин (или романизированный не в первом поколении). – Но это не вся надпись с могильной плиты фаната терм Клавдия Секунда.

– А что там дальше? – варвара внезапно торкнуло любопытство, что было первым признаком его внутренней, пусть и не осознанной, готовности к коренизации, укоренению и романизации.

– А окончание таково: но ведь и жизни-то суть – бани, вино и любовь… Balnea, vina, venus corrumpunt corpora nostra, sed vitam faciunt balnea, vina, venus! Я бы и от себя кое-что сюда добавил, не помешало бы…

– Что?

– Разрушая телесные силы, бани, вино и любовь укрепляют духовные скрепы…

«Я истинный римлянин, хоть и араб! Я люблю чистоту тела и души!» – подумал Филипп, вспоминая этот, казалось бы, навсегда забытый эпизод из своей походной и фронтовой жизни.

…Итак, решено!

«В частную, именно в частную баню! В родовую семейную! В маленькую! В камерную! В уютную! В душевую… эээ… в душевную!» – императору осталось только выбрать богача-счастливчика, который числился хозяином персональных терм. Владельцев личных бань в Риме были сотни, но счастливчиком, отобранным государем, мог оказаться сегодня лишь один.

Филипп мысленно ткнул пальцем в сенатора Понтия (не Пилата), по слухам, тайного христианина.

Совпадение? Мужчина так не думал, и в этом его августейшее мнение совпало с сенаторским Понтиевым – они давно были на связи благодаря посредничеству, скрепам и заступничеству Отацилии.

«Как карта ляжет».

…Карта легла прямо здесь и сейчас.

*****

Филипп в предвкушении удовольствия в сопровождении Понтия и пары его рабов-служек расслабленно шагнул в крохотный аподитерий – это была не жаркая и в каком-то смысле даже прохладная римская раздевалка. Мужчина скинул тогу и тунику, тут же суетливо и заботливо подхваченные руками одного из двух невольников, который аккуратно сложил одеяние повелителя вчетверо и ловким, годами натренированным движением отправил его в специальную нишу (ровно так же мастерски гладиатор-чемпион отправляет на тот свет плохо подготовленного бойца-аутсайдера, которого не жалко даже его хозяину-ланисте).

Никаких встречающих шеренг из служек, подобно тому, как это произошло в термах Каракаллы, в частной семейной баньке не наблюдалось. Слава Богам и… Господу!

В следующую часть терм, сорокаградусный тепидарий, император вошёл в одиночку – так ему самому захотелось. Собственно, никто за ним увязаться и не пытался. Даже Понтий понял – не стоит, душа августа если и не молит, то просит об одиночестве; не следовало доводить до того, чтобы вскипела и громко бы этого потребовала.

В окружающей атмосфере – почти температура человеческого тела. Ну, пусть на три-четыре градуса повыше. Не холодно, но и не так, чтобы жарко.

В тепидарии зависнуть или дальше прошагать?

Филипп призадумался, вспомнил о пустом рте без кусочка сыра и без глотка вина.

Решил, что надолго в тепидарии задерживаться нет смысла – не тронный зал.

«Пусть всё будет последовательно. Иду с низких температур на высокие. Иду на вы!» – позволил или приказал сам себе Филипп и, как только его тело обвыклось, шустрой мышью юркнул в помещение с температурой на десять градусов повыше – в кальдарий.

О, какая тут влажность! Пот то градом, то в три ручья! Благодать! Ещё бы и молоденькую весталку сюда под бочок для полного счастья не помешало, а потом… ну, что потом?.. Только не суп с котом! Коты и кошки – это не только те животные, которые ловят мышей. Это ещё вольные и священные для каждого римлянина твари! Они – вечные спутницы Богини свободы по имени Либертас!.. эээ…ну, не из глубины римских веков, а с тех пор, как Египет стал частью Рима, с тех пор, как был снят запрет на вывоз оттуда кошек в Европу и когда вольная кошка в качестве свиты присоединилась к Небожительнице. В любом случае с кошачьими и из них нельзя делать супы!.. эээ… Что-то он сбился с мысли – она ведь была о прекрасной весталке. Что же с девой потом сотворить? Да её, эту юную распутницу, к… Коллинским воротам отправить! В подземный склеп замуровать бесчестную! Втайне, чтобы никто не увидел и не узнал, где могилка её. Не в жёны же в конце пути брать языческую развратницу в самом-то деле! Поиметь целомудренную святость – и до свидания! Идиотом был некогда Гелиогабал! Стоп! Ведь Филипп уже с утра об этом думал! Весталка же вчера под землю заживо гнить отправлена! Или он уже на вторую деву губу раскатал? Размечтался? Нет, нет, ни в коем случае! Нельзя же всех их в ямах замуровать и Рим вовсе без служительниц Богине Весте оставить – их всего-то, действующих, шестеро! Это будет уже произволом… судьбы! Слишком! Чересчур! Через край!

Император погрузился в горячий бассейн, хотя по размеру это, конечно, была ванна, словно специально подогнанная под Филиппов рост. Мужчина вытянул ноги и… его, как обычно, сморило.

«Наяву нам, увы, не встречаться с тобою,

Но хотя бы во сне,

По ночам этим чёрным,

Что черны, словно ягоды чёрные тута,

Ты всегда бы являлась ко мне в сновиденьях...»

Отомо Табито

Странный сон снится Филиппу. Будто попал он ко входу то ли сугубо женских терм, то ли общих, но с раздельными часами работы для мужчин и противоположного пола, однако всё равно сейчас тут как раз время, назначенное для помывки и отдыха не ужасной, а, напротив, прекрасной половины римского человечества.

Вдохновляется во сне император, дышит глубоко, свободно – полной грудью.

Кровь приходит в движение, её ход по артериям и венам не просто неумолим, но неуклонно ускоряется. Того и гляди, что, как гроздья рябин средь римских равнин, она брызнет изо всех щелей и пор.