«Филиппополь – второе издание Рима! Реплика Вечного града! Импортированный фасад! Да что там скромничать, лучше Рима, ибо имеет почётный статус Колонии! Вторая столица. И, чем чёрт не шутит, со временем станет первой! Неисповедимы причуды истории, как и… пути Господни!» – думает августейший мужчина (и в перспективе оказывается не столь уж неправ: хоть Филиппополь и не станет столицей империи, Вторым Римом, но столица переместится-таки в Азию – Второй Рим на противоположном европейскому берегу Геллеспонта ещё появится, всему своё время).

В общем, Рим да не Рим. Федот, да не тот.

Филипп, витая во сне в небесах, видит всё, что ни есть внизу, и делает себе в памяти зарубки. Не наблюдает сейчас только своего детского жилища. Куда оно делось? Ведь как будто только что было! Или давно и без остатка съедено временем? Или недавно снесено, отправившись на свалку истории? В любом случае нет его больше. Было да сплыло! Эх, надо было оставить для потомков в качестве артефакта (и места для туризма и поклонений)!

И вдруг мужчина осознаёт и уже не изумляется осознанному: исчезнувший отчий дом, где с рождения проведено всё его малолетство, отрочество и юность, и который только что воспринимался с такой ностальгией и теплотой, внезапно стал видеться жутко холодным, чужим и чуждым. Напротив, родным и близким стал мрамор и гранит в Риме, столице империи, родной и близкой стала курия Юлия, словно именно здесь Филипп из лона матери вынырнул и всю взрослую жизнь провёл.

…Над полями за быстро растущей крепостной стеной видно было ясно, как переливается прозрачный, жирный зной.

*****

Сон Филиппа не прерывается. Его мозг повторно озаряется мыслью, уже пробегавшей прежде в сером веществе, но в другой формулировке: «Позавчера в термах мне снилось, что было… эээ… и чего не было в прошлом. В далёком и близком прошлом. А сегодня – что будет и… чего не станет в грядущем! Я вижу, я прозреваю будущее! Предупреждён – значит, вооружён!»

Император продолжает спать и грезить. Он стремителен, из тени в свет перелетая. Его душа возвращается с востока обратно на запад, в столицу империи, в курию Юлия. Сенаторы как стояли в зале, так и стоят (вернее, все уже сидят, даже если прежде кто-то и находился в вертикальном положении), никуда не смея безнаказанно уйти или разойтись без команды.

Разве что в сенате скромной серой, словно кардинальской, тенью появляется новое физическое лицо со скорбной физиономией – это в помещение прокрадывается главный казначей империи и с ходу начинает жалобиться:

– Деньги любят тишину, но, молчи не молчи, кричи не кричи, казна от этого не наполнится! И тем паче не распухнет… от жира. Но её может разнести… от голода. Оскудеет!

– Короче!

– А если короче, то нынче казна пуста! В державе большой дефицит бюджета. Жалованье легионерам и чиновникам мы смогли выплатить в декабре лишь за август. Потребна рука дающего!

– Дефицит бюджета?

– Ну, большая дыра! На строительство Шахбы… эээ… римской колонии Филиппополь уже угрохана несметная уйма денег, и их теперь ни на что не хватает! Кругом одни долги и персияне-заимодавцы! Теперь понятно, что такое дефицит?

– Я знаю, что это такое!!! – рявкает император, вспоминая прелестную, но строптивую деву-прорицательницу из римских бань, усиленно намекавшую на дефицитную казну и налоги, а потом вдруг неизвестно куда пропавшую, будто её вовсе не бывало (сон в руку! Божественное провидение!). – Я не новому для себя термину подивился, а факту того, что он из твоих уст исторгнут. Твоё дело решать проблемы, а не рассказывать, как они тяготят державу…

– Мои уста вторичны. Они лишь надстройка над базисом.

– Тебе не нравится наш державный базис?

– Базис у нас – ого-го какой базис! Таких базисов и в Персии днём с огнём не сыщешь! Однако дефицита в моей надстройке не было бы, если бы его не случилось по факту. Никуда от него не деться! А есть факт – есть и акт! Вот он! – главный казначей империи понуривается и предъявляет императору и сенату, городу и миру плотный лист пергамента с чёткой бюджетной росписью.

Документ испещрён словами «займ», «просроченный кредит», «долги», «технический дефолт».

– Вот делов-то! – восклицает Филипп. – Повысьте налоги! Без Филиппополя Риму не жить! А с Филиппополем – процветать!

«А с Филиппополем – и подавно не жить… хорошо! Ведь хорошо жить – это всегда лучше, чем просто жить!» – мелькает в голове казначея: он поднимает голову, и император видит прилившую к лицу визави красноту, дрожащие губы и дёргающееся веко. Это ли не замешательство!

Август скор не только на руку, но и на идеи:

– Пошлите повеление покрыть дефицит бюджета моему брату Приску, префекту претория и ректору всего Востока! Я уверен, он с задачей на раз-два справится! Уж Приск-то нюни распускать не станет!

Казначей открывает рот и хочет что-то возразить, но Филипп не даёт ему произнести ни звука:

– Молчать! Я сказал, повысить налоги! Вот и сенаторы меня поддерживают! Все – сугубо по доброй воле, ибо они сами, за исключением некоторых отщепенцев, люди… доброй воли!

Сенаторы безмолвствуют, изображая из себя весь римский народ.

– Вам я держать язык за зубами не приказывал! – оглядев зал курии, гудит император и тычет пальцем в казначея, опять понурившегося. – Это он должен молчать!

– Повысить!!! Повысить!!! Повысить!!! – то вразнобой, то в голос гомонят сенаторы, спасая свои жизни от плахи, а души – от адского пламени.

Казначей, на миг приподняв голову, снова втыкает свой взгляд в пол и бормочет:

– Но и этого может не хватить. Обнищал нынче римский народец… даже в культурной Азии.

– Какие у нас ещё имеются источники покрытия дефицита и выплаты долгов? Впрочем, долги подождут, потом их вообще списать сможем. Остаётся дефицит и источник его покрытия, – задаётся вопросом август. – Может, твои закрома пошерстить?

– Там нет шерсти!

– Мы будем искать у тебя не овчинку, не стоящую выделки, а серебро и злато! Или… электрум.

– Мой дом не Дакия! А если он когда-то и был Дакией, то оттуда всё давно выкачано в римскую казну. Я все свои личные средства в неё внёс.

– В Дакию?

– В казну! Я римский патриот и поэтому гол, как сокол!

– А если пошуршать и поскрести по сусекам?

– Там пусто! Но, чтобы обошлось без шерстения, шуршания и скребения, у меня есть идея! Продаю… эээ… отдаю за просто так и во славу Родины!

– Говори!

– Так исторически сложилось, что Рим платит варварам… дань.

– Дань?

– Ну, пусть откупное… Субсидии… Дотации. Нет разницы в названиях, они лишь придают или отнимают красивость.

– Зачем?

– Чтобы не лезли своими грязными руками к нам в чистую душу… в пределы Рима. Чтобы не переходили наши кордоны и границы… приличий! И чтобы от других варваров нас обороняли. Варвара надо бить варваром! Разделяй и властвуй! – даёт чёткую справку казначей.

– И кому мы сейчас платим?

– Вот хоть, к примеру, карпам.

– И в чём заключается твоя идея… столь дорогая, что покроет необязательность реквизиции всего твоего личного имущества? – медленно шевеля мозгами, жуёт губами император.

– А разве непонятно?

– Нет!

– Хм…

– Я хочу не гадать… на кофейной гуще, а услышать это от тебя! – хмурится Филипп.

– Можно перекрыть карпам кислород – у нас его больше останется, – медленно изрекает казначей, думая при этом почему-то о Гае Мессии Квинте Деции, префекте претория и Рима, с которым сегодня поутру у двух мужчин состоялась случайная, но отнюдь не мимолётная встреча в термах Каракаллы (по её итогам ударили по рукам).

Филипп улыбается во всё своё августейшее лицо:

– Правильно мыслишь! Оборонять себя мы и сами… с усами! Повелеваю: прекратить любые и всякие выплаты карпам! Сорвать с них все и всяческие маски!

– Но при Гордиане III и Аквиле Тимесифее, да и при других правителях она выплачивалась!

– К дьяволу их обоих! И остальных туда же! Великая держава не должна платить дикарям! Вот и сенаторы все, как один, со мной согласны.