– Я вас очень прошу, помогите! – задыхался от возбуждения Эрих Крамер, – У меня, кроме этих двух племянников-недотёп, больше никого нету!.. Ни единого родственника! Сын попал в плен на восточном фронте под Сталинградом… Жена и дочь попали под бомбёжки!.. Остальные родственники погибли так же… похоронены под руинами собственных домов!.. – запинаясь, говорил скороговоркой немец так, что секретарь не успевала за ним переводить.

– И что я могу сделать? – удивился Жогов напористости старика. – И с чего, собственно говоря, вы взяли, что я смогу помочь вам?!

– Я уже слышал от работников комендантского гарнизона и фильтрационного пункта, что вы очень порядочный человек! Об этом все говорят! Вы защищаете заключённых фильтрационного отдела!.. – просто и без тени смущения высказал старик.

– Очень лестно слышать такое про себя, – полковник улыбнулся и встретился взглядом с Анастасией Ильиничной. – Ну, а что вы на это скажете?

Она пожала плечами, и на её губах тоже появилась улыбка.

– По-моему, слухи о вас вполне справедливы, – спокойно сказала Сашко.

– Ну, и чем же я могу вам помочь, господин Крамер? – снова обратился Жогов к немцу.

– Сделайте так, чтобы моих племянников оставили здесь и не отправляли…

– Вопросами по отправке я не занимаюсь, – перебил его Жогов. – Этим занимаются «Особый отдел» и комендант гарнизона.

– Я знаю! – взволнованно выдохнул Крамер. – Сейчас комендант составляет списки, и я видел… там больше трёхсот подростков!.. Все говорят, что вы из какого-то другого «Особого отдела», что все вас здесь боятся… и комендант тоже! Вы только прикажите…

– Это распоряжение поступило от вышестоящего начальства, – отчеканил своим железным голосом Жогов. – И отменить его я не в силах!

У немца из груди вырвался судорожный выдох, и он обмяк.

– Я понимаю, – тихо сказал он. – Сначала ваших людей фашисты отправляли в рабство в концентрационные лагеря, а теперь вы гоните… – он осёкся, закрыл глаза и тяжело вздохнул. – Я понимаю и вас, и ваш народ… И всё-таки помогите! – словно в судорожной агонии, вырвалось у него. – Помогите!..

Жогов видел, что никакие доводы не убедят старика. Он задумался и помрачнел: «… в рабство! – пронеслось у него в голове. – Он думает, что мы всех, кто держал оружие против нас, включая и детей-подростков, отправляем в рабство, но уже в наши, советские, концлагеря… А ведь он прав!» – получила неожиданное завершение его мысль.

– Он прав, – тихо пробормотал себе под нос Жогов и опустил глаза, чтобы не смотреть на душевные переживания старика-антифашиста.

Ему вдруг представились большие колонны маленьких военнопленных немцев и вместе с ними ряды детей разных возрастов, которые по независящим от них причинам стали врагами собственного народа! «Господи, как это назвать? – снова подумал полковник. – Это же самое настоящее сумасшествие! Словно всех гонят в ненасытную пасть Молоха!» Теперь он закрыл глаза, последовав примеру Крамера, и вспомнил, как ему пришла в голову идея спасения этих несчастных детей. Он едва сдержался, чтобы не рассмеяться истерически: так ничтожна и абсурдна до наивности показалась она ему в этот момент. «Как непростительна моя глупость! – вертелось у него в голове. – Я позволил эмоциям захлестнуть себя… Это я-то, разведчик!.. Пришёл к этой почтенной женщине и уговорил её!.. А что я, собственно говоря, могу сам?!.. Ну, смогу я достать пару-другую паспортов или удостоверений личности, и всё!.. Тем более что малолетним детям паспорта не нужны!.. – он вспомнил, как недавно просматривал досье немецкого фабриканта Оскара Шиндлера, спасшего вопреки приказу Гитлера тысячи евреев. – А я же хотел спасти множество жизней, как немецкий фабрикант Шиндлер, на счету которого тысячи спасённых жизней… Но как? – хлестала его жестокая мысль. – Я ведь даже не продумал механизма их освобождения!.. Шиндлеру было проще: евреи ему нужны были для работы…Я не фабрикант, и у меня нет отдельно взятого лагеря, куда я мог бы отправить всех этих несчастных для их последующего освобождения… Оказывается, мне это сделать попросту непосильно и невозможно!» – с горечью завершил он свои раздумья, открыл глаза и с грустью посмотрел на старика, пребывавшего в молчаливом ожидании.

– Прости, старик, – тихо проговорил полковник. – Я ничем не могу тебе помочь.

– А отправить меня с племянниками можете? – вдруг снова оживился немец.

– Зачем?

– Они ещё совсем дети, и без помощи взрослого им будет трудно, – запальчиво ответил Крамер. – Тем более в чужой далёкой стране… Я и сына своего поищу!.. Он ведь тоже попал в плен… Я уже говорил…

– Странно… Вы антифашист, а ваши родственники и сын… – запнулся Жогов, не желая обижать старика. Он знал, что подобные случаи среди немцев крайне редки и могут восприняться с обидой или непониманием этим горячим антифашистом: ведь родственников у него, кроме двух племянников, не осталось. –Я подумаю и что-нибудь попробую предпринять, но ничего не обещаю, – поставил он точку в разговоре.

Но и этой фразы хватило, чтобы воодушевить старика: он преобразился, и в его глазах снова появился огонёк надежды. Жогову сразу вспомнилась Сашко на первом приёме – у неё были точно такие же глаза! И вот пожалуйста: какое странное и неожиданное стечение обстоятельств!.. Проводив взглядом удалявшегося из кабинета немца, офицер повернулся к женщине и грустно улыбнулся.

– Вы знаете, Анастасия Ильинична, я только что по-настоящему осознал, что всё мною задуманное – ничего не стоящая авантюра! – в его голосе звучали виноватые нотки.

– Почему?

– Потому что… потому что я безрассудный и наивный идиот, возомнивший о себе, что я всесилен! –с горечью выдохнул он. – И, вообще, зря мы сюда приехали…

– Нет, не зря! – с металлическим звоном отреагировала на его слова секретарь-переводчик. – И вы сами об этом недавно сказали!..

– Что сказал? – не понял полковник.

– Что так распорядилась судьба!.. Я узнала о смерти сына и обрела нового!

– Ах, да, простите, – снова виновато произнёс он. – Простите! Кстати, я вот что ещё забыл сказать вам, Анастасия Ильинична: Бородина… то есть вашего, так сказать, приёмного сына Николая, выпустить отсюда, из фильтрационного пункта, не получится.

– Почему?

– Потому что в этом случае мне придётся писать на него рапорт и отправлять его вместе с его документами к своему начальству, – ответил Жогов. – А оно, безусловно, сверит личность на фотографии вашего приёмного сына с фотографией настоящего Николая, которая хранится в архиве… И как будут развиваться дальнейшие события, предсказать несложно… Не забывайте, Анастасия Ильинична, ваш сын был разведчиком, а его фамилия, имя и отчество в настоящее время принадлежат другому человеку – это подозрительно!.. Тем более что многие из начальства знали его в лицо!

– Но мы-то ведь знаем, что и как… и можем подтвердить…

– А вот этого делать совсем не надо! – повысил голос полковник. – А то события могут получить совершенно непредсказуемый оборот!.. И не только для него, но и для нас!.. Подтвердить-то его рассказ мы подтвердим, но надо, чтобы ещё и нам поверили!

– Неужели могут не поверить? – удивилась женщина.

Жогов дёрнул плечами.

– Всё может быть, – тихо сказал он и, выделяя интонацией каждое слово, добавил: – Когда имеешь дело с разведкой, то… всё может быть!

– Что же тогда делать!

– Пусть он остаётся тем, кем он был – бывшим военнопленным и психически больным узником фильтрационного пункта Санько Николаем Ивановичем. Мне проще договориться здесь с врачами, чтобы они оставили всё как есть, чем потом доказывать, что мы не теневые пособники оставленного гитлеровцами «Абвера» в концлагере шпиона-диверсанта! – твёрдо заявил полковник. – А отсюда, я распоряжусь, чтобы его отправили в одну из лечебно-трудовых колоний, где проходят лечение такие же узники концлагерей, как и он… С таких спроса нет! А через пять-шесть месяцев мы его оттуда заберём, оформив на него новые документы. Об этом я позабочусь, можете быть спокойны, – уверил он женщину. – Так будет лучше! Поверьте мне…