– Как только на Тиносе вырубился свет, я сразу поняла, что это дело твоих рук. И вот, пришла! – спокойно продолжала она, словно её появление в его мастерской после полуночи было вполне естественным. – Ну, как идут исследования?

– Если считать, что начальная стадия расширения Вселенной является областью, в которой господствуют квантовые процессы, – объяснил ей несколько шокированный юноша, – то они должны подчиняться принципу неопределённости Гейзенберга, согласно которому вещество невозможно стянуть в одну точку. Тогда получается, что никакой сингулярности в прошлом не было и вещество в начальном состоянии имело определённую плотность и размеры. Характер пребывания материи в этом состоянии считаются неясными и выходящими за рамки компетенции любой современной физической теории. И… Собственно, на этих соображениях я и остановился.

– Может, надо обратиться к процессам, правящим до момента взрыва? – предложила она.

– А ты думаешь, я не пробовал? – задумчиво поскрёб он в затылке.

– А я за тобой уже давно наблюдаю, – заявила она, оглядывая его малюсенькую тёмную мастерскую. – Занятно ты тут устроился! А технику что, сам смонтировал? Такого оборудования я в продаже не видела. Просто удивляюсь, каким образом тебе это удалось?!

– Я и сам удивляюсь, – пробормотал юноша, покрываясь красными пятнами.

В груди его что–то дрогнуло, сердце забилось, как раненая птичка. И сознание затопило неведомой сладостью. Он давно уже сох по Леле. Но никогда не посмел бы ей признаться в этом. Однако сейчас он вдруг почувствовал, что отныне не жить ему без этого светлого взгляда!

– Отчего же ты всё молчишь и молчишь? – удивилась девушка. – Или тебе нечего мне сказать?

– Мне кажется, я тебя люблю! – вдруг вырвалось у него из груди. – Всегда любил…

Сколько всего ему хотелось высказать ей: все свои мечты о женском идеале, все бессонные ночи, все свои грёзы наяву. А тут – она – воплощение всего этого! Но слов Стасис не находил.

Всю свою сознательную жизнь он делился своими мыслями с одним лишь своим попугаем. Друзей у него не было. Наука была всем его миром.

– Да разве любовь ещё существует? – растерялась девушка. – Вот мои подружки считают, что любовь существовала когда–то, в античные времена, да со временем исчезла.

– Не могла она исчезнуть, – решительно заявил юноша. И встряхнул длинными золотистыми кудрями, обвивавшими бледное от вечного недосыпания лицо. – Такая сладкая боль, – и он приложил руку к месту, где действительно, притаилась боль, – не может быть ничем другим, как любовью.

– Ты что это, стихи читаешь? – прозвучал вдруг голос его учителя. – Позднее же ты время для этого выбрал, молодой человек!

Вспыхнул экран компьютера. И на нём появился сладко зевающий Петрос Марагос. Стасис шарахнулся влево, пытаясь заслонить девушку.

– Читаю вот! – вызывающе заявил он. – Разве это запрещено?

– Запрещено? – удивился господин Марагос. – Разве в этом дело? Это в моём возрасте людям не спиться! А вам, молодым, отдыхать надо!

Стасис обернулся. Но девушки за его спиной уже не было. Она исчезла. Сердце перевернулось в его груди.

Эта ночь изменила всю его жизнь. И с тех самых пор побежали, помчались лихорадочные дни ожидания, и ночи, полные щемящей тоской. А при встрече с ней, единственной – разговоры без конца и края. Разговоры обо всём на свете: о стихах, о любви, о науке.

Дошло до того, что бедняга Христофорос стал поглядывать на Лелу с ревнивой неприязнью. Ведь раньше он один делил с хозяином мечты и стремления. К нему одному были обращены внимание Стасиса и взгляд, полный надежд. Но бедняга держался и ничем не показывал своей обиды.

Так в работе и в счастье обоюдной любви промчался для Стасиса последний год учёбы. Наступила пора государственных экзаменов. Пришёл август и стали известны результаты приёма в государственные Университеты. Стасиса зачислили в Афинский Политехнический университет, а вот Лела попала в Салонинский Университет имени Аристотеля.

Стасис был бесконечно рад. Его мечты сбывались. Он прошёл на один из самых завидных факультетов в знаменитый Политехнический Университет. И делился с попугаем своей радостью:

– Христофорако, – радостно говорил он, – мы едем учиться в Афины – я и ты! Я зачислен в Политехнио.

– Учиться! Учиться! – хлопая крыльями, кричал страшно довольный Христофорос.

Для него всё это означало одно – он не расстанется с хозяином.

– Ты рад, Христофорако? – спрашивал юноша.

– Христофорос рад! – распушив перья, подтверждал Ара. – Рад!

Он вообще любил говорить о себе в третьем лице единственного числа. Но если мечты о научной карьере свершались, то в делах любви всё изменилось. И изменилось не к лучшему. Ожидание прихода Лелы стало для Стасиса жестокой болью. А короткие встречи стали отравлены мыслью о расставании.

– Пойми же, я больше не могу так жить! – жаловался он подруге. – Надо внести ясность в наши отношения!

– Что ты конкретно предлагаешь? – спросило мудрое дитя своего времени.

– Нам следует пожениться! – решительно заявил Стасис.

– Но ведь это невозможно! Ты будешь в Афинах, я буду в Салониках. Пять лет учёбы… Кто знает, что может за эти пять лет произойти!

– Лела, я уважаю твои убеждения. Но пойми, жить так невозможно!

– Но если я откажусь от своего места, никакая интересная карьера мне не светит.

От её холодной расчётливости щемило сердце его.

– Послушай, но ведь мы оба – будущие учёные. Что–нибудь мы обязательно придумаем. Не можем не придумать!

– Я подумаю, что с этим можно сделать, – пообещала она. – Даю тебе слово, что подумаю.

Сказала и исчезла. Стасис уныло взглянул на место, где она только что сидела. Начертил на поверхности компьютера виток во времени.

– А если древние греки были правы, – вдруг подумал он. Ведь, прежде всего он был учёным и только потом влюблённым, – Ещё Демокрит утверждал, что мир состоит из атомов и пустоты – абсолютно однородного пространства, разделяющего атомы и тела, в которые они соединяются. Современная наука на новом уровне интерпретирует атомизм, и вносит совершенно иной смысл в понятие среды, разделяющей частицы. Эта среда отнюдь не является абсолютной пустотой, она вполне материальна и обладает весьма своеобразными свойствами, пока ещё мало изученными. По традиции, эта среда, неотделимая от вещества, продолжает называться пустотой, вакуумом. Ну–ка, ну–ка!

И он дал задание компьютеру найти подходящую формулу.

– А это значит, что если вакуум – это пространство, в котором отсутствуют реальные частицы, и выполняется условие минимума плотности энергии в данном объёме. А раз нет реальных частиц, то пространство должно быть пусто, в нём не может содержаться энергия, даже минимальная. Но, если предположить, что древние греки были правы и в нём содержится энергия… – и он задумался, – Тогда пространство заполнено эфиром. И это всё меняет…

На следующий день он говорил девушке:

– Мне кажется, совершенно случайно я обнаружил некую закономерность. Конечно, это не весть что такое. К тому же, это пока только формулы и ничего конкретного. Посмотри–ка сюда, – и он ткнул в выведенную вчерашней ночью формулу. – Если вот это есть исходное состояние перед «началом» (ты ведь советовала мне вернуться к «началу» и я это сделал) не является точкой в математическом смысле, оно обладает свойствами, выходящими за рамки научных представлений сегодняшнего дня. Не вызывает сомнения, что исходное состояние было неустойчивым, породившим взрыв, скачкообразный переход к расширяющейся Вселенной. Это, очевидно, было самое простое состояние из всех, реализовавшихся позднее вплоть до наших дней. В нём было нарушено все, что нам привычно: формы материи, законы, управляющие их поведением, пространственно–временной континуум. Такое состояние можно назвать хаосом, из которого в последующем развитии системы шаг за шагом формировался порядок. То есть, Хаос оказался неустойчивым, это послужило исходным толчком для последующего развития Вселенной.