Мы сообща сочинили штук тридцать серий. Иногда к вечеру у меня возникало ощущение, точно купаюсь в собственной блевотине. Самые низкопробные сюжеты приносил Александр, он намечал основную нить. Но какие бы идиотские извращения мне ни приходили в голову, оба инженера все послушно записывали и претворяли на экране. Не знаю, какое количество этого бреда увидело свет, но Винченто никогда не говорил, что я хватил через край. Наши герои-мальчишки по скудоумию били все рекорды, я бы никогда их не то что в школу, я бы их из психлечебницы не выпустил.

…Когда учитель поручил придумать спортивный праздник, они устроили состязания, кто наложит кучу побольше. Они вырыли подкоп под пляжной раздевалкой, чтобы подглядывать за женщинами, и их там чуть не засыпало. Все в таком духе…

— Грандиозно! — ни капельки не смущаясь, повторял Винченто, отсматривая материал. — Что такое компьютерные игры, Питер? Монотонная интеллектуальная нагрузка, провоцирующая нездоровые последствия для мозга. Наша задача — сдвинуть этот пласт. Ввести своего рода ударные, пиковые возмущения дремлющего эмоционального заряда, и неважно, в положительной или отрицательной области. Наша задача — взбудоражить и рассмешить детей, вывести их из-под пресса скучных уроков, бесконечных игр и произвола родителей…

Компьютер творил чудеса. В какой-то момент Винченто остановил процесс, видимо понял, что мне невмоготу. Он сообщил, что с понедельника перейдем ко второй фазе. Совсем другой тип деятельности, никаких луж блевотины во время скрипичных концертов, никаких гигиенических тампонов. Очень вовремя он это сообщил. Но до понедельника произошли кое-какие изменения.

Я стал полноправным служащим Крепости. У меня появился собственный банковский счет, регулярно пополняемый. И я мог следить за приростом своих денег через Интернет. Свободные часы я посвятил изучению биржевой деятельности; поскольку запросы мои были довольно скромные, я рассчитал, что через год смогу рискнуть в одном из трастовых фондов. Самую большую доходность, правда, вкупе с огромным риском, приносили бумаги высокотехнологичных компаний и фирм, производящих софт. Причем я заметил, что чем меньше фирма, тем выше шансы утроить капитал. Или потерять все.

Но Винченто посулил свести меня с опытным маклером. В свое время, если буду качественно отдаваться общему делу.

Я научился видеть других служащих. Если они вкалывали в таком же лихорадочном темпе, то ничего удивительного, что мы никогда не встречались. Здешние люди проявляли минимум любопытства. Сотрудники нашего корпуса «С» завтракали в две смены в нижней столовой для персонала, затем дисциплинированно собирались на получасовой обед и так же молниеносно рассасывались по комнатам. Я очень долго не мог привыкнуть к отсутствию курилок. Постепенно многие начали мне улыбаться, кивать при встрече, с несколькими женщинами я ухитрялся переброситься парой слов, когда катился мимо большой столовой, в зальчик для пациентов. Но не более того.

Никто не собирался группками в парковых беседках, как в Москве. Никто не сидел на подоконниках и не примерял колготки.

Да, существовала столовая для пациентов, и с постоянными обитателями этажа мне предстояло познакомиться как раз на этой неделе. Произошло это случайно и при довольно грустных обстоятельствах. Мой санитар Дэвид занимал комнатку по соседству. Точнее, жил он в городе, у себя дома, а в соседнем помещении располагалось нечто вроде сестринского поста. Диван, телек, маленькая кухня и восемь экранов. Дэвид чередовал ночные дежурства еще с тремя санитарами, но поскольку мои спастические приступы практически исчезли, то сменщиков я не запоминал. Обидно, что в их комнату я тоже не мог попасть. Помимо опознавательного чипа в браслете, что носили здесь все сотрудники и сдавали перед выездом в город, у Дэвида имелась еще и специальная карточка, открывавшая ему положенные по рангу двери.

В четверг мы направлялись с ним вниз, в так называемую Голубую операционную, на очередную энцефалограмму. Я ждал Дэвида в коридоре, а он что-то забыл и вернулся к себе на пост, быстро проведя карточкой в прорези на дверном косяке. Без всякой задней мысли я вкатился за ним, и тут же заморгала красная лампочка на потолке. Дэвид чертыхнулся и поскорее вытолкал меня наружу. А к нам уже спешил охранник.

Несанкционированный доступ.

Дэвид на меня не сердился, он только просил больше так никогда не делать. Там нет ничего запрещенного, объяснил он, но у каждого здесь своя сфера влияния. Например, мой чип в ручке кресла позволял теперь беспрепятственно преодолевать двери обеих перевязочных, игровой комнаты, оранжереи, рентгеновского кабинета, кабинета УЗИ и еще трех-четырех набитых медицинской аппаратурой помещений. В «сестринском посту», действительно, не было ничего запрещенного, но кое-что, не предназначенное для моих глаз, я успел заметить. , Из восьми экранов светились шесть. На двух верхних я узнал собственную палату и «кабинет». Оба неразговорчивых инженера, Сэм и Александр, колдовали над аппаратурой; раскачивались их лохматые затылки. Ближайший экран демонстрировал почти пустую квадратную комнату с разобранной постелью. Нет, это скорее была не кровать, как у меня, а широкий надувной матрас, причем подушка и скомканное одеяло валялись в противоположном углу. Так или иначе, обитатель палаты, по-видимому, не нуждался в другой мебели, как и в окне. Стены в комнате без окон мне показались тоже какими-то неправильными, точно надувными.

Поролоновая комната.

А в оставшихся трех помещениях, за которыми велось слежение, присутствовали люди. Один человек лежал на кровати, с головой завернувшись в простыню, наружу высовывался кусок голой ноги.

Следующее изображение. Широкоплечий толстый парень лет двадцати, седой или альбинос, сидел на корточках и что-то рисовал длинной кисточкой на мольберте. Весь пол вокруг него был завален обрывками бумаги. Неприбранную постель также закрывал толстый слой альбомных листов.

И стенки, словно надувные.

Еще одна комната из поролона…

Дэвид ухватился за ручки моего кресла и развернул меня лицом к выходу. Помимо нас в дежурке оказалась его сменщица, высокая женщина, смахивающая на селедку, в зеленом халате. Я ее не сразу заметил, потому что она сидела в высоком кресле и тоже следила за мониторами. Но, вылетая за дверь, не успев даже нажать на тормоз, я засек шевеленье на последнем включенном дисплее. Я так и не понял, что там происходило.

Трое или четверо в таких же, как мой санитар, комбинезонах хором навалились на одного раздетого. Или не навалились, а пытались пристроить над кроватью какой-то громоздкий прибор, но человек, привязанный ремнями, отбивался и мешал им. Меня слишком быстро вышвырнули наружу, поэтому не могу утверждать наверняка.

По-моему, санитары связывали женщину.

Я ничего не сказал Дэвиду, ему, очевидно, за меня попало. А потом он принес мне обед, но кусок не лез в горло. Я просто не мог притронуться к пище, сколько он ни уговаривал. Спустя час явился сам Пэн Сикорски и, мастерски скрывая раздражение, принялся меня увещевать. Он отослал обоих инженеров и принялся бродить по комнате, протирая очки. А я набычился, всецело погрузившись в созерцание апельсинового пудинга. Не хотелось подвесить глазные яблоки на его абордажные крючья.

— У нас многопрофильная клиника, Питер, — сказал Пэн, — и у меня нет времени устраивать для тебя экскурсии. Доктор Винченто говорил тебе, что мы беремся за лечение сложных случаев психических и нервных заболеваний. На этом строится научная работа. Я буду рад, Питер, если ты закончишь университет, получишь степень и вернешься к нам, уже в новом качестве. Но пока этого не произошло, необходимо подчиняться режиму. Формально, ты пациент клиники, и все, что я могу сделать, это перевести тебя на высший, четвертый уровень допуска для пациентов. Ты сможешь посещать не только столовую, но и кухню. А также лабораторный корпус и административное крыло. Ты сможешь беспрепятственно прийти, когда захочешь, ко мне, в кабинет к доктору Винченто, доктору Элиссон и другим, кто будет свободен. Я уверен, что всем нам доставит удовольствие поболтать с тобой или посоветоваться. Ты сможешь опускаться в подземный этаж корпуса «С».