Мама не сумела мне ничего внятно объяснить. Из всех ее уклончивых ответов я сделала два важных вывода. Первое — на таких, как Сикорски, законы не распространяются.

И второе. Тем, на кого законы распространяются, следует держать язык за зубами.

У меня был плюшевый слоненок с барабаном и звездным флагом, старый подарок одной медсестры. И на полочке хранилась книжка про Авраама Линкольна. Я выдернула у слоненка флажок и выкинула его вместе с книжкой. Не Бог весть какой протест, но в голове моей многое поменялось. Благодаря тебе, любовь моя. Я поняла, что те, кто пишет наши законы, получают все, что хотят. И уж конечно, им ничего не стоит получить в полное распоряжение маленького мальчика, к тому же не владеющего английским языком.

Ты прав, Питер, они не любят жизнь, но очень любят вскрывать и изучать изнутри тех, кому дарована такая любовь. Они похожи на пересохшие фонтаны, на трухлявые пни, яростно тянущиеся к влаге. Им не терпится изрубить нас на части, чтобы разгадать тайну жизни, чтобы разгадать, как это возможно: просто так петь и смеяться, радоваться дождю и детям и не думать о деньгах и власти. Они потрошат нас сотнями, но не могут напиться, и никогда не напьются, потому что в их жилах течет совсем другая кровь. Я бы не удивилась, если бы узнала, что приемные родители Константина давно получили печальное известие о смерти их мальчика.

Глубокие соболезнования. Несчастный случай. Возможно, даже похороны, с закрытым гробиком.

Константин попал к нам. Врачам очень было нужно, чтобы с ним общались именно дети. От взрослых он забивался под кровать и способен был просидеть ночь, держа во рту большой палец и глядя в потолок. С детьми он начинал смеяться, даже играл и прыгал. О, внешне, по сравнению с тобой, он был настоящий красавчик, хотя не уверена, что он дожил до нашего возраста. Почему-то мне кажется, что мамочка меня снова обманула. Я никогда не получала от нее полной правды, а она так и не поняла, за что же я ее столь страстно ненавижу. Формально, с Константином занимались другие медики, но она могла бы узнать и сказать мне истину. Боюсь, что мальчик не выдержал напряжения.

Ведь его, Питер, никто не лечил.

Им нужно было, чтобы он играл и возбудился. Понимаешь, Питер, они добивались психомоторного возбуждения, нисколько не заботясь, во что превратится в дальнейшем его мозг. И не от электричества или от их жутких таблеток, такие средства не помогали. Он должен был, видите ли, возбудиться с положительными эмоциями. И мы послушно, две дуры, я и Таня, старались его развеселить. Иногда на это уходил целый день, а доктор Сью и доктор Пэн следили за нами в окошечко. У меня времени было полно, у Тани — тем более.

Каким я сама тогда была ребенком! Я свято верила, что нам доверили серьезное дело! Что мы помогаем в лечении! Мы кидались всякими там мягкими игрушками, твердых ему не полагалось, а Константин так хотел пожарную машинку! Сначала у него была пожарная машинка, железная, с выдвижной лестницей, но мальчик ухитрился запихать в рот какую-то деталь и чуть не задохнулся. Машинку отняли и разрешили исключительно безопасные забавы. Мы скакали по кроватям, забрасывали друг друга одеялами, сражались с Таней подушками, корчили рожи и строили крепости из мебели… Константин постепенно раскрепощался, не всегда, но часто. Его вечно устремленный в пространство взгляд переползал на нас, и мальчик потихоньку выплывал из задумчивости.

А когда доктора решали, что ребенок достаточно возбужден, мне подавали знак, пищал такой приборчик в кармашке моей пижамы, и тогда мы шли в зверинец. Из палаты открывалась другая дверь, там был аквариум с мышами, хомяками, под конец моего пребывания привезли шиншиллу…

Вероятно, эти ублюдки собирались поэтапно дойти до собаки, а то и до кого-нибудь покрупнее. Константин не понимал, он был в тот момент весь мокрый, взъерошенный, напрыгавшийся. Но мышки ему нравились, по-своему. Он садился, брал этих мышек в руки.

Он не душил их и не тискал, просто держал в Дрожащих розовых пальчиках. Да он и не сумел бы причинить своими тонкими, как спички, ручонками кому-нибудь зло.

Но зверьки умирали.

Умирали почти сразу. Шиншилла была крупнее, она продержалась минут пять. Таня всегда плакала, она не понимала, что происходит. Она жалела зверюшек, но не понимала. И Константин не понимал. Но он не плакал, а почти сразу засыпал, иногда у него из носа начинала идти кровь, он становился весь потный и валился. После чего игры прекращались, а наутро мальчик ничего не помнил.

Входили взрослые, снимали у него с головы и груди приклеенные коробочки, мне кажется, я не забуду этот звук отрываемой клейкой ленты, и укладывали его под капельницу, делали свои замеры, соскобы. Уносили мертвых зверей…

Собственно, хомяков мне не было жалко, они и так были обречены. В черепе и мягких тканях каждого зверька торчали тоненькие пластинки, они были буквально нашпигованы следящей аппаратурой. А мальчик два дня отсыпался, неделю кушал, и все повторялось. По крайней мере, при мне, пока нас с Таней не перевели в Крепость.

Если и существует такое понятие, как русский отдел, то вас там уже трое. Про остальных я ничего не знаю, Питер. Зато знаю кое-что неприятное про Роби.

Милый Питер, я опять не о том, хотя об этом надо тоже, чтобы ты понял — я тебе не вру. Они тебе, конечно, внушают, что я дрянь, сбежала и обманула всех, или вообще делают вид, что меня перевели назад, в Клинику. Там ведь солнечно, а Куколке необходимы солнце и морской воздух. Питер, я молю Бога, чтоб они не догадались и не отняли у тебя Интернет. И еще.

Я должна рассказать тебе о Роби. То есть ты, наверное, слышал о несчастном случае с твоим санитаром Дэвидом, но все не так, как они говорят.

Дэвида убил малыш Роби.

Всю следующую неделю моя деятельность сводилась к просмотру мультиков. Порой остроумные, порой смешные, тем не менее, они оставляли какой-то тревожащий осадок.

Наверное, я слишком оторвался от обычных ребят, убеждал я себя. Я всего лишь заторможенный инвалид и ни черта не понимаю. Не умею легко и свободно воспринимать такие вещи…

— Не углубляйся слишком сильно! — напутствовал Винченто. — Просто смотри, запоминай язык. Примерно так выражаются твои сверстники. Встретишь незнакомые слова — перемотай назад и отметь.

Незнакомых слов встретилось не так много, но в основном, на русском. Некоторые мультфильмы были переведены. Все, что касалось английского, я понимал достаточно свободно, учитывая сотни фильмов, просмотренных еще в Москве. Винченто прикрепил ко мне инженера, но, скорее, этот прилизанный тип в круглых очечках был лингвистом.

Я сначала думал, что он эмигрант, но оказалось нет. Я мог только позавидовать столь свободному владению русским.

Мультики…

Двое рисованных придурков, лет тринадцати. Они себя очень смешно ведут, в каждой серии норовят осуществить какой-то гениальный план, но выходит немного боком. Постоянно друг над дружкой смеются и забавно хихикают. Как овцы. А еще они здорово озабоченные женскими «буферами» и всякими приколами в сексуальном плане. Но самое смешное то, что девчонки не желают с ними знаться, и два эти кадра вечно остаются в дураках.

Они придумывают специальный прибор, чтобы подглядывать за девочками в туалете, и пытаются собирать плату за просмотр. В результате их поймал учитель и поколотили старшеклассники.

Потом они вынуждены слушать лекцию жутко занудного учителя насчет половой жизни. Ребята кричат, чтобы учитель поскорее показал им слайды, где трахаются, а он вместо этого рассказывает тошнотворные подробности о родах и менструациях. А главное, что героям фильма никак не сбежать. Сами напросились на «пикантную» лекцию в старший класс вместо того, чтобы кататься на роликах. Идиоты.

Дальше еще смешнее. Скучный педагог раздает семечки, чтобы посадить их и вырастить дома какой-то там злак. У нормальных людей получается, как надо, а наши чуваки ухитряются все испортить. Вместо того, чтобы поливать водой, они писают на семечко, кормят его консервами и ругаются чуть ли не матом. В результате собирается целая армия навозных мух, а росток так и не поднялся.