Я, как, наверняка, и многие мои знакомые в то время запросто могли просто идти по улице и точно знать: "сейчас я кого-нибудь обязательно встречу", и встреча незамедлительно происходила! Что-то подсказывало, что нужно сесть не в этот, а в следующий автобус, или, наоборот, вдруг, раньше времени выйти, и вот результат – перед тобой стоит твой давний друг или подруга. Мы были все связаны особой энергией, которая, возможно и давала эти подсказки, а потом мы собирались вместе и эту энергию укрепляли и ею обменивались, ведь это было возможно делать только при личном контакте.

Теперь перебирая сотни блогов и телефонных номеров своих малознакомых знакомых, я не чувствую почти ничего, ни вибраций, ни подсказок, и не останавливаясь, пролистываю все это красочное небытие, исполняю свой ежедневный долг и снова все забываю, потом выхожу на шумную многолюдную улицу, иду вперед не вглядываясь толком в лица, и совершенно точно знаю: я никого не встречу.

Я буду растворяться и прятаться в этом многоцветье и разнообразии, я буду легко скользить по поверхности, и мне будет вполне комфортно в толпе в моем молчании и изоляции, я буду продолжать прислушиваться в своих наушниках к знакомым с юности гитарным рифам и любимым проигрышам, буду делать дальше свои маленькие открытия. Жаль ими больше не с кем поделиться…

Теперь на стандартный вопрос в трубке: "Ты где?", могу лишь смеясь ответить: "Ушел вслед за тараканами! :-)".

Никогда не чувствовал свободы, такой, какой хотелось бы, ни в детстве, ни в юности: что она есть? как это? какой у нее вкус? – только смутно предвкушал ее всегда. Хотя, может быть когда-то это и была самая она…

Помню детство, безумие перестройки, опостылевшие руины советского прошлого с одной стороны и радостная безнадега будущего с другой, первые капли уже летели с неба, потом равнодушная потусторонность балета в телевизоре, за которым происходило что-то непонятное для нас, путч был такой же абстракцией для детского сознания как и экономический курс или реформы, или парт-съезды, взрослые с тревогой обсуждавшие что будет дальше, разлом тектонических плит двух эпох, вместо декораций на экране громоздились чудовищные флэшбэки, танки, гибнущие под ними в центре столицы в относительно мирное время люди, смертоносные амбиции неспособных на диалог любителей засухи с обеих сторон, приведшие к кровопролитию…

Мы тогда еще не понимали кому сочувствовать, кого проклинать, мы просто, как в песне, ждали перемен. Одно для всех тогда стало очевидно: обратному пути не бывать. Ну и хорошо, думали мы. Так шла жизнь, далее и далее, много чего еще стало и было, и перестало быть, и сплыло. А для нас тогда все только начиналось.

И вот пошел после изнурительной засухи долгожданный дождь, начала которого я даже не запомнил, помню только, что когда-то его не было, и все его очень ждали. Было такое изобилие, что невольно, в самый разгар веселого застолья, включался в голове (и как оказалось позднее, не только в моей) некий бережливый хозяин и начинал вдруг неуместно напоминать всем об умеренности, "экономии счастья", что мол, радость любит тишину, тогда благ хватит надольше, и тому подобное.

Помню, к сожалению, и когда потом дождь перестал и снова наступила засуха, да такая, что вспомнилось далекое детство, но это случилось на много лет позже, и я вспоминал тогда с досадой своего прошлого эконома, а тогда невозможно было даже поверить, что такое вообще когда-нибудь еще может случиться, повториться.

Когда оно рядом никогда не осознаешь его присутствия и всей его ценности, и только потом, когда его нет, понимаешь – так оно же было у тебя вот в этих руках когда-то и надо было использовать его на полную катушку, даже если половина из этого окажется потом иллюзией. Но молодость никогда не бывает иллюзией.

"Наслаждайся жизнью и свободой, сколько ее есть, прямо сейчас, пока есть шанс, ведь скоро его все равно не станет по какой-нибудь очередной причине, и дальше – только хуже – такие уж дерьмовые правила в этом мире!" – говорили мудрые. Вот какую истину я тогда открыл для себя и написал на главной странице.

И хлынул в сумерках поток из образовавшейся бреши в какой-то небесной трубе, ручьи побежали повсюду, спеша наперегонки и извиваясь как веселые змеи, местами сливаясь в сплошное покрывало переливающееся на асфальте отблесками фонарей, они огибали лишь возвышенные предметы, человеческий мир, остальное же все, что было ниже, оказалось на импровизированном дне.

“Возвышенный мир” казался похожим на забытые кем-то декорации к недоснятому фильму и вот-вот растает как фигурки выпиленные из нерафинированного сахара. Сначала они начали менять свой цвет на угрюмо-бурый, потом пытались впитать в себя всю доставшуюся им влагу, становились тяжелыми, неподвижными, потом перестали бороться и заблестели полные до краев.

Падающее море капель звучало в пластиковые крыши книжного рынка как огромный оркестр барабанщиков на первой репетиции, ряды же полиэтиленовых навесов, похожие на сбившийся в кучу караван, слишком долго путешествующий и застигнутый сезоном дождей, набирались водой мгновенно, превращаясь в огромные свисающие пуза, и продавцы, вооружившись какими-нибудь палками, вместо продажи укутанных надежно книг, работали китами, вздымаясь то и дело над поверхностью, разрезали лавины волн и выплескивали из себя струи воды…

– Рембо, Артюр Рембо есть у вас?

– Что, а – Рэмбо, это вам в ряды где видео торгуют!

– А Шарль Бодлер или Ницше, может быть?

– Кто? Не знаю, нет, а Ницше, это фашист что ли?

– Нет, почему сразу фашист, ну да ладно, и на том спасибо… И все в таком духе, в основном. Мы-то все тоже тогда штурмовали мир и вопрошали с одинаковым запретным списком, составленным из урывков информации из разгромных статей в энциклопедиях, редких упоминаниях в песнях или на обложках пластинок. Трудно поверить, что информации, от которой теперь некуда спрятаться, и которая уже давно перестала нести "добрую весть" людям, когда-то не хватало катастрофически.

– поплыли к другим островкам. сюда перебегай скорей, а я прошлый раз купил тибетских палок-вонялок, так надышался ими, что стих написал, а может выпьем чего?…

еще пытаясь уцелеть от дождя, храня в относительной сухости ноги, и еще кусочек кармана с остатками денег, я отчаянно прыгал от кочки до кочки. Мы с другом часто ходили сюда по выходным, когда на фоне бетонных стен забытого детского бассейна на беговых дорожках стадиона, словно на подмостках старого открытого театра открывался новый, неизведанный мир огней и красок, невиданных и незнакомых, карнавал картинок, названий, имен и где-то случайно подслушанных, и вычитанных с зарубежных пластинок, и вовсе неизвестных.

Мы знали одно: все новое и интересное приходило отсюда, тем более, сюда всегда приходили друзья, которых обязательно встретишь, а это оборачивалось одной – двумя бутылками портвейна, и дальше: что нового? что слышали, читали? может еще круг или еще по одной, видел ли ты Дэна? – да около Дяди Вити, Свин заходил и Макивара, да они кажется еще где-то здесь – ну и ненастье сегодня – у Лехи крыша совсем течет, да, а эти ящики нужно уже срочно эвакуировать, давай поможем, дядя Витя, здрасьте, мы поможем давайте, да вы нам ничего за это не должны, ну спасибо, конечно, лишними не будут, ну, пока деньги не вымокли совсем пошли в магазин еще…

Смывало одного за другим, ряды редели, караван рассеялся, кажется пора было расходиться. Мы возвращались вдвоем обратно искусно прыгая через лужи, почти бегом, все осталось где-то сзади за дорогой, вернее уже рекой, где изредка проплывали в полутьме расплывчатые пятна фар, а от них разбегались волны перехлестывающие через бордюр. А дождь только веселился, ничуть не стихая, все текло и летело, и мы летели по лужам куда-то вперед. И вдруг поняв что-то без слов и договоров, мы просто побежали вместе напрямик, словно наперегонки, даже уже не пытаясь обогнуть реки и озера воды и черпали полные башмаки неумолимого потока – все равно давно промокли до нитки.