Было не очень ясно, говорит ли Август всерьез или шутит, однако досада казалось искренней, что слегка напрягло Луку и пошатнуло уверенность в отношение брата к событиям. Тот же проникновенно продолжал вещать:

– Впрочем, это не значит, что их вовсе нет. Может быть, это какой-то очередной клерк с удивительной судьбой и возможностью притягивать к себе галактики.

– Нет, Клерка у неё точно нет. Не тот она человек.

– Определил за три фразы разговора?

– Я писатель, это моя профессия.

– Ты потерявший голову романтик, а это снижает точность исследования.

Август снова начал мерить комнату подошвами:

– Всё, что я хочу сказать… Знать степень авантюрности мне не важно, это ерунда. Какая разница, какой степени приключение, если эта затея сама по себе, она автоматически выше всех планок рутины. Я хочу сказать…

Младший брат повернулся к Луке и заговорил тихо, словно бы приоткрывая завесу своих заключений и переживаний.

– Даже если нам придётся сделать то сумасшествие, которое ты задумал, я – с тобой. Это действительно может отправить нас на самую вершину Олимпа романтики. Но ты знаешь себя, я знаю себя, и мы не знаем её, совершенно. Быть может, это дико звучит из этих уст, но я бы не хотел наломать дров уже с самого начала. Это важно для тебя, потому – вопрос: ты уверен, что это стоит делать именно так?

Лука не изобразил ни единой эмоции из большой мозаики, вызванной братской речью, и сумбурно клеившейся внутри него:

– Если не так невероятно, то зачем тогда вообще?

Музыкант помолчал.

– Необыкновенные девушки требуют необыкновенных свиданий. Пускай.

Старший брат поймал себя на мысли, что тот прав.

– Итак…

Август потер ладони.

– Что же она поёт?

***

Через несколько дней, проведённых в снах и размышлениях о будущем невероятного события, выдуманного влюблённым творческим нутром Луки, писатель вместе с братом досматривали последний акт «Фимбулвинтера», знакомого до боли его автору. Спектакль этот был большим экспериментом в творчестве и жизни Луки, и в качестве пробы он решил подослать его в «Равенну» под именем Августа. Когда пьесу приняли, Лука был ни капли не удивлён. Труппа в очередной раз удивляла кропотливой работой с первоисточником, не искажая и не коверкая рукопись, а слегка добавляя в него лоск, адаптируя под немного артхаусный стиль гигантского театра. У автора это вызывало симпатию, которую он относил либо к поднятому настроению в связи с тем, что он снова видел необыкновенную девушку на сцене, либо к готовящемуся чуду невиданной степени авантюризма.

– И где мы, по-твоему, будем сидеть целый час, чтобы нас не вытолкнули отсюда в шею?

– В прошлый раз я просто бродил себе по коридорам и ни на кого не напоролся. Здесь не гонят в шею, Август. Нет тут террора. Рассчитано на то, что богатеи сами поспешат вылететь из зала по машинам на ночь глядя.

– Охранники, тем не менее, есть. Спящие, правда.

– Чтобы не украли ничего. Чем ты зажиточнее, тем больше желание развлечь себя приключениями.

– Крадут только зажиточные? Да ты совсем оторван от реальности со своими сценариями.

– Зажиточные крадут, чтобы развлечься – говорю же.

– Тебя просто ни разу не ласкали славные руки сторонников правопорядка.

– Скажем, что ждём встречи, мы не последние люди в жизни этого города. Что будет в худшем раскладе? Нас поведут к ней самой, и мы заявим, что хотим сделать сюрприз, да. Просто так никто не выкинет селебрити.

– Не льсти себе, ты просто парень за печатной машинкой. А я да – не последний.

– Предпоследний.

После финального поклона, братья вышли из зала и стали следить за перемещениями охранников, беззаботно отправившихся на улицу в общей толпе людей. Остановившись, они стали прикидывать место для безболезненного ожидания своего времени, в то время как толпа струёй огибала их, двигаясь в сторону выхода. В то время как Лука утвердил в качестве базы ожидания один из укромных углов в западной части театра, прекрасно знакомого ему по путешествиям, и приготовился к продвижению через прически, подвески и слепящие белоснежные рубашки, он столкнулся в потоке со сладким ароматом, лишившим его сна в прошедшие ночи.

Не остановившись, писатель оказался лицом к лицу с Эмилией, зная, что ждёт его, но тем не менее не сумел совладать с упавшим сердцем, захватившим с собой в бездну дыхание. Эмилия, уставшая, но довольная, была удивлена встрече, приподняв брови, и не сразу найдя, что сказать. Лука перехватил инициативу:

– Привет!

Погрузив мини-пространство двоих людей в молчание посреди очерченного плывущей толпой круга, Эмилия продолжила:

– В очередной раз на своей пьесе? Неужели у нас всё настолько плохо?

Монолитную уверенность, готовившуюся и спланированную на приёме, сейчас, в условиях цейтнота, было обеспечить невероятно сложно, и Лука был вынужден играть. Поздоровавшись с девушкой, писатель понимал, что сейчас у него та самая репутация таинственного и романтичного незнакомца, которая может сыграть с ним либо злую шутку, либо стать дополнительным залпом в салюте.

– Теперь она ваша, не столько моя.

Помедлив, он продолжил, чтобы не упустить упавший так чудно момент:

– Немного лучше, чем хорошо. Но у меня есть еще тысяча причин сверху, чтобы бывать в вашем театре.

Эмилия, оставив торжественность в ночи с приёмом, в повседневной одежде и с собранными волосами всё равно выглядела невероятно притягательно. Минимум косметики на лице, тем не менее, оттенявшей действительно почти невозможные в своей красоте черты, лишь создавал впечатление непринуждённости, а футболка с открытыми плечами нещадно отрывала взгляд Луки от глаз девушки. Девушка уже успела переодеться после окончания постановки, по всей видимости, спеша сбросить образ, грим и наряды Симона.

– Чисто технически, это моя пьеса.

Август пробрался через смокинги к паре и протянул Эмилии руку:

– Август Николс. Музыкант, сценарист, актёр, и (он понизил голос) не менее талантливый, чем мой брат.

Актриса пожала протянутую руку и улыбнулась.

– Если для вас это так важно – отдаю только что подаренную мне пьесу вам.

Лука смотрел куда-то через толпу:

– Так вот как к подаркам относятся у вас в театре?

Кивнув головой в сторону не то сцены, не то брата, Август встрял:

– На мой скромный взгляд, в вашем театре всё по-настоящему прекрасно. Я бы добавил больше обслуги и меньше света – так антракты будут уютнее и несколько более сакральными.

Все трое рассмеялись, а затем Август, хлопнув писателя по плечу, сказал:

– Хорошо, оставляю вас на несветскую беседу, а мне пора продвигаться к выходу, иначе я просто не успею за убегающими по домам толстосумами.

Молодые люди остались в полной тишине, которую нарушил Август зычным прощанием и движением в хвосте пелотона толпы в сторону выхода.

– Вы совсем не похожи с братом.

Эмилия проводила взором шествовавшего комичной, слегка напускной походкой Августа, а затем вернувшись к Луке.

– Разве что глазами. Такие не спутаешь ни с чем.

Лука скрестил руки на груди, а закатанные рукава льняной рубашки обнажили всё то соцветие браслетов и, собственно, татуировку как главного героя левой руки, скрытое обычно формальным нарядом. Сегодня Лука облачился в бежевый жилет, такие же брюки и белую льняную рубашку.

– Давно никто не говорил так. Обычно всё про слова, страницы сценариев, театры и дурной нрав.

Молодые люди снова смущённо засмеялись, в этот раз уже оба, а взор Эмилии скользнул по надписи на руке Луки. Взглянув на часы, девушка засуетилась и нехотя попрощалась:

– Мы скоро закрываемся, а тут еще столько всего нужно сделать.

Эмилия сделала рукой круговое неопределённое движение рукой в сторону сцены и закулисья, а Лука кивнул с пониманием.

– Да и мне не хотелось бы, чтобы вы застали нас вышвырнутыми за шкирку из главных дверей «Равенны».

Через двадцать минут театр предстал в том виде, каким его заставал Лука в свои ночные прогулки: пустынный, величественный и притаившийся, словно в ожидании спектакля своей принцессы. Лука и Август сидели на запасной старой скамейке под одной из лестниц, скрытые в тени, и вполголоса перебирали вероятные шансы становления фокусниками. Наполненная неким духом атмосфера «Равенны» больше не пропускала света фонарей извне, закупорив оставшихся в её объятиях глухой и теплой сказкой своего декора.