– Если здесь не будет труппы, я немедленно уезжаю.

– Тогда ты будешь вторым у выхода после меня.

Август хлопнул Луку по плечу и спустился в зал по правой лестнице, старший брат предпочёл левую. Братья воссоединились у основания лестницы и продолжили путешествие в зал, который был полон еды, людей и разговоров. Как это всегда бывает на приёмах, их встретили подносом с шампанским, от которого ни один из разведчиков не отказался.

– План такой. Лука отхлебнул из бокала и пристроился в углу большого главного зала аккурат около одной из серых каменных стен.

– Мне нужно как можно меньше людей, чтобы успеть выделиться из толпы. Разговор вряд ли будет длинным, потому что желающих покалякать на таких мероприятиях всегда выше крыши.

– Тебе может удастся увлечь её собой на целый вечер. И не придётся отстреливаться взглядами и улыбками в сторону друг друга остаток ночи.

Лука хмыкнул и качнул головой:

– Чем больше мне выпадет времени – тем лучше, но хватит и нескольких минут, чтобы запомниться.

– А на то, чтобы донять меня этим – несколько часов.

Писатель улыбнулся и провел глазами по залу:

– Давай осмотримся. Если найдешь её – дай знать. Ты на верхнем этаже.

Август вынул из нагрудного кармана ту самую программку «Равенны» с фотографией Эмилии, уже успевшую помяться у него в окрестностях груди, и не спеша оглянулся.

– Без разогревов? Я бы пропустил бокал-другой.

– Найдешь, и у тебя будет на это предостаточно времени, пока определишь бойфренда или ухажеров. Трезвым у тебя прицел сбивается.

– Надеюсь, ты же будешь жертвовать в честь покровителей этой вечеринки?

Август бросал свои подозрения уже в спину исчезавшего в реке из смокингов Луке.

Глава театра Христофора Леон не создавал впечатление человека, способного быть ответственным ни за что, кроме скромного паба на пересечении улиц около порта. Особой отличительной чертой этого высокого и худощавого человека с рыжими бакенбардами и лысиной на затылке был невиданной мощи и подвешенности язык. Леон перемещался по залу, переходя от одного островка известных в определённых кругах города людей, и везде стремился казаться в доску своим, и, что интересно, у него это нигде не получалось, поскольку поддержать какую-либо другую тему, кроме театральной, он не был в состоянии. Около дальней колонны он встрял в сулившую перспективу беседу с известным художником-авангардистом, но довольно быстро осел в ил из собственных ожиданий, не сумев поддержать термины профессионала и искусствоведа соответствующими познаниями со своей стороны. Переметнувшись в центральный круг, он было нашёл некое понимание у кинематографистов, но вскоре под предлогом признания только одного актёрского ремесла – театрального, а не «фотоаппаратного», руководитель театра уже избегал вопросов о долгах и труппе собственного детища.

Наконец, Леон осел у одного из столов с закусками, где случайным образом оказалась часть творческой группы «Равенны». Почувствовав знакомую почву, глава Христофора расцвел, не замечая, что от труппы постепенно отваливались части людей, стремившихся найти траву позеленее для разговора.

– Я решительно не понимаю, почему у вас в «Равенне» настолько редко происходит смена репертуара. Вы можете давать один спектакль два месяца кряду.

Еще больше раскрепостило Леона блюдо с канапе самого разного сорта, потому мысли его стали еще более уверенными и сильными, а их изложение приобрело форму лёгкого превосходства:

– У нас спектакли идут не больше двух недель, и то это с творческими поправками по ходу действия – в Христофоре, знаете ли, каждая программа отличается от предыдущей.

Симон, один из костюмеров «Равенны», и одетая в светло-коричневое вечернее платье необыкновенной красоты девушка с ниспадающими на плечи густыми каштановыми волосами, переглянулись.

– У всех свои репертуары, кто-то по канапе специалист, а кто-то по бизнес-вопросам. Друг у друга не отнимем хлеб.

Девушка расплылась в широкой и тёплой улыбке и отбросила прядь уложенных на левую сторону лица волос, открыв для света люстр вторую половину лица и хлопнув ресницами. Актрисе не меньше других надоело общество Леона, но она не уходила, оставляя других на растерзание главы театра Христофора, принимая удар на себя. Если при этом на лице у костюмера было написано явное раздражение вопросами и рассуждениями Леона, то девушка не имитировала сияющей улыбки, а искренне снисходительно и понимающе относилась к причудам гостя, кивая вслед его фразам и эмоционально поднимая брови в такт вопросу.

– Знаете, я всё еще нахожусь под впечатлением от вашего последнего спектакля. Хотя вы и слегка переборщили с драмой (Леон слегка подался вперед, словно сообщая тайну), он вышел на загляденье. Ах…

Глава театра проигнорировал терпкую, но добрую колкость в адрес его манеры ведения экономических дел в своём театре, поскольку, вероятно, был на своей волне. Леон завис в полупозиции, перебирая пальцами в воздухе, вспоминая то самое название спектакля, отчего создавалось положение, что ему стало плохо как минимум с сердцем.

– Как же он…

Пока Леон демонстрировал скудную память и внимание для главы крупного театра в попытках обнаружить за задворках название просмотренного несколько дней назад спектакля, девушка, склонив голову и снова спрятав часть лица за непослушной прядью, ждала от него ответа. Вдруг её зелёные жемчужины, блуждающие по залу из-под укрытия прически, поймали взгляд чёрных глаз и, неожиданно для самой красавицы, остановились, как прикованные. Девушка отвернулась от собеседника и перевела всё свое внимание на незнакомца.

– «Фимбулвинтер».

К троице неторопливым шагом приблизился молодой человек с бокалом в руках и, с трудом оторвав взгляд от актрисы, повернулся в сторону Леона.

– «Зима Великанов», если дословно. Допускаю, что вы всего лишь запамятовали, хотя этот сценарий лежал на столе и в вашем театре тоже.

Леон поднял брови, обнажив складки на лбу.

– Неужели?

Молодой человек улыбнулся и едва заметно кивнул главе театра Христофора.

– Безусловно. Я не сомневаюсь, потому что это мой сценарий, который я отдал в «Равенну» под одним из псевдонимов. Написанное под собственным именем они почему-то игнорируют, но я не тщеславен, главное, что труппа и зрители приняли пьесу. Её принес в театр мой брат.

Леон поджал губы, кивнул сценаристу, пробормотав что-то вроде «Хорошего вечера», и исчез в поисках других, более сговорчивых свободных ушей. Молодой человек вновь повернулся к актрисе, провожавшей главу Христофора удивлённым взглядом, а затем обратившей оружие своих сине-зелёных звезд на писателя. На фоне подведённых ресниц её глаза казались необъяснимо светлыми и излучали столько всего, что голова у сценариста слегка пошла кругом. Отпив из бокала и едва обнажив множественные браслеты движением руки к лицу, темноглазый спаситель протянул правую руку девушке:

– Лука.

Она, улыбнувшись, вложила свою руку в его и слегка пожала её, а затем изящно вернув, в бесчисленный раз поправила прическу, едва прищурив глаза.

– Эмилия.

– Без фамилий и пируэтов?

– Я знаю вашу, а вы, наверняка, мельком слышали мою, раз находитесь в «Равенне».

В этот момент у Луки вновь перед глазами всё поплыло по-настоящему, а лампа, сияющая за спиной у девушки, ослепила писателя её силуэтом. Лука, сделав усилие над собой, пожал руку и третьему человеку, ставшему свидетелем фиаско Леона – костюмеру Симону. Эмилия с любопытством взглянула на Луку, вновь отпившего из бокала и звонко, но негромко спросила:

– Это действительно был ваш сценарий? «Фимбулвинтер»?

– Конечно, мой. Освободить вас от уз страшного дракона было куда приятнее оружием, которое лежало у него в замке.

Оглянувшись по сторонам, он продолжил, развивая тему и глядя с улыбкой на отвечающую ему тем же девушку:

– На самом деле, я и вправду не понимаю, почему у вас не берут мои произведения, подписанные собственным именем. Сначала я думал, что тут у вас в труппе мой злобный завистливый однокурсник, не пропускающий пьесы, но вы не очень на него похожи. Если только издалека.