— Завались, мы ко мне сейчас.

— Там твои… они моим скажут…

— Только мать, отец в командировке. А мать не скажет, если я порошу.

Увидев Серёжу, Валентина Ивановна только ахнула — тот был ровного бледно-зелёного цвета.

— Что с ним?

— Сотрясение.

— Так скорую же надо!

— До утра не помру, — еле ворочая языком успокоил мать Гуся Сыроежкин. — Утром вызову врача. — Можно у вас помыться? Я замёрз очень…

— Куда тебе мыться?! В кровати отогреешься, — возмутился Макар глупости своего товарища.

— Мне надо, — твёрдо сказал Серёжа. — Я грязный. Очень, — и дернулся по направлению к ванной.

— А, хрен с тобой! Потонешь там — сам виноват будешь… — Гусев приволок приятеля в ванну и стал набирать воду, пока тот раздевался. — Зале…зай… — среди кучи брошенной посреди ванной Серёжиной одежды, взгляд Макара упал на его нижнее бельё. На светлых трусах ясно были заметны красно-бурые пятна. — Ну-ка стой! — он развернул всё ещё плохо стоящего на ногах Серёжу спиной к себе — на внутренней стороне бёдер Сыроежкина Макар увидел следы запекшейся крови. Провёл по ним рукой… да, там была не только кровь. — Ложись в ванну, Серёжа. Помочь тебе помыться? — Макар говорил тихо, в горле был ком, а сердце почему-то закололо. Гусеву стало ясно, что случилось с его Серёжей.

— Нет… я сам. Можно, я один… побуду? Пожалуйста… — Сыроежкин не видел больше смысла скрывать от друга правду, но и обсуждать эту тему он не хотел. По крайней мере сейчас.

— Я за дверью буду. Не закрывайся.

***

Некоторое время Макар просто сидел за дверью ванной и прислушивался к плеску и переменчивому шуму воды, говорящему, что человек внутри подаёт какие-то признаки жизни и причин для волнения нет. Потом вспомнил, что в кармане куртки у него Серёгин телефон, достал его и, чтобы немного отвлечься от невесёлых мыслей, стал изучать его содержимое. Что он хотел там увидеть? Просто чуть больше узнать о жизни небезразличного ему человека, в частности о той её части, что была ему до недавнего времени неизвестна — отношениях Серёги и его двойника-андроида. Наверное, Макару следовало бы начать с их переписки, в конце концов, это самый информативный источник. Но он открыл Галерею. Последний медиа файл был двадцатиминутным видеороликом, и Макар нажал на воспроизведение.

На десятой минуте Гусев поставил ролик на паузу и побежал в туалет. Еле успел — его вырвало, а потом ещё минут пять он не мог прекратить выкручивающие наизнанку пустой желудок спазмы. Кое-как прополоскал в кухне рот и дрожащими руками стал наливать себе в чашку Хеннесси из батиных запасов. Смотреть дальше он заставил себя с трудом — негоже себя беречь, в то время как Серёга всё это пережил на собственной шкуре. Мерзкое видео Гусев скачал на свой телефон. На всякий случай — вдруг можно будет как-то опознать подонков?

— Посмотрел, да? — Серёга, чуть менее зелёный чем раньше, держась за стенку, в халате Макара притащился на кухню, где Гусь со вселенской скорбью на лице прикладывался к бутылке, уже не утруждая себя переливанием жидкости из одной ёмкости в другую. Серёжа даже не разозлился, что друг бесцеремонно роется в его личных вещах — Гусю можно. Он хоть и бывает мудаком, но… Гусь — это Гусь.

— Пойдём, ляжешь, — Гусев, несмотря на некоторый хмель, бережно подхватил на руки Сыроежкина и понес его в кровать. Серёга не сопротивлялся — не в том состоянии был. Себе Макар постелил на полу рядом — посчитал, что Серёге сейчас лишний контакт будет неприятен. Серёжа сказал: «Спасибо».

Спал Гусев плохо. На полу неудобно, а главное, в перерывах между кошмарами он проверял Серёгино дыхание и пульс. И будил его дурацкими вопросами. Сыроежкин каждый раз посылал его нахуй, и Макар тогда успокаивался ещё на какое-то время — в кому не впал — и хорошо.

Утром, пока ждали врача, Гусев всё-таки затронул болезненную тему:

— Почему это видео у тебя? Ты же с ним в полицию пойдёшь.

— Не пойду. Сам же видел, их не опознать. Если только по членам и пальцам, — невесело усмехнулся Сыроежкин. — А мне они его оставили типа «на память». Мол, если я всё же заявлю, они смонтированный ролик всем одноклассникам и тем, кто меня знает, разошлют. И там я не жертва буду, а обычный пидор. Который к тому же даёт всем подряд, — мрачная усмешка опять исказила красивое Серёжино лицо. — Я так жить не смогу.

— А если они тебя шантажировать будут?

— Тогда… не знаю. Правда.

***

Надо сказать, что Сыроежкин вовсе не упивался жалостью к себе и ненавистью к насильникам. Частично причина была в том, что он не воспринял их как людей — слишком обезличенно они выглядели. Частично, и это было очень странно, он им был даже в какой-то степени благодарен — они не убили его, не причинили серьёзных повреждений и, судя по всему, не имели таких намерений изначально.

Но самая главная причина была в том, что он наконец-то… получил по заслугам. Да, все эти пять месяцев Серёжа мучился и страдал из-за своего ужасного поступка, когда сам он, обезумев от ревности и желания, набросился на Эла. Он не знал, как исправить ситуацию, загладить свою вину перед близнецом, вымолить его прощение или… получить справедливое возмездие. Серёжа не простил себя. И Эл его не простил — Сыроежкин это чувствовал. А ещё Серёжа теперь не мог понять, как Эл, пережив такой ужас (о, да, сейчас он знает, ЧТО именно чувствовал Элек) смог спокойно находится рядом с ним, сделать вид, что ничего не произошло, любить его?.. Стали немного поняты странные желания Элека в постели, то, что за всё время он ни разу (!) не выразил желание быть снизу. Сережа-то, понятное дело, предложить такое после всего не осмеливался.

***

Приехала скорая, осмотрела Серёжу, поставила сотрясение второй степени и предложила отправиться в больницу. От госпитализации Сыроежкин отказался. Потом Гусев отвёл его домой, благо родители Серёжины уже ушли, и проторчал там с ним до вечера, вызвав ещё раз врача — на этот раз платного. Платный доктор тоже настоятельно советовал лечь в больницу, но лечение прописал. И рекомендовал сделать томографию. Серёга слушал, кивал, но лежать положенные десять дней он не собирался — самочувствие его значительно улучшилось, а пока учебный год не кончился, ему во чтобы то ни стало надо было зайти в школу — ещё раз попытаться объясниться с Элом.

Короче, в школу Сыроежкин припёрся в понедельник — предпоследний учебный день. Выслушал с утра выговор от Гуся, послал друга с его советами куда подальше и стал ждать Элека. А Элек не пришёл. И трубку не брал, и сообщения не читал. Тогда, в конце дня Серёжа сунулся в учительскую — поговорить с Таратаром, тот же мало того, что классный руководитель, он же ещё и друг профессора, а значит, в курсе дел семьи Громовых.

— Как, Серёжа, разве ты не знаешь? Вы же с ним, вроде, друзья… В общем, Элек вместе с семьёй сейчас в Германии. Виктор Иванович с Марией Петровной в числе других сотрудников нашего Института будут работать по контракту с Европейской молекулярно-биологической лабораторией. Так что Элек школу будет заканчивать в Гейдельберге. Так, во всяком случае, они мне сказали… Серёжа! Что с тобой? Тебе нехорошо? — захлопал крыльями математик, пытаясь одновременно дать Сыроежкину стакан воды, уложить его на маленький диван в учительской и открыть окно.

Сыроежкин сидел ни жив, ни мертв, бледный как смерть, глядел неподвижно перед собой, но в обморок не упал. И от воды отказался. Не хотел он пить. Он вообще теперь ничего не хотел.

— Когда он уехал? — севшим голосом спросил Серёжа.

— На той неделе. В среду, кажется… Вы ещё с Макаром в тот день подрались. А вечером мне Громов позвонил, сказал, что Элек всё-таки решил с ними лететь. И попросил помочь ему перевести Элека на семейное обучение на следующий год.