— Эл, пожалуйста… можно? — с трудом оторвался от Элека Серёжа. Он чувствовал себя совершенно пьяным от возбуждения и связно объясняться не мог. Поэтому просто потянулся к ширинке на джинсах своего двойника.

— Да, — кивнул Эл. Сергей догадывался, что на что именно даёт своё согласие Громов, тот вряд-ли до конца понимает. Но ему было сейчас не до этого.

Серёжа, не теряя времени стянул до колен с Элека джинсы с бельём, спустил мешающую одежду с себя, облизал ладонь и обхватил оба их члена рукой. От прикосновения к своему органу Эл издал не то всхлип, не то стон и толкнулся Серёже в кулак.

— Сейчас, сейчас всё будет, — шептал Серёжа куда-то в шею Элеку, пытаясь найти подходящий для них темп, — тебе будет хорошо, обещаю.

Элека накрыло первым, он протяжно застонал и выгнулся, а Сережа, почувствовал влагу на своей руке и через пару движений тоже пришёл к финишу и без сил рухнул на Эла. Так они и лежали, Сыроежкин только руку вытер о свою футболку. Громов продолжал его обнимать, а потом сам (сам!) нашёл Серёжины губы и поцеловал.

— Надо доползти до ванной, — наконец изрёк Сыроежкин. — Знаешь, какая здесь ванна? Я обалдел, когда увидел. Большая! Мы вдвоём поместимся. Не то что в той дыре… в смысле, не то, что у родителей, — чуть не проболтался Сергей, вспомнив своё прежнее жилище.

— Мы будем мыться вместе? — спросил Эл, и Сыроежкин был готов поспорить, что в голосе двойника явно слышалось удивление.

— Если ты не против, — поспешил успокоить его Серёжа.

— Наверное, я не против, — подумал Элек. — Я не пробовал и не могу сказать точно.

В том, что совместное проведение гигиенических процедур Элу придётся по душе, Сыроежкин не капли не сомневался, так как приложил к этому все усилия. Сам намыл своего друга, попутно зацеловав и заласкав где только можно, а затем продемонстрировал свои умения по части доставления орального удовольствия партнёру, в просторечии — минета.

— Оставайся сегодня у меня, — предложил Сыроежкин вечером, когда Громов засобирался домой.

— Но… у тебя ведь негде спать.

— Как это? — опешил Сергей. — А кровать? Она же широкая, мы поместимся.

— Я никогда не спал ни с кем.

— Я тоже! Надо же когда-то начинать, — Серёжа сказал чистую правду. Он никогда ни с кем не спал. Девиц предпочитал выпроваживать сразу после акта «любви», да и сам у них никогда не задерживался. Своих одноразовых партнёров оставлять у себя тоже не хотелось, а на их территорию он не ходил в целях безопасности.

— У меня проблемы со сном. Я буду тебе мешать.

— Ой, брось ты! Меня пушкой не разбудишь.

На том они и порешили. Сыроежкин действительно вырубился сразу как лёг, только успел подгрести к себе Громова поближе. А утром Эл его еле разбудил.

— Ну ещё пять минуточек, — ворчал он, зарываясь под подушку.

— Двенадцать часов уже, Серёжа. И я завтрак приготовил.

— Чего? Уже? — резко вынырнул из своей норы Сыроежкин, посмотрел на Элека. И расплылся в глупой и счастливой улыбке. Потому что Эл, уже полностью одетый, сидел на краю Серёжиной кровати, смотрел на него и мило улыбался.

Утром в понедельник Сыроежкин шёл в школу счастливый и даже присвистывал от удовольствия. Пока его не нагнал Гусь. Тот вопреки обыкновению «Привет, Сыроежкин!» не сказал, а только кивнул и просто шёл рядом.

— Ты чего такой смурной, а, Макар Степаныч? — подмигнул Гусеву Серёга.

— Зато ты, я смотрю, больно радостный. Сияешь как медный таз.

— А это плохо?

— Слушай, Сыроега, я с тобой серьёзно поговорить хочу.

— Так давай, я не возражаю, — никакого подвоха Сыроежкин не ждал.

— Вчера днём от тебя Элек Громов вышел, — начал Гусев. — А зашёл в твою квартиру он за сутки до.

— И что?

— Дураком прикидываешься? Думаешь, я не понимаю ничего — что он там у тебя делал и почему ты такой радостный идёшь?

— А говорил, камеры только с санкции прокурора, мы закон не нарушаем… Эх ты, врунишка!

— Ты, вообще, понимаешь, что творишь, Сергей Палыч?! — Гусь был явно не в духе.

— А что я творю? Условия договора не нарушал — я внимательно изучил, там нигде нет запрета на близкие личные отношения с одноклассниками. Элеку семнадцать, всё было добровольно, так что и перед законом я чист. Или ты у нас вдруг ярым гомофобом заделался? Раньше, не похоже было. Ты, вроде как, на нашей стороне…

— Ой, дура-а-ак! — схватился за голову Гусев. — Я с ним как с серьёзным взрослым человеком разговариваю, должностную инструкцию нарушаю, а он в игрушки играет!..

— Ну так объясни по-человечески, чего не так-то?! — вскипел Сыроежкин, от хорошего настроения не осталось и следа.

— Ладно. Раз сам не понимаешь, объясню. Мальчик твой с большими проблемами душевного плана. Он не псих, но ты же сам видишь, что-то с ним не то. И нарушения в межличностном общении на пустом месте не бывают. Может там невроз какой или ещё что? А тут ты со своей дружбой и… и всем остальным. Нет, дружба — это хорошо. Но ты ж к нему в штаны полез! А он — подросток, они в таком возрасте эмоционально нестабильны все. Влюбится он в тебя, привяжется. А ты им наиграешься через месяц-другой и забудешь. И хорошо, если он после этого с крыши не прыгнет! У меня твоё досье есть, Сыроежкин, там в разделе «Личная жизнь» много чего интересного написано. Скольким ты бабам жизнь в институте попортил? Ни одна у тебя больше пары месяцев не продержалась. А после выпуска, что, лучше было? Нет, просто ещё и шлюхи добавились, — возмущался Гусев.

— Это я просто с ориентацией не определился, — встрял в обвинительную речь Макара Степаныча Сыроежкин.

— Ну, коне-е-ечно! Не определился он! Окей! А что ж за два с лишним года двоих гомосексуальных похождений у тебя только одноразовые партнёры были? Ни разу отношений ни с кем не завёл! Что, скажешь нет?

— Я пытался! Никто не хотел. Ничего ты не знаешь обо мне, Гусев, а говоришь! Я поначалу всем, с кем знакомился и с кем доходило до секса предлагал встречаться. Только не вышло ничего. И не по моей вине. Не знаю, почему так. Впрочем, тебе не понять. Сытый голодного не разумеет. А мне это одиночество в печёнках сидит. И Эла я бросать не собираюсь. Это он меня бросит. Так что лучше за меня переживай, тебе по долгу службы положено, потому что с разбитым сердцем в итоге я останусь…

— Это ещё почему?

— Да потому, что уже в июне он меня и не вспомнит, как будто не было. Забыл что ли? Может, это я с крыши прыгать буду.

— Ты не будешь.

— Не буду, конечно, — вздохнул Сыроежкин. — Дай хоть сейчас жизнью насладиться, ещё не известно, что меня потом ждёт.

— Серёга, ты, главное, помни, — смягчился Гусь, — ты — взрослый человек, а он — подросток, так что моральная ответственность за ваши отношения на тебе, — и Макар прибавил шагу, оставив погрустневшего Сыроежкина плестись к школе в одиночку.

Неприятные сюрпризы на этом не закончились. В школе его ждал ещё один. Точнее, если бы не обстановка, сюрприз был бы даже очень приятным. Серёга вошёл в класс, его тут же обступили Корольков с Майкой и примкнувшая к ним Кукушкина. Вовка стал излагать план дальнейших занятий с Сыроежкиным и обсуждать как туда втиснуть Зойку, потому что ей тоже нужна помощь. Серёжа стоял спиной к входной двери и с тоской слушал о том, сколько ему ещё вещей предстоит узнать. И не только по математике — он по всем предметам «плавал». Вдруг собеседники замолчали, а Серёжа почувствовал на своей талии чужие руки, а щеки коснулись тёплые губы.

«Что делать? Что делать? Что делать?» — паника накатывала на Сыроежкина, не давая ясно мыслить, а на принятие верного решения оставались секунды. Не каждая девица после первой же проведённой вместе ночи решилась бы на публичное проявление чувств, а тут Эл! Сыроежкин никогда не демонстрировал свою ориентацию. Кому надо, и так знал, а лишние косые взгляды и смешки за спиной (а то ещё чего похуже) ему не нужны, он человек неконфликтный. Был бы это не Громов, ему бы не поздоровилось, Серёга его как минимум обстебал бы в целях самозащиты. Но чувствами двойника играть нельзя, тут Гусь прав, и ответственность за всё происходящее исключительно на Сыроежкине. В принципе, рискнуть своей здесь репутацией Сергей был готов. Одноклассники про него забудут и никогда не вспомнят, а остаток года он потерпит. В крайнем случае разорвёт контракт и вернётся к тому, с чего начал. Но это, если жизнь совсем станет невыносимой. Только вот Элека, ведь, тоже затронет! А он пострадать не должен. Все эти мысли вихрем проносились в Серёжиной голове, секунды шли, надо было действовать.