— Эл! — в эту минуту в комнату ворвался Сыроежкин. От быстрого бега он совсем взмок и тяжело дышал. — Эл! — не обращая внимания на сидящего неподалёку профессора, Сергей рухнул на колени перед диваном, но котором лежал его умирающий друг, крепко обнял Электроника и разрыдался. — Эл!.. Прости… Эл! — сквозь всхлипы и слёзы говорил Серёжа. — Я не смог её найти… Не успел… Я очень старался, но не смог найти. Прости меня, Эл!.. — перемотанными платком и какими-то тряпками, через которые проступала кровь, ладонями, он судорожно гладил плечи и руки своего близнеца, прижимался лицом к мокрой от своих слёз водолозке и повторял: — Мне жаль, мне так жаль, Эл!.. Я ненавижу себя, ненавижу… Я действительно бесполезный человек, я так ненавижу себя! Почему у меня ничего никогда не получается? Почему я ничего не могу для тебя сделать?.. Эл, я ведь так люблю тебя…
Электроник только слабо обнял своего хозяина и легко поглаживал его по спине — на большее сил не было. Даже говорить не получалось — Эла тоже душили слезы.
***
Виктор Иванович Громов вышел из гостиной почти сразу, как Серёжа начал причитать на груди у своего двойника о собственной никчёмности. Пошёл профессор прямиком в свой кабинет, который находился за стенкой от помещения, где в режиме реального времени разворачивалась драма двух близнецов — человека и гибридного ребёнка, и наблюдать которую Громов мог не вставая из-за компьютера — на один из мониторов выводились изображения с камер видеонаблюдения всего дома. Профессор развернул на весь экран окошко с гостиной, включил звук и принялся за работу.
Первый раз ему представилась возможность провести такой эксперимент — до встречи с Серёжей Сыроежкиным и речи не могло быть о том, чтобы заставлять хозяев умирающих гибридов, немолодых и очень состоятельных людей, везти своих питомцев сюда, в лабораторию, давать этим уважаемым людям нелепые задания, которые невозможно выполнить, доводить до отчаяния, требовать «жертв». Все эти действия необходимы для всплеска психической активности хозяина, повышенного «выброса» его любви и привязанности, который может дать призрачный шанс удержать сознание гибрида в загнивающем теле, а после, при помощи специальных электронных устройств, перенести его в новый кусок «фарфора». Именно этим переносом и занимался сейчас Виктор Иванович, настроив радиоканал электронного носителя, привязанного к новой кукле-заготовке, на приём сигнала от передатчика, воткнутого в разъём в голове Электроника. Если Серёжиных любви и страданий хватит, то они дадут толчок к началу новой жизни Электроника в другом теле, которое должно стать копией предыдущего. Тогда эксперимент можно будет считать успешным и, основываясь на его результатах, развивать бизнес дальше. Ведь не исключено, что будут ещё клиенты, которые подобно Серёже, согласятся идти на жертвы ради привязанности к своему гибриду.
Если же эксперимент не удастся, что ж… единственный убыток, который понесёт Громов — одна испорченная заготовка. Не смертельно.
Другая проблема, которая последние годы заботила пожилого профессора, была в том, что своё детище, дело всей его жизни — производство гибридов, некому было передать. Они с Сашкой ещё бодры и полны сил, но это не надолго, их век по большому счёту подходит к концу. Маша и Мик после смерти своих хозяев вряд-ли долго протянут (печальные примеры скорой кончины осиротевших гибридов были не редкостью). Да и не могут гибридные дети владеть производством, не тот правовой статус у них, а уж изготавливать кукол и подавно — для этого нужен человек.
Естественно, купить патент на производство желающие были. Но ничего у них не получалось — как показала практика, делать гибридных детей мог только человек, сам способный оживить гибрида. В противном случае заготовки со всей встроенной в них электроникой так и оставались обычными куклами. Так что мастеров было по прежнему двое — сам Виктор Иванович и его друг, партнёр по бизнесу и фактически член семьи, Сашка Светловидов. У того вообще оказалась лёгкая рука, гибриды его изготовления легко и быстро проходили процесс интеграции со своими хозяевами. Сашка их, что называется, штамповал, как на конвейере. За что и получил от друга Витьки прозвище Саша «Штамп», которое, впрочем, с подачи Мика, любившего красивые иностранные слова, быстро трансформировалось в «Стамп». И очень скоро Сашка перестал вообще откликаться на что-либо, кроме Стампа. Ну, ещё Урри в качестве исключения дозволялось называть его Шефом.
Пока процесс переноса сознания шёл полным ходом и не требовал постороннего вмешательства, профессор предавался размышлениям о своей семье. Порадовавшись очередной раз за Сашку Стампа и его любимого Урри, Громов обратил свои мысли к собственной второй половинке.
Маша выглядела на сорок с небольшим, хотя от момента создания ей было меньше двадцати лет. Просто именно столько было бы сейчас покойной Марии Петровне Канарейкиной — первой любови Вити Громова. Когда-то убеждённый холостяк и сердцеед преподавал высшую математику в одном из столичных ВУЗов. И угораздило его влюбиться в свою студентку, первокурсницу Машу, вышка которой не давалась до такой степени, что перспектива вылететь из института была для неё более чем реальна. Витя тогда на совершенно бескорыстной основе взялся натаскивать частным образом симпатичную ему девушку по всем трём видам математик, которые были у Маши на курсе, и в процессе своего репетиторства совсем потерял голову. Самое интересное, что Маша испытывала к молодому красивому преподавателю исключительно дружеские чувства и ни разу не дала повода надеяться на нечто большее. За каждое занятие исправно платила и не хотела даже слышать отказов Вити брать деньги. А дело было в том, что у Маши был парень — Сеня Татаринов, которого все ребята звали Таратар. Он был однокурсником Канарейкиной, очень способным, если не сказать одарённым, но всё свободное время подрабатывал, чтобы они с Машей могли снимать квартиру и вообще на что-то жить. Поэтому помогать своей девушке с учёбой Сеня не мог.
А через год Маша погибла — не справилась с управлением их с Сеней сильно подержанного Хюндай Гетс. Как пережил её смерть Таратар, Витя не знал, но судя по всему как-то пережил, раз сейчас вполне себе живёт и здравствует, говорят, математику преподаёт в какой-то школе. Педагогика оказалась гораздо бОльшим его призванием, чем наука. А вот сам Громов после известия о гибели возлюбленной впал в депрессию, уволился из ВУЗа и вообще сменил род деятельности — занялся материаловедением, потом подался в химию… А в итоге увлёкся биополимерами.
Когда его первый гибридный ребёнок, Маша, ожил и очень быстро дорос до состояния взрослой, даже уже не слишком юной женщины, Виктор Иванович с удивлением обнаружил, что любит он вовсе не ту, безвременно почившую Марию Канарейкину, а именно эту Машу — гибрида, которого в прямом и переносном смысле сделал он сам. Эта, его, Маша даже по характеру отличалась от той, прежней. Была более живой и эмоциональной, иногда даже слегка взбалмошной особой. Глядя на неё Громов понимал, что это на самом деле хорошо, что юная студентка Канарейкина не ответила тогда на его чувства — они вряд-ли бы смогли долго быть вместе. Жаль только, что не получилось у неё дожить до старости со своим Сеней.
«Интересно, получится ли это у Электроника?» — Профессор отвлекся от своих воспоминаний и внимательно посмотрел на экран. Элек был уже совсем слаб, даже обнимать своего хозяина не мог. Серёжа всё так же лил слёзы, только теперь причитания и сожаления сменились у него признаниями в любви, а сам он покрывал лёгкими поцелуями лицо гибрида. Эл не отвечал на ласки, только тяжело дышал и глазами следил за Сергеем.
