— Извини… — выдавил он из себя наконец.

— Мне-то что!.. — вздохнул Элек. — А вот ты себе «первый раз» можно сказать испортил. И Майе тоже. Быть вместе с любимой — я об этом только мечтать могу… А ты небось ничего и не запомнил. А всё потому что напился.

— Ну, кое-что запомнил, — возразил Сыроежкин. — Эл, скажи, а ты не знаешь случайно, Гусь нас видел?

— Опять двадцать пять! — Эл даже ладонью по столу хлопнул от возмущения.

— Скажи! — тоже занервничал Серёжа. — Я ведь столько раз тебя спрашивал про него, ты мне ни разу не ответил! — завёлся Сыроежкин. — Что с ним? Ты ведь что-то от меня скрываешь, ну!

— Скажи, а ты когда Майю трахал, тоже про Гусева думал? — сорвался на приставшего к нему со своим Гусём брата Эл.

И сразу же стал хлопать его по спине — Серёжа здорово поперхнулся чаем, который решил глотнуть, чтобы хоть немного успокоить нервы.

— Ну-у? — прохрипел Сыроежкин, едва откашлявшись.

— Ладно, — тяжело выдохнул Громов. Прикрыл на секунду глаза, собираясь с духом, и сказал: — Макар заглянул в комнату родителей, когда вы были там. Он вас видел.

— И?!

— После этого он ушёл.

— Куда? К себе? Он сильно пьяный был? — услышанное почему-то очень не понравилось Серёже.

— Серёжа, успокойся, — Эл сам переживал не меньше Сыроежкина, но не за Гусева, а за брата. Взял Серёжу за руку и, как можно увереннее, сказал: — С Макаром всё хорошо. Он вообще не пил сегодня и ушёл первый.

— Как не пил?! — вытаращил глаза Сыроежкин.

О том, что друг при случае не прочь пропустить стакан-другой Серёжа прекрасно знал. Не одобрял это, но уж таков Гусев, ничего не поделаешь. А вот новость, что Гусь вдруг заделался ярым трезвенником, Серёжу не на шутку испугала. Очень уж нехарактерное поведение для Макара. И ушёл он рано.

— Ты куда, Серёжа? Двенадцатый час уже! — только и успел крикнуть ему вслед Элек, когда брат, бросив на пол одеяло, выскочил вдруг из-за стола и, натыкаясь по дороге на все углы и выступы, как был в домашних трениках и тапочках, помчался на лестницу.

Вернулись весёлые Сыроежкины-старшие, подивились идеальной чистоте, царящей в их жилище, узнали что это в основном Зоина заслуга — восхитились ещё больше, наговорили комплиментов Элу за то, что выбрал себе такую замечательную девушку, и стали готовиться ко сну — время близилось к полуночи. Зою, определили спать в большой комнате на огромном диване, а Элек, раз такое дело, лёг с братом — в тесноте да не в обиде.

Серёжа, вернувшийся от Гусевых через пять минут после прихода родителей, весь остаток вечера молчал и сидел тише воды, ниже травы. Только уже когда они с Элом легли, разговорился.

— Эл, что-то случилось, я не знаю, что делать, — Сергей повернулся к брату и жалобно на него посмотрел. — Посоветуй что-нибудь, ты же умный…

— Не такой уж умный, — печально вздохнул Эл. — Был бы умный, знал бы, как Зойку к себе привязать, а так… Рассказывай, что там у Макара.

— Короче, я пришёл, а его нет. Мать его только зря переполошил — она была уверена, что он у меня до сих пор.

— И он всё ещё не дома? — насторожился Элек. — Не психуй, в любом случае, он и раньше так делал — ругался со своими и дома не ночевал. Помнишь?

— Но сейчас они не ругались, Эл! И потом, я звонил полчаса назад — он вернулся…

— Ну, тем более!

— Ага, только со мной разговаривать отказался. И мать пожаловалась, что перегаром от него несёт. Так что нихуя он не трезвенник! — выругался опять распсиховавшийся Сыроежкин.

— Серёж, — обнял брата Громов. — Ну, главное же, с ним всё в порядке. Не переживай…

— Не в порядке, Элек, не в порядке! Ты не видишь разве? Он отдалился ото всех, не только от меня, замкнутый стал… Я уж к нему и так и этак, рядом стараюсь быть, чтобы поддержать, если у него там неприятности какие-то. И он вроде ничего так, а потом раз — и опять сам по себе! И мне ведь не говорит ничего. А мы же друзья всё-таки, лучшие… — вздохнул Серёжа. — Были когда-то.

— Ты забываешь, Серёжа, Макар старше на два года, он взрослый практически, — сказал Элек и внимательно посмотрел на брата. — Ему уже, может, неинтересно с нами.

— Ерунда, Эл! — замотал головой Серёжа. — Гусь такой же раздолбай, как и мы. Ну, по крайней мере, как я. Нифига он не взрослый, да и мы не такие уж дети. Короче, не хляет твоя отмазка. Я точно знаю — что-то с ним не так, его что-то мучает. Вот поэтому он такой, — твёрдо сказал Сыроежкин.

— Откуда тебе знать, если он сам не говорит? — удивился Эл, который в отличие от брата, был гораздо больше в курсе дел Макара.

— Чувствую, — просто ответил Серёжа. — Потому что, когда ему плохо, и мне нехорошо.

— Серёжа, — с плохо скрываемой угрозой в голосе позвал дорогого братика Элек. — Ты не забыл, что у тебя, вообще-то, Майя есть, я есть, другие друзья? Нет? Тогда почему ты так зациклился на одном единственном человеке? — Элу повышенный интерес брата к персоне Макара очень не понравился — малейший повод, и Серёжа мигом окажется в койке с Гусевым. Просто не сможет отказать настолько значимому для него человеку. А уж Макар его будет держать мёртвой хваткой — к гадалке не ходи.

— Эл, ну ты совсем что ли ничего не понимаешь? — искренне удивился Сыроежкин, не заметив скрытой агрессии со стороны брата. — Это же совсем разные вещи! Ты — мой брат, Майка — вообще девушка, это другое. А остальные — ну как можно, например, Вовку или Витька с Гусем сравнивать? Ты чего, вообще?

Эл постарался сдержаться и не показать вида, что Серёжа его просто-напросто разозлил своим упрямством. Он сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы успокоиться, через силу улыбнулся, подавил в себе желание сказать: «Ты что, братец, влюбился в своего Гуся?» и… задумался.

Что, если Серёжа и вправду влюблён в Макара, но сам ещё этого не понимает? Такая возможность по-настоящему пугала Громова — какие бы чувства порой он не испытывал к брату, а всё же очень Серёжу любил и был к нему сильно привязан. И совсем не желал для него незавидной судьбы рядового советского гомосексуалиста. Он вообще к подобным извращениям относился негативно.

И вот, чтобы зря не мучиться в догадках, решил Элек рискнуть и попробовать проверить — нет ли и впрямь у братика подобных наклонностей?

— Ладно, Серёж, — ласково сказал Элек, — на следующей тренировке попытаюсь опять разговорить Макара. И если он мне что-нибудь расскажет, я всё тебе передам. А сейчас давай спать, совсем поздно уже, — Эл нежно провёл рукой по Серёжиной щеке, поцеловал в висок и так и не выпустил из своих объятий, остался лежать, тесно прижимаясь к брату. Ещё и ногу на него закинул, якобы для удобства.

Уже через секунду Эл почувствовал Серёжины руки на своей пояснице — они поглаживали его, прижимали сильнее и потихоньку двигались вниз, к попе. Серёжа был возбуждён (и когда только успел?), пытался развернуть к нему лицо, чтобы поцеловать, стал непроизвольно двигать тазом, чтобы потеряться о бедро брата. На такую быструю и сильную реакцию Эл совсем не рассчитывал.

Стало тяжело дышать, пульс застучал где-то в горле, даже во рту пересохло. Да, Эл выглядел так, будто его охватило желание, что ещё больше сбило Серёжу с толку. На самом же деле Элек просто запаниковал — эксперимент неожиданно зашёл слишком далеко, и как прекратить его, чтобы и брата не обидеть и себя не выдать, он просто не представлял. Кроме того, Эл очень боялся, что одно неверное Серёжино движение, чересчур смелая ласка или поцелуй в губы опять запустят старую «программу», блокирующую нормальную человеческую память и превращающую его в «робота» Электроника. А на что он в таком состоянии способен, Громов мог только догадываться. От страха у Элека закружилась голова, в ушах зашумело, и сквозь этот шум пока ещё человек Элек Громов услышал срывающийся шёпот.