— Мама! А что ж вы нам-то не рассказали! — возмутился отец. — Столько времени скрывать! Зачем?!

— Затем, — с нажимом сказала бабушка, — чтоб вы мальчику жизнь не портили и «лечить» его не вздумали.

— Так, может, помогло бы… — неуверенно предположила мать.

— А может, только хуже бы сделали, — возразила Серафима Марковна. — Чувства — вещь тонкая, никогда не знаешь, чем вмешательство в них для человека обернётся. Вы савельевского внука помните?

— Митю-то? — переспросила Валентина Ивановна. — Помним, конечно, бедный мальчик… А что, он тоже… такой был? — ужаснулась она своей догадке.

— Такой, — кивнула бабка. — И чем всё кончилось?

— Ба… Он не поэтому, — тихо сказал Макар и тяжело сглотнул. — Он из-за меня так… Это я виноват. Я его… убил.

— Я знаю, Макар, что он и из-за чего. Твоей вины здесь нет, — твёрдо сказала Серафима Марковна. — Я говорю о том, что молодые люди бывают излишне чувствительны. Кто из-за несчастной любви, а кто из-за непонимания родных… а итог всё равно один может статься. Так что, дорогие родители, — она укоризненно посмотрела на дочку с зятем, — я вам ещё раз напоминаю: не хотите потом локти кусать — отстаньте от ребёнка и не требуйте от него невозможного. Пусть живёт с кем хочет. Наше дело — его поддерживать и помогать по мере сил. И если Макар с Серёжей своим разбежится, чтобы мальчику было куда пойти. Здесь его дом в конце концов.

Макар смотрел на бабушку, затаив дыхание, и не мог поверить — она его защищает, да ещё в таком деле! Родители тоже сидели притихшие — видать, пытались переварить услышанное. Давалась им это явно с трудом. Но следующая фраза Серафимы Марковны заставила Макара поперхнуться водкой, на которую он приналёг для снятия стресса.

— Но лучше б ты, Макар, конечно, в своё время не с Сыроежкиным этим спутался, а на его брата внимание обратил, — сказала бабушка. — Вот уж на кого можно положиться, так это на Элека Громова!

— Ба-а!.. Эл женат вообще-то, у него дети, — просипел, продрав горло, Макар.

— Да, — скорбно согласилась бабушка. — Ты его упустил.

Дальше статок трапезы напомнил Макару какой-то фарс. Серафима Марковна опять вспомнила Розу Львовну, заставила всех трижды выпить за упокой её души, минут на двадцать толкнула речь о том, каким замечательным человеком была Розочка — начитанным, утончённым и деликатным (тут Макар вспомнил как старая библиотекарша-матерщинница вовремя вправила ему мозги, и вынужден был с бабкой согласиться), потом вкратце передала все когда-либо слышанные от покойной ныне подружки сплетни про «голубых» артистов театра, кино и балета, упомянула ни к селу ни к городу Чайковского, Платона, Караваджо, Леонардо да Винчи и почему-то наркома Чичерина, и только когда мать взмолилась: «Мы всё поняли, мама, хватит!», успокоилась.

Вечером, когда уже пора было прощаться, отец отвёл Макара в сторонку и спросил:

— Сынок, про Митю… почему ты сказал, что он из-за тебя?

— Потому что это правда, — ответил Макар. — Он любил меня… А я его бросил. И это то, чего я себе никогда не прощу.

— Да… Поверить не могу, — покачал головой отец. — Мы же действительно не догадывались, что у тебя такое… Ты ведь поэтому тогда школу прогуливал, из хоккея уходил, дома не ночевал…

— Я себя ненавидел, — тихо сказал Макар.

— Макар, — отец крепко обнял его. — Знаешь… бабушка права — чтобы не случилось, у тебя есть мы. Всегда помни об этом.

***

— Ну, чего там тебе бывший пишет, что ты за его письмом, как в жопу укушенный, побежал? — недовольно хмыкнув, поинтересовался Серёжа, как только они добрались до дома.

— Я не знаю, не смотрел ещё, — зевнул Макар. — Не до того было. Да и устал я чего-то…

— Ладно-ладно, не отлынивай! — Сергей полез в сумку к Макару, достал оттуда конверт и всучил ему. — Читай, Гусик! Я хочу знать, как он тебе в любви объясняется и зовёт к себе в Свердловск — жить и трахаться!

— Ну ты скажешь, СыроеХа! — фыркнул Макар и разорвал конверт. — Ух ты-ы!

Письмо было коротким, всего полстранички. Но в него была вложена фотография. Со снимка на Макара смотрела парочка закадычных на вид друзей — один, высокий и крепкий брюнет, буквально лучащийся счастьем и гордостью за друга, обнимал за плечи второго, невысокого щуплого шатена с мальчишеским лицом и задорной улыбкой, на руках у которого… сидел ребёнок. Что за парень с ребёнком, которого так бережно обнимал на фотокарточке Денис Евгеньевич, Макар понял сразу — Коля. Та, самая первая и единственная любовь Дениса Скворцова, настигшая его в первом классе и не отпустившая, по-видимому, и до сих пор.

В письме Денис так прямо и говорил: Макар, хочу поделиться счастьем и пожелать его тебе. Далее следовал краткий рассказ о том, что, написав однажды наудачу Коляну, Денис всё-таки получил от него ответ и… приглашение приехать в гости. Чем тут же и воспользовался, взяв на работе отпуск. Оказалось, что Коля давно в разводе, ребёнка воспитывает практически один, потому что бывшая жена подалась в артистки и теперь всё время в разъездах, но, самое главное, всё это время он помнил Дениса. Подробностей Денис не писал, сообщал только, что вскоре после возвращения в Москву он уволился с работы и, собрав все свои вещи, перебрался на постоянное место жительства в Свердловск. А поселился, соответственно, у друга, который так любезно предоставил ему за символическую плату комнату в своей двушке. Работать Денис устроился по специальности в местную спортивную школу олимпийского резерва, а в свободное время помогает Коляну воспитывать дочку.

«Помнишь, Макар, я как-то тебе говорил, — писал Денис Евгеньевич, — что никогда не знал, была ли моя школьная любовь взаимна? Так вот, теперь я знаю — была, с самого первого класса. И по сей день».

— Ну ни хера ж себе! — воскликнул Серёжа и вернул Гусеву письмо. — Вот ведь свезло мужикам! Почти как мне с тобой, — он обнял Макара и полез ему по свитер греть руки.

— Так что ни в какой Свердловск я не поеду, — чмокнул в нос Серёжу Макар, — останусь здесь с тобой — жить и трахаться! Только сначала чайник поставлю, пока ты меня граблями своими холодными не заморозил.

Пока Макар возился с чаем, Серёжа тоже без дела не сидел, разбирал свою сумку, куда мать по обыкновению напихала голодающему ребёнку всяких гостинцев.

— Вот! Держи, Гусь, это тебе! Сразу не взял, а потом всё руки не доходили забрать. Хорошо, сегодня вспомнил.

— Чего это ты мне свою чашку подсовываешь? У меня своя есть, — не понял Макар. Покрутил в руках кружку и вернул её владельцу.

— Не-не, она твоя, — замотал головой Серёжа. — Папка её специально для тебя купил, давно ещё, когда в Чехословакию ездил. Просто я зажилил.

— Зажилил? Мне? Чашку с гусем? — засмеялся Макар. — А сейчас чего отдаёшь?

— Дык это… — виновато улыбнулся Сыроежкин. — Тут гусь же… Я на него смотрел, когда тебя рядом не было. Тебя представлял… разговаривал иногда даже…

— С ним? — прошептал Макар — смеяться ему уже совсем не хотелось.

— Ну… почему с ним? С тобой…

— Серёж… — Макар усадил Серёжу к себе на колени и, не отрываясь, смотрел на него во все глаза.

— А сейчас думаю, зачем мне гусь на чашке? — Серёжа наклонился и легко поцеловал Макара в губы. — Ты ведь теперь всегда со мной.