— Та шо ты такое Ховоришь?! Не выдумывай! Напридумывал себе чёрти чё, теперь маешься. Не дури, Митька.

— Я не выдумываю, это правда — я очень тебя люблю. И мне казалось… казалось, что ты тоже… Ты совсем не любишь меня? И раньше тоже, когда мы… Макар?

— Нет! Не люблю. И раньше тоже. Кончай хернёй страдать.

— Тогда… я не знаю, что мне делать?.. Я не придумал, я действительно влюбился, люблю тебя… Ты мне дороже всего на свете, Макар… — Митино отчаяние убивало Гусева, но как помочь ему он не представлял совершенно.

— Слушай, ты успокойся. Не накручивай себя, всё ведь хорошо. Просто я первый, кто тебе такой попался, ну, ты и решил, что… а не надо было. ПоХоди, найдёшь ещё, друХие будут.

— Да как же, Макар? Какие другие, если я ни о ком кроме тебя и думать не могу. Чем я так плох для тебя? Почему ты не можешь даже немного быть со мной? Пусть и без любви, без неё я переживу, а вот без тебя — нет… Или у тебя кто-то есть? Есть кто-то, кого ты любишь? Раз не меня…

— Да, есть. Это совершенно другой человек.

— Это парень? Ты любишь его?

— Да. И очень сильно.

— Тогда понятно… Но как быть мне?.. Жить без любимого человека… Я не смогу наверно… — Савельев больше не плакал, но говорил как-то растерянно и, как показалось Макару, с трудом.

— Блин, Мить, я не знаю. Я же живу как-то.

— Как это? С этим парнем, у тебя с ним ничего нет, получается? — также заторможено поинтересовался Митя.

— Ничего у нас нет, и вообще, не знаю, будет ли. Но это ничего не меняет, Митя. Для нас с тобой.

— Но это же глупо, Макар! Мы могли бы быть вместе, раз уж у тебя такая же ситуация… Тебе ведь было не так плохо со мной…

— Мить, я тебе уже всё сказал, честно, — Макар тяжело вздохнул и, сделав небольшую паузу, добавил: — Найди кого-нибудь…

— Любимый мой, — почти прошептал в трубку Митя, — Один раз ведь я могу тебя так назвать? Больше всё равно не придётся. Надеюсь, что тот, кому так повезло быть любимым тобой, однажды ответит тебе взаимностью. А я… я постараюсь сделать так, как ты говоришь, постараюсь жить без тебя. Если смогу. Прощай, Макар!

— Алё! Алё! Митя!..

— Я ведь не поверил ему, — словно оправдываясь, сказал Гусев. — Когда он сказал, что все эти четыре месяца, только обо мне и думал… Ну разве так бывает, Эл? У человека же всегда какие-то дела есть, учёба, друзья… А он говорит, говорил, в смысле… — Макар вытер глаза рукой и с такой болью посмотрел на Громова, что у того холодок по спине пробежал. — Он сказал, что жил только тем, что вот мы летом ещё увидимся… А потом понял, что не сможет… до лета. Упросил родителей, чтобы они его в Москву отпустили… Эл, я, правда, не думал, что он в буквальном смысле жить без меня не может, клянусь! — Макар встал со своего места и начал бесцельно бродить по раздевалке, натыкаясь на все углы. Потом остановился, подошёл к Элу, сжал его ладони в своих руках, заглянул Громову в глаза и сказал: — Просто для него это шок был, ведь не принято же между парнями у нас, статья даже за это есть, а тут я!.. Вот Митя… — на имени бывшего друга голос Макара дрогнул, — Митя и решил, что я особенный, что меня любить можно… да ещё так… Я сказал ему об этом, что зря он, других ещё встретит, они лучше будут!

— Макар… — Эл знал, что скажет болезненную для друга вещь, но промолчать не смог. — Ты любишь моего брата?

— Люблю, — виновато опустил голову Макар.

— Но ты решил, что другой человек не может по-настоящему любить тебя. Почему?

— Потому что это правда, — Макар удивлённо взглянул на друга, мол, очевидные вещи ему объяснять приходится. — И Серёжа меня не полюбит, я это знаю, просто думать об этом не хочу, чтоб окончательно не спятить. И у Митьки бы эта дурь прошла… со временем. Надо подождать было только. А я… — тяжело вздохнул Гусев, — я не дал ему этого времени. Потому что идиот и мудак, только о себе думал. А он всего-то просил встретиться с ним несколько раз на каникулах. Ведь не убыло бы от меня, наоборот, удовольствие бы получил… Он такой нежный был, Эл, если б ты знал!.. — опять пустил слезу Макар. — И красивый… На вас с Серёгой похож, только более утонченный что ли… И представляешь, на асфальте!.. — Гусев отвернулся, и Эл мог лишь видеть как трясутся его плечи.

Несколько минут Макар ещё не мог прийти в себя от душивших его слёз, которым он спустя столько времени смог наконец дать волю. Потом успокоился, посмотрел на Эла устало и продолжил свою исповедь.

— Я всё с Серёжей хотел время провести, мы договорились даже, что вместе все каникулы будем. Вот в этом я, Эл, и виноват. Надо было плюнуть на свои желания, а Серёжа бы и без меня прекрасно обошёлся. Но я так хотел быть с ним!.. Что отказал человеку, которому был по-настоящему нужен. Не поверил… когда он сказал, что без меня жить не сможет. Подумал, что, вот, я же живу как-то? Хотя нужен Сыроеге, как собаке пятая нога. Да ещё и Митьке об этом сказал… Идиот, короче… А он: «Постараюсь жить без тебя. Если смогу. Прощай!» И трубку повесил. А потом записка эта: «Прости, Макар, я не смог». Он ведь не плакал, Эл, когда прощался со мной. Хотя я ему такие вещи говорил!.. Отшил, можно сказать… Он спокоен был. Наверное, всё решил для себя… ещё тогда.

Макару было почти физически больно рассказывать о произошедшей по его вине трагедии, Элек видел это по его искажённому страданием лицу. И чтобы как-то облегчить участь друга, Громов попытался его обнять. Да только Гусев, отстранился, не дал ему это сделать.

— Не надо, Эл, — отрицательно покачал головой Макар. — Не заслужил… Пойду я, спасибо, что выслушал. И если ты, это… — замялся Гусев, — больше мне руки не подашь… я пойму, короче. Пока, Эл!

Макар взял свои вещи и быстро вышел из раздевалки, оставив Громова одного переваривать новую информацию. В общем-то, суть дела Элек понял и причину странного поведения Гусева выяснил. Да вот только что с этим знанием делать, представлял себе плохо. Ведь не скажешь же Серёже: «Прости, братишка, но Гусь хандрит, потому что его любовник, которого он отшил недавно, в окно вышел. А с тобой не общается, потому как отставку бедняге Макар именно из-за тебя дал — твоя задница ему милее оказалась. Теперь совестью мучается». В последнем своём выводе, кстати, Эл тоже был вполне уверен: хочет Гусев этого или нет, а винит в случившемся он не только себя — Серёжу тоже. Не будь его — Макар не послал бы своего Митю, и тот остался бы жив.

Поэтому, заглянув после тренировки к своим кровным родственникам под предлогом проведать любимую тётю и братика, Громов озвучил Сыроежкину сильно урезанную версию гусевской личной драмы.

— У Макара друг погиб недавно, они в Одессе этим летом познакомились. Так что ты, Серёжа, его не трогай сейчас, дай пережить спокойно, — сказал Эл и на Серёжины слова, что надо Гуся как-то поддержать и утешить, повторил: — Просто не лезь к нему. Он не настроен сейчас ни с кем общаться.

Сыроежкин брата, естественно, не послушал и на следующий же день кинулся к Гусю выражать соболезнования. И наткнулся на стену холодного отчуждения: Гусь ему коротко сказал спасибо, пояснил, что не хочет об этом говорить, и более за весь день ни проронил в Серёжин адрес ни слова. И головы в его сторону больше не повернул. Впрочем, он со всеми так себя вёл — этот факт Сыроежкина несколько обнадёжил: может, Эл и прав, надо просто подождать, дать Макару время в себя прийти.

Чтобы как-то отвлечься от грустных мыслей о своей, возможно, уже закончившейся дружбе с Гусём, Серёжа стал больше времени проводить с Майей — внял совету брата о том, что если с девушкой не будет гулять он, это начнёт делать кто-нибудь другой. Поэтому Сыроежкин старательно вызванивал Светлову на прогулки после уроков, встречал её после школы, водил в кино и даже приглашал к себе в гости, чем неизменно вызывал умиление Надежды Дмитриевны — девушка сына ей очень нравилась.