— Дело не в нём? — Эл одевался, но при этом старался не прерывать с другом зрительного контакта, чтобы лучше уловить его эмоции и настроение.

— Не в нём, — подтвердил Макар.

— В Серёже? — в это Эл не верил, но спросить должен был.

— Серёжа, — вздохнул Макар, — Серёжа ни в чём не виноват.

Последнюю фразу Гусев сказал как-то странно, Элу даже показалось, что Макар сам не верит в свои слова. И это заставило Эла испугаться — Серёжа очень зависим от дружбы с Макаром, и если друг по каким-то своим причинам отвернется от него, Серёже будет по-настоящему плохо.

Запаниковав, Эл бросился к Макару, опустился перед ним на колени, не встретив никакого сопротивления, взял его руки в свои и, преодолевая страх, спросил прямо:

— Что у тебя произошло? С момента как мы вернулись, ты сам не свой… А сейчас, ты же плакал, я вижу это. Скажи мне, что случилось? Почему тебе плохо? Ответь, пожалуйста, Макар!

— Эл… — Гусев замолчал на пару секунд, собираясь с духом, заставил себя наконец взглянуть Громову в глаза и глухо сказал: — Из-за меня погиб человек. Понимаешь? И мне теперь с этим жить…

========== 15. Время, назад! ==========

Эл во все глаза смотрел на Гусева и с трудом верил в то, что рассказывал ему друг. Не потому что он подозревал его во лжи, просто в голове не укладывалось. «Как я провёл это лето» — если бы Макар правдиво описал в традиционном сочинении события, которые произошли с ним в июле–августе, он без сомнения произвёл бы фурор в классе и даже в школе, заслужил бы вызов родителей к завучу или директору, а сама школьная администрация отправилась бы на ковёр в РОНО. Может быть — точно этого Громов знать не мог. Точно он знал только одно — это было бы не школьное сочинение, а целый запрещённый цензурой порно-роман с элементами драмы. А может, и ещё чего похуже — раз Макар сказал, что из-за него погиб кто-то.

Пока Гусев излагал ему историю своего недолгого летнего знакомства с соседским мальчиком Митей, описывал (любовно, по-другому и не скажешь!) его внешность, их совместное времяпрепровождение, Элек не мог отделаться от странного ощущения, больше всего похожего на… ревность. Да, Элек ревновал Макара к этому Мите, но, что называется, не для себя. Для брата. Как мог Гусев, всю дорогу заливавший ему о большой и чистой любви к Серёже, вот так просто трахаться с другим мальчишкой? Будто мало ему Дениса Евгеньевича!.. Эл откровенно растерялся — ведь он вроде как не одобрял такие отношения, ему бы радоваться, что Гусев предпочитает удовлетворять свою противоестественную страсть с другими парнями, а не с его братом… А он не радовался, ему было обидно за Серёжу.

Гусев же говорил и говорил… Эл чувствовал, Макару действительно плохо, до сих пор он всё носил в себе, не имея возможности с кем-либо поделиться переживаниями, а тут его прорвало — единственный человек, который в некотором смысле держит его за яйца, также оказался и единственным, кому можно довериться, излить душу. И Громов помимо воли стал постепенно проникается сочувствием к Макару, понимать его боль и отчаяние.

— Моя бабка позвонила родителям, когда мы на даче у тебя были, — шмыгнул носом Гусев. — Хотела со мной поХоворить, но раз меня нет, всё матери передала — типа это касается моего друХа, все дела… А мать уж потом мне рассказала, в тот же вечер как мы домой вернулись. Митька из окна выкинулся. Родственники его на каникулы к дедам в Одессу отправили, а он у них в первый же день в город отпросился, якобы подругу свою бывшую проведать, Катю. Ну, я Ховорил тебе про неё… Ну, вот, он пришёл к ней на Канатную, значит, а она ж на десятом этаже живёт… Вот… Ну, и пока её в комнате не было, Митя вышел на лоджию… и прыгнул, — Макар закрыл глаза и замер на минуту, почти не дыша.

— Слушай, — решился прервать его молчание Элек, — а почему ты решил, что он из-за тебя?

— Два плюс два сложить несложно, даже для меня, — невесело усмехнулся Гусев. — Да и записка у него в кармане оказалась, милиция нашла. Там моё имя было.

— Он тебя обвинял?! — ужаснулся Громов.

— Никого он не обвинял, — вздохнул Гусев, — не такой человек был. Наоборот, извинялся за неудобства перед Катей, просил прощения у родных, а про меня… Там слова такие были: «Макар, я не смог, прости».

— Не понимаю… К чему это? — действительно не понял Элек.

— Он звонил мне, — упавшим голосом сказал Гусев. — Незадолго до Нового года. Именно тогда я и испортил всё. Я… убил его.

Этот телефонный разговор Макар помнил почти слово в слово, настолько он запал ему в душу. И долго ещё потом пытался понять, можно ли было поступить иначе, подобрать другие слова. Оказалось — можно, необходимо даже. Но Макар этого не сделал…

— Да, я тоже рад тебя слышать. Только… откуда у тебя мой номер?

— Я у бабушки спросил. Они же с твоей дружат вроде как, и телефоны родственников у них есть. Ну, на всякий случай… Я просто… Ты извини, но мне так хотелось тебя услышать, вот и… попросил дать мне… — Митя немного запинался, когда говорил, видно нервничал, как догадался Макар.

— Понятно…

— Ты не сердись, пожалуйста, я тебя доставать звонками не буду, сейчас, вот, чисто на удачу позвонил, а ты дома оказался. Повезло, — опять начал оправдываться Митя. — Расскажи, как у тебя дела?

— Ну, нормально всё у меня. Учусь, в хоккей играю. А ты как?

— Да вот, учусь тоже, больше ничего.

— А… Ну, хорошо.

— Знаешь, Макар, я на самом деле не просто так звоню. Я могу у родителей отпроситься, они меня отпустят. В Москву, — голос у Мити немного дрожал, но Макара тогда это не насторожило.

— Хочешь приехать? Ну… Москва зимой красивая. Снегу много навалило. А чего так, по братьям соскучился?

— Нет, Макар. По тебе соскучился. Очень увидеть тебя хочу, ну, и вообще… Понимаешь?

— Мить… Ты чего это?..

— Мы могли бы вместе каникулы провести. Я у кого-нибудь из братьев остановлюсь и хоть каждый день смогу к тебе ездить… Это не так далеко будет.

— Слушай, я не знаю, я вообще, не уверен, что смоХу пересечься с тобой на каникулах. Я буду занят — у меня тренировки, друХие дела…

— Макар, но сейчас такая возможность есть, если ты не сможешь, мы так и не встретимся больше, — нотки отчаяния в Митиных словах резали ухо, но что мог ответить ему Макар, у которого были свои планы на эти две недели?

— Ну, летом увидимся. Может быть.

— Я не доживу до лета. Просто сил не хватит. Я еле эти месяцы вытянул, всё думал, что вот летом мы… Но до лета ещё почти полгода, а я уже всё… Ты мне снишься, каждую ночь, Макар… С того дня как мы расстались, только о тебе и думаю. Учусь с трудом, общаться ни с кем не могу нормально. Мне так плохо без тебя!.. — Митя говорил шёпотом, видимо боясь, что кто-то из посторонних на переговорном пункте услышит его, но Макар различал всё отчётливо, даже то, что слышать и вовсе не хотел, например, слёзы в Митином голосе.

— Митька, перестань! Жил же ты до этого как-то?! Четыре месяца нормально всё было, а теперь чего? Вожжа под хвост попала?..

— Да не жил, я, Макар, не жизнь это… без тебя. Хоть несколько раз встреться со мной, я приеду, — хлюпал носом Митя.

— Я сказал же, что не смогу!

— За все каникулы неужели не сможешь выкроить время? Ты будешь занят все эти десять дней, которые я могу быть в Москве? — не поверил Савельев.

— Все десять дней, да.

— Ты просто не хочешь меня видеть, — наконец-то дошло до Мити. — Но ведь летом нам же было хорошо вместе… Или тебе не нравилось быть со мной, не нравилось то, что мы делали? — спросил он упавшим голосом.

— Почему не нравилось? Всё нравилось…

— Но я люблю тебя, Макар, так люблю!.. — почти плакал в трубку Савельев, невольно вызывая раздражение своего собеседника.