— Так это тебя Зоя ударила? — удивился классный руководитель. — Но почему?

— Да по жопе я её шлёпнул! — нехотя ответил Гусев.

— Макар, не выражайся! Ну, сколько можно тебе говорить?.. — напустил на себя строгий вид Семён Николаевич, но своё возросшее удивление всё равно скрыть на смог. — И зачем ты стал шлёпать девочку? Да ещё по такому месту…

Гусев ничего вразумительного ответить учителю не смог, и на этом инцидент замяли. Через пятнадцать минут вернулись в класс Кукушкина с Громовым. Зойка с опухшей физиономией, красными глазами и перевязанной правой рукой. Элек с нечитаемым выражением лица прошёл к Зойкиной парте, шепнул что-то на ухо соседу Кукушкиной, и тот скоренько подхватил свои манатки и свалил на свободную парту. А Эл как ни в чём ни бывало занял его место рядом с девушкой. Зойка от такого самоуправства только рот раскрыла и глаза на Громова вылупила. Но ничего не сказала, что уже само по себе удивительно, тихо села на своё место и челюсть с пола подобрала.

«Надо же, произвёл впечатление! — восхитился про себя наблюдавший эту сцену Гусев. — Железный малый! Повезло Зойке…» Потом вспомнил, что вообще-то к Колбасе он тёплых чувств испытывать не должен, пошевелил языком у себя зуб — вроде не шатается, и принялся переписывать с доски условие задачи.

Зойка весь урок старательно пыхтела, пытаясь освоить письмо левой рукой, Эл бросал на неё сочувственные взгляды, а в конце урока сам собрал её вещи в портфель и нести его не дал.

Теперь Громов на всех уроках сидел исключительно с Кукушкиной и, пока рука у неё окончательно не восстановилась, всячески ей помогал и как мог облегчал жизнь. Даже провожать до дома повадился, и она не возражала.

Макар на этот их недороман смотрел с большой надеждой — чем глубже Элек увязнет в собственной личной жизни, тем меньше будет интересоваться его с Серёжей отношениями. Серёжа, правда, восторгов друга по поводу скромных успехов брата на любовном фронте не разделял.

— Смотри, ну куда это годится? Ходит за Колбасой, как собачка на привязи, а она только смотрит свысока и губки поджимает. Над ним же скоро все смеяться будут! — пожаловался как-то Сыроежкин Гусю.

— Та не бери в голову, — отмахнулся Макар. — Эл не глупее нас с тобой, знает что делает.

— Я не могу, — вскинулся Серёжа, — он мой брат, я переживаю за него. А эта… ему не пара!

— Я не пойму, ты чеХо, ревнуешь, что ли?! — начал злиться Гусев. Ведь как знать, может, Сыроега вслед за братом на Кукушкину внимание обратил? Риск-то есть…

— Да какая ревность?! Скажешь тоже!.. — возмутился Серёжа. — Просто не хочу, чтоб Эл посмешищем выглядел и с разбитым сердцем потом ходил. Знаешь, как это тяжело?

— Знаю, — коротко кивнул Макар, поймав на себе недоверчивый Серёжин взгляд. — Но Эл не тот человек, над которым безнаказанно посмеяться можно.

Серёжа опять другу не поверил, как оказалось, напрасно. На следующей неделе у всего класса появилась прекрасная возможность воочию убедиться, что Элек Громов — человек серьёзный, и шутки с ним плохи.

Попривыкшая уже к неустанному вниманию Элека к своей персоне, его заботе и предупредительности, Зоя не то чтобы перестала всё это ценить, ей просто было обидно, что все эти ништяки исходят от Серёжиного брата, а не от самого Сыроежкина. Именно этим Громов её и раздражал — тем, что не был Серёжей.

— А, мой верный паж пришёл. Повесь на место, — повелительно-снисходительным жестом указала Кукушкина на свою парту замершему с её портфелем в руке Элеку.

После истории Эл заболтался с Серёжей, и Зоя ушла на математику одна, без портфеля, естественно — тот уже по сложившейся традиции был у Громова. Когда Элек поднялся в кабинет, то первым делом стал искать глазами Зою, однако, та, окружённая толпой девчонок, заметила его первым. И сказала эту свою фразу про пажа.

Что-то, видать, в лице Эла изменилось — стоящие позади него Гусев с Сыроежкиным этого не видели, но сразу поняли по мгновенно воцарившейся в классе тишине: девчоночьи смешки резко стихли, другие ребята тоже замолчали и обернулись на Громова. Эл медленно опустил Зоин портфель на пол прямо там, где стоял, а сам, так же спокойно и не торопясь, прошёл на пустующую последнюю парту в конце класса. На Кукушкину даже не обернулся.

— Вот это да!.. Молоток, Эл, уважаю… — присвистнул, глядя на него Гусев.

— Хм, надолго ли его хватит? — скептически заметил Сыроежкин. — Как бы завтра сам к ней не приполз.

— Эл не приползёт, — уверенно сказал подошедший к ребятам Корольков.

— Это точно, — поддакнул другу тоже внимательно следящий за развернувшейся драмой Смирнов.

— Ты, Сыроега, своего брата лучше всех знать должен, а таких простых вещей не понимаешь, — легонько щёлкнул по носу Серёжу Макар. — Эл себя в обиду не даст. Никому.

— Да, я просто поверить боюсь, что он за ум взялся и эту дуру бросил, — поморщился Сыроежкин.

Гусев всё-таки надеялся, что не бросил — уж больно ему не хотелось, чтобы опять всё внимание Громова было сосредоточено на дорогом братце.

***

— Слышь, Эл, может, простишь уже Колбасу, а? — решил поговорить с приятелем Макар. — Ну, девки ж все дуры — сначала ляпнут, потом подумают. А Зойка перед подружками просто выпендриться хотела. Чего ты, а? Третий день уже её не замечаешь… А она на тебя смотрит.

Они как раз ехали на очередную тренировку, и Гусев решил, что это подходящий случай наставить товарища на путь истинный.

— Я на Зою и не обижался, — пожал плечами Элек. — И мне неважно, почему она так сделала. Понимаешь, Макар… — Громов задумался. — Хотя ты вряд ли поймёшь, между мужчинами таких отношений быть не может.

— Опять ты за своё, — недовольно скривился Гусев. — Не дурнее тебя буду.

— Я и не говорю, что ты дурнее. Дело в другом. Я люблю Зою, хочу чтобы она была моей, — Эл серьёзно посмотрел на Макара. — Но если я позволю ей унижать себя, да ещё и при людях, этого никогда не случится. Она меня просто не сможет полюбить. Поэтому я вынужден вести себя так. Разыгрывать холодность и равнодушие. У меня просто нет выбора…

— А если она не пойдет тебе навстречу, не извинится, что ты будешь делать? Мирись уж с ней сам — чего время тянуть? — стоял на своем Гусев.

— Не знаю… Мы на самом деле неплохо с ней общались, когда вдвоём были, — сказал Громов. — Мне кажется, она сделает первый шаг сама. Я подожду.

Гусев задумался. Что бы он сам сделал на месте Эла? Если б Серёжа публично его опустил. Ну, по шее бы ему дал, конечно. Слегка, просто чтоб берега не путал. Но на жопе ровно по-любому бы не сидел и не ждал, когда тот прощения просить придёт, ещё чего?! Сам бы за ним побегал. Но Громов-то Колбасу бить не будет, это ежу понятно. Зря, на самом деле — выпороть её не мешало бы. Но тут Эл прав — между парнями и девками большая разница имеется, и Макару её понять сложно. Да и вообще, представить, что Сыроега его унижает, да ещё при всех!.. «Бред какой-то, Серёга вообще никого гнобить не способен», — подумал Макар, но потом вспомнил, как чуть меньше года назад доставалось от него самому Серёже, в том числе и при одноклассниках. Сколько бедняга Сыроежкин тогда от него натерпелся!.. И вот на этом моменте Гусев вообще перестал что-либо понимать. Ведь, следуя логике Громова, он просто не мог полюбить Сыроежкина, потому что вначале Серёжа позволял себя унижать, ещё как! Просто не сразу понял, как сопротивляться надо, чтобы помогло. За такое Гусю, конечно, до сих пор стыдно, но факт есть факт: он безнаказанно чморил ни в чём не повинного парня, которого теперь любит так, что дышать порой больно от этих чувств делается. Почему же тогда у Эла с Зойкой должно быть всё по-другому? Ответа на этот вопрос Гусев так и не нашёл, сделал вывод, что с девками пиздец как сложно, и ему ещё очень повезло, что они ему неинтересны. Иначе бы бегал сейчас вокруг какой-нибудь крали и не знал как к ней подступиться.