— Ну, Гусь, не томи… если не понравилось, так и скажи! Я не обижусь, — Серёжа кусал губы и выжидательно смотрел на друга. — Стоишь как столб… Э-эй! — Сыроежкин помахал у Гусева перед лицом пятернёй.

— Ты… — Макар откашлялся, — Ты классно пел, Сыроега. Честно! И играл тоже… здорово, — Гусев с трудом сглотнул — в горле так пересохло, хоть опять этот чай пей. — Я просто в музыке не очень шарю. Но мне понравилось. Я б ещё хотел, ну… тебя… послушать, как ты поёшь. Сыграй ещё чего-нибудь, а?

— Э… я сейчас не могу больше — настроения нет, — замялся Серёжа. — Но потом, может, ещё чего тебе сбацаю. Из своего. А сейчас домой пошли, ладно? А то я так и не отогрелся чёт, — Сыроежкин зябко передёрнул плечами и хотел было уже пойти взять своё пальто, как вдруг оказался пойманным в горячие объятия лучшего друга.

— Не мёрзни, Серёг… — самому Макару было жарко — Серёжина близость заставляла плавиться его мышцы и гореть кожу, и часть этого тепла он надеялся вернуть его источнику. — Теплее? — выдохнул он Сергею в ухо.

Они теперь были одного роста, и как бы ни хотелось Гусеву уткнуться лицом в белокурую макушку, сделать это, стоя так, было уже невозможно, а удержаться от того, чтобы не прильнуть наконец к Серёжиным губам, стоило Макару титанических усилий.

— Ты меня щекочешь, Гусь! — захихикал, прижимая ухо к плечу, Сыроежкин. — Не дуй! Но тепло, да. Ты горячий, — Серёжа сильнее обхватил руками друга за талию, и смешки резко стихли. — Пошли домой, — сказал он серьёзно и сразу же отстранился.

«Почувствовал мой стояк и испугался, — разочарованно подумал Макар, надевая пальто. — Или противно стало… Чёрт! Ну что за жизнь, а?»

Когда вышли на улицу, вся досада Гусева развеялась как по волшебству — потому что именно волшебство сейчас и накрыло столицу, кружась в воздухе мелким белым пухом и оседая мягким ковром на землю. Первый снег в этом году в Москве выпал рано и таять, что удивительно, пока не собирался.

— Ух ты, красота какая! — восторженно завопил Сыроежкин и тут же попытался наскрести с земли снега и слепить снежок. Метнул свой недоделанный снаряд в друга (снежок естественно рассыпался ещё на подлёте), заржал, глядя на то, как Гусев отплёвывается от холодной белой пыли, и, разинув рот, стал ловить падающий снег.

— Придурок! — усмехнулся Макар. — Опять снега наешься и заболеешь. Детский сад — штаны на лямках!

— Ты лучше сам попробуй, а не ворчи. Здорово же! — смеясь, сказал Серёжа и опять запрокинул голову.

Макар пробовать не собирался. И не потому что ему последние лет десять такие фокусы были уже не интересны — он, не отрываясь, смотрел на раскрытые алые губы, высунутый язык, на который садились и сразу таяли снежинки, на зарумянившиеся на морозце щёки, выбившиеся из-под шапки светлые вихры и боролся с желанием схватить этого дурачка в охапку, зацеловать его до смерти, а может даже и завалить прямо тут, на улице, кувыркаясь с ним на припорошенной первым снегом стылой земле.

— Я люблю тебя, Серёжа, — прошептал Макар.

— Чего? — не расслышал всё ещё продолжавший веселиться Сыроежкин.

— Приступ у тебя что ли? Сколько ржать можно, Ховорю?!

— Гусь, ты чё сегодня такой занудный? — Серёжа и не думал прекращать смеяться, наоборот, подошёл к Макару, натянул ему на глаза шапку, услышал всё, что думает о его умственных способностях друг, обнял Гуся за шею, и они двинулись наконец к дому.

***

С того дня, как Сыроежкин впервые решился спеть для своего друга, прошёл почти месяц, и он ни разу об этом не пожалел — Гусеву действительно понравилось Серёжино исполнение, один только офигевший взгляд его чего стоил! И Серёжа подумал, что если уж на друга он такое впечатление произвел, то Майку точно очарует. На очередном их свидании Сыроежкин так и предложил девушке:

— А хочешь я тебе песню спою? Я её сам сочинил — и слова, и музыку.

Светлова с радостью согласилась, и они пошли в гараж. Серёжа, немного волнуясь, спел своей подружке ту же песенку про школьников, что и Элу когда-то. Даже сплясал в такт музыке, больше чтобы согреться, чем от внутреннего драйва. Майка кокетливо улыбалась, глядя на импровизированный концерт в её честь, в конце похвалила, сказав, что это было очень мило, и что у Серёжи определённо талант. И даже поцеловала его в щёку.

Сыроежкин был в растерянности, сам не понимал, что чувствует. Вроде надо радоваться, ведь его творчество оценили, и говорила Майка вполне искренне, не из вежливости. Даже, вон, чмокнула его в знак благодарности… Но что-то было не то. Словно Серёжа ждал чего-то от своего выступления и этого чего-то не получил. Будто его обманули, не дали обещанной награды.

«Наверное, я всё-таки не так уж хорошо пою, — думал Серёжа уже дома, лёжа вечером в своей кровати. — И песня дурацкая. Элу она понравилась, потому что он тогда малость не в себе был. Сейчас бы он явно не впечатлился. При его-то способностях! А Гусь просто в музыке не разбирается, так сам и сказал… Эх!.. И с чего я решил, что все будут как Макар реагировать?» — мучился сомнениями Сыроежкин.

В школе должна была скоро состояться новогодняя дискотека, и если уж не перед всей школой, то спеть перед своими одноклассниками шанс у него был. Серёже очень хотелось выступить перед публикой, чтобы все на него смотрели и восхищались. Как Макар. Да толь он боялся, что на самом деле будет выглядеть жалко, что песни у него глупые, а голоса вообще нет. И люди станут смеяться над ним или того хуже — не будут слушать и займутся своими делами.

«У Гуся что ль совета спросить? Он-то явно не захочет, чтобы я перед всеми дураком выглядел, — размышлял о своих творческих перспективах Сыроежкин. — Это он раньше меня обижал, а с тех пор, как мы подружились, Гусь за меня горой! Ну и повезло же мне с ним!..» — Серёжа улыбнулся и мечтательно закатил глаза, вспоминая, как Макар оберегал его после травмы, которую он так кстати получил на этом дурацком хоккее.

Так или иначе, а в последнее время все Серёжины мысли сводились к одному — к лучшему другу и их отношениям. Правда, с некоторых пор Сыроежкин стал беспокоиться на счёт их дружбы — Макар много времени проводил с Элеком, всё-таки они тренировались вместе. И вроде бы в том, что брат тоже дружит с Гусевым, ничего плохого не было, в конце концов это даже хорошо, что у них втроём такие замечательные отношения. Но Серёже было не по себе. Он даже не сразу понял, почему. Потом сообразил — его впервые стало напрягать их с Элом внешнее сходство. Почему-то стало казаться, что брат опять его «заменит», ведь, если подумать, с Элеком у Макара теперь куда больше общих интересов, чем с Серёжей. «Зря я, наверное, хоккей бросил! Мог бы и потерпеть, ради Гуся-то… Ну да чего уж теперь!» — сетовал про себя Сыроежкин, в который раз представляя себе как прижимался к другу по разным, порой надуманным, поводам, как грелся его теплом и чувствовал его силу. Потерять всё это очень не хотелось.

Впрочем, не один Серёжа маялся, Гусеву тоже несладко было — каждый раз при виде Сыроежкина он вынужден был бороться с острым желанием стиснуть его в объятиях и зацеловать. Тогда в гараже они были так близко — всего лишь несколько сантиметров разделяли их губы. Но Макар испугался — один неверный шаг с его стороны — и дружбе конец, Серёжа станет избегать его, и хорошо, если не возненавидит. А так жить он не сможет. И это были не пустые опасения — Сыроежкин много времени проводил с Майкой. Практически всегда, когда у них с Элом были тренировки, Серёжа шёл гулять со Светловой, которая свою гимнастику благополучно забросила и была теперь почти всегда свободна.