Никакой червячок сомнения даже не шевельнулся в его душе, когда Макар почувствовал на себе чужие губы — эта встреча, словно глоток свободы, опьянила разум, убив на корню любые угрызения совести. Он устал постоянно себя сдерживать, подавлять и ограничивать в общении с другими, часто очень симпатичными ему людьми. И сейчас Денис целовал его, а Макар думал только о том, хватит ли им тут места или придётся ограничиться минетом.

Места хватило. Денис усадил его себе на колени, развернул спиной, и Макар полностью отдался физическим ощущениям, растворился в них, забыл про всё и про всех. Был только Денис — его крепкие руки снаружи, твердая плоть внутри, жаркое дыхание, заменившее собой воздух в салоне, и сдавленные стоны, ставшие единственными звуками окружающего мира.

— Я кончу сейчас… — выдохнул ему на ухо Денис.

— Да… давай… — Макар обхватил своей рукой кулак Дениса, стараясь задать нужный себе темп, непроизвольно зажмурился, несколько раз особенно глубоко насадился на его член и тоже кончил.

Оргазм оглушил его, и будто бы встряхнул всё тело — Макар обязательно свалился бы, если бы в такой тесноте было вообще куда падать. Открыл глаза и с ужасом понял, что не в оргазме дело — это действительно был удар. Который пришёлся по крыше автомобиля в аккурат над его головой.

— Сука! Какая же ты сука!.. Блядь! — в бешенстве крикнул на весь двор Серёжа и ещё раз со всей дури ударил обеими руками по машине. Потом пнул, что было сил, ногой колесо и смачно харкнул на стекло пассажирской двери, где сидели любовники.

Не помня себя от охватившей его паники, Макар выбрался наружу, на ходу и застёгивая трясущимися руками штаны, и кинулся к Сыроежкину.

— Серёжа!..

— Не подходи ко мне, ублюдок! — Серёжа сразу же отступил от него, не дав приблизиться к себе даже на метр, и в подтверждение своих слов поднял с земли валявшийся рядом кусок арматуры. Угрожающе взмахнул им. — Ещё шаг сделаешь — уёбу! Понял?! Тварь! Больше я тебя не знаю, урод! Ясно?!

Ещё раз с ненавистью глянул на Гусева, потом вдруг резко развернулся и бросился бежать к подъезду. Еле успел перед самыми дверями швырнуть железный прут в кусты. Макар дёрнулся бежать следом, и тут же был больно схвачен за плечо.

— Не надо, — покачал головой Денис. — Дай ему остыть.

— Я же умру… без него… — с трудом шевеля онемевшими губами, прошептал Макар. От осознания случившейся по его собственной глупости катастрофы, он почти перестал владеть своим телом — голос пропал, ноги стали ватными, вокруг всё стало видеться расплывчатым и нечёткими. К горлу подступила тошнота.

— Хочешь, останься со мной? — предложил Денис и обнял его. Но на этот раз Макар не почувствовал ни тепла, ни прикосновения его рук. Он даже слов почти не разобрал. Само лицо Дениса перестало восприниматься им как лицо живого человека — просто некий абстрактный образ окружающего мира, который что-то говорил Макару. Что-то совершенно ему неинтересное.

— Нет… — медленно водя головой из стороны в сторону, сказал Макар. — Ничего. Не надо. Я пойду…

И пошёл. На негнущихся ногах медленно двинулся туда, куда тянула его неведомая сила, к источнику которой он и хотел, и боялся теперь подойти. Остановился у Серёжиных дверей и понял, что просто не может нажать на кнопку звонка. Минут пять простоял, тупо пялясь на номер квартиры, потом так же медленно развернулся и пошёл к себе.

***

«И чего Гусь не остался? — недовольно бурчал про себя Серёжа, закрыв за Макаром дверь. — Мои после винища вырубятся щас, ничего не услышат… На диване бы потрахались, как люди… А он! Контрольная с утра! Выспаться надо! Правильный стал… Гусь лапчатый».

Серёжу мучило чувство странной незавершённости, будто они с Макаром не поставили какую-то важную точку в сегодняшнем дне. Уже лёжа в постели, он вспомнил, как они не раз засыпали тут вместе, как любили друг друга на полу возле дивана… Захотелось хотя бы ещё раз услышать голос друга, просто так, неважно, что он скажет.

Серёжа взглянул на часы: час ночи — долго же они отмечали сегодня будущее пополнение в семействе! А уже через семь часов вставать. Звонить Гусевым в такое время естественно нельзя, но Макар провёл к себе в комнату второй аппарат и держит его теперь на тумбочке рядом со своим диваном. И всегда снимает трубку после первого же звонка. Так что никого он не разбудит, кроме Гуся своего, решил в итоге Серёжа. Подошёл к телефону и набрал номер…

Один гудок, второй, третий… Надо срочно вешать трубку — Гусь не иначе как в сортире засел! Но Серёжа не успел.

— Алё?

— В-валентина Ивановна! П-простите меня, я думал, Макар трубку снимет, — растерялся Серёжа — сейчас гусевская мамаша ему вставит за такой поздний звонок!

— Я думала, Макар остался сегодня у вас, — сказала она настороженно. — Его нет, Серёжа, не приходил ещё. Скажи, а давно он от тебя вышел? — Валентина Ивановна разволновалась даже больше самого Сыроежкина.

— Минут пятнадцать назад… — у Серёжи пересохло в горле. — Он наверное, на лестнице… курит…

— Сейчас поищу его! — рассердилась на сына Валентина Ивановна. — Он же бросил!..

— Не надо! — остановил её Серёжа. — Я сам. Поищу. Всё равно не сплю ещё. Чего вам ходить… ночью по лестницам?

И тут же, чтоб не нарваться на возражения с её стороны, повесил трубку.

«Ну, Гусь! Ну, погоди! Мне он, значит, курить не даёт, сигареты мои выбрасывает, а сам!.. Втихаря! Ты у меня дождёшься, Макар Степаныч, все перья тебе, Гусик, пообщипаю нахуй! И выебу. Прямо у мусоропровода! Чтоб знал, гад!» — ворчал себе под нос Серёжа, натягивая уличные штаны и засовывая ноги в ботинки. Почему-то несмотря на всю свою напускную злость, ему очень хотелось увидеть сейчас Макара именно там, на лестнице, с сигаретой в зубах.

Серёжа два раза пробежался по всем этажам сверху до низу, заглянул на площадку, ведущую к чердаку, спустился к подвалу и запаниковал. На лестнице не было вообще никого, даже дымом сигаретным не пахло. И старая консервная банка на подоконнике, которой как пепельницей пользовались жильцы их этажа, была пустая, без хабариков. Гусь пропал.

Не отдавая себе отчёта, весь на нервах, Серёжа выбежал на улицу и, беспомощно озираясь, остановился посреди двора. Кругом темно и пусто, фонари и то горят не все. И вдруг движение. Слабое, едва пойманное его периферическим зрением. Машина, припаркованная в конце дома, как раз под неработающим фонарём. Серёжа пригляделся — тачка была явно чужая: в их доме мало кто имел автомобиль, и всех автовладельцев Серёжа знал. К тому же, жильцы обычно свои машины ставили на ночь в гараж, держать их на улице никто не рисковал. Но самое странное было не это — залётная шестёрка не просто тихо-мирно стояла в их дворе, она… раскачивалась.

«Гусь не дошёл до своей квартиры, его нет на лестнице, он не курит у подъезда… В трениках и футболке в семь градусов тепла далеко уйти он тоже не мог… — пронеслось в голове у Серёжи. — Разве что пробежать двадцать метров до чёртовой тачки! Которая трясётся так, словно в ней кого-то ебут!»

Сыроежкин медленно пошёл к машине. Стиснув зубы, сжав в кулаки вспотевшие ладони, не обращая внимание на колотящееся в горле сердце, он шаг за шагом приближался к границе своего бытия. Если то, о чём он думает и чего так боится, окажется правдой, он просто не сможет жить как прежде, весь его мир разделится на «до» и «после». Но. Ещё есть шанс повернуть назад, перезвонить через полчаса Гусевым (с сложившейся ситуации это можно), убедиться, что Макар уже дома (а может, он уже дома, а Серёжа просто прозевал его, пока бегал туда-сюда?). Только ноги не слушались своего хозяина, они сами шли к машине.