— Я Эла попросил мне с алгеброй помочь. С геометрией-то у меня нормально всё, а вот с алгеброй!.. — протянул Чиж, чиркнул спичкой и с явным наслаждением затянулся первой сигаретой из новой пачки.

— И? — Макар поморщился — он с некоторых пор с куревом завязал, также как и со всеми другими излишествами.

— Мы с ним в школе занимаемся, после уроков. Его разговорить не проблема — мы ж друзья и всё такое…

— ДоХоворились. Только, Чиж, у меня не табачная фабрика — Мальборо каждый раз не обещаю, но чем смоХу — отблаХодарю, — Макар снова похлопал приятеля по плечу и, распрощавшись, пошёл домой — ему и так большого труда стоило улизнуть от Серёги и выцепить Чижа за гаражи для приватного разговора.

С тех пор как Элек вернулся в школу, Макар всё никак не мог отделаться от мысли, что с ним не так всё просто, как кажется на первый взгляд. Вот не верилось, что всё у Громова хорошо, ну, хоть ты тресни! С братом почти не общается, его, Гуся, не замечает, зато со всеми остальными — рубаха-парень. Что-то здесь не то. А как узнать, где то? Серёжу не спросишь, да он и сам свято убеждён, что у братика всё зашибись. К Элеку не подойдёшь — вокруг него Кукушкина, словно коршун, вьётся, того и гляди — в морду вцепится. Остаётся только окольными путями узнавать, как там Эл на самом деле, действительно ли он счастлив и доволен жизнью. И правда ли он про него, Макара, забыл? Ну, о последнем Гусев всё же старался не думать — ни к чему это теперь.

И вот, мучаясь сомнениями и беспокойством за бывшего своего друга-тире-врага, Гусев подговорил Чижикова-Рыжикова сблизиться с Элом, вывести его на разговор по душам, да выспросить ненавязчиво, с глазу на глаз, как тому живётся-можется, как настроение, всё ли путём, ну и так далее. Чиж такой просьбе только обрадовался, но сказал, что за спасибо стараться не будет, ибо затея рисковая — можно от Зойки люлей огрести. А так хоть моральная компенсация будет.

— Вообще, Элек, когда народу рядом нет и Колбаса его не пасёт, грустный какой-то. Молчит в основном, — начал первый свой доклад Рыжиков. — Но со мной не очень-то помолчишь, сам знаешь. Так что в итоге он сказал, что жизнь — отстой, брат его не любит, друзей нет, а если Зоя его бросит, то вообще кранты. Как-то так. А потом почему-то про тебя спросил. Я вот не въезжаю, Гусь, что у вас за дела такие? Ты — про него, он — про тебя… Вы чё, разговаривать, как люди, вообще разучились? — спросил под конец Чиж. — И чего ты им вообще так интересуешься?

Макар на вопросы принципиально отвечать не стал — не Рыжикова ума дело. Вручил ему обещанные сигареты, поблагодарил и хотел было уже распрощаться, как Чиж ему дальнейшее сотрудничество предложил. В общем, раз такое дело, решил Гусев, надо пользоваться возможностью и хотя бы так послеживать за Громовым. Тем более, тот его не забыл, оказывается.

Последняя мысль особенно грела сердце. Хотя, конечно, новость, что у Элека вовсе всё не так зашибись, как он хочет это всем продемонстрировать, расстраивала. Не зря, выходит, у Макара в последнее время сердце ныло при виде его веселой мордахи. Но что со всем этим делать, Гусев не представлял — принять тот факт, что Элек Громов навсегда ушёл из его жизни, не получалось, а ставить под угрозу свои отношения с его братом — страшно.

Серёжа, как выяснилось, оказался большим собственником. Поначалу это приятно удивляло Гусева — он и сам был ревнив, и такое отношение к себе считал проявлением любви с Серёжиной стороны. Но постепенно стало тяжело — Серёжа постоянно требовал от него отчёта: где был, что делал, с кем общался. И если подозревал, что друг что-то скрывает, устраивал скандалы, истерил, распускал руки и в самых грубых выражениях припоминал Макару его недавнее сомнительное прошлое. А потом ещё и дулся показательно…

Один раз у них так даже чуть до драки не дошло. Макар на улице случайно знакомого одного встретил, когда из магазина домой с авоськой картошки шёл. Мужик этот поинтересовался, куда пропала Катерина, никак хахалем обзавелась? Ну, «Катерина» и похвасталась — да, мол, парень теперь есть. Любимый. А со старыми приключениями покончено. Мужик такой новости почти искренне порадовался, пожелал счастья в личной жизни и обнял Макара на прощание. Может, чуть дольше, чем положено у приличных людей обнимал, но Макар на это тогда внимания не обратил — к Серёге торопился.

Серёжа встретил его злой и мрачный и вместо того, чтоб идти плавать, как они договаривались, потащил в гараж. А там буквально прижал его к стенке — колись, мол, Гусь, по-хорошему, что за мужик тебя под окном лапал. Макар врать любимому не хотел и сказал честно: знакомый это, но не близкий, так, несколько раз у в скверике у Большого пересекались. Серёжа, как про плешку услышал, совсем тормоза потерял, орать начал: «Ёбарь, значит, твой бывший? А щас небось ты ему сосал в подъезде? Или он тебя отодрать успел, шлюха?! Да тебя ж пол-города переебало, сука ты такая! И опять продолжаешь?!.» Дальше Макар слушать не стал — сам разозлился. Тряхонул Сыроегу за грудки и пощёчину ему влепил. Несильную. Больше, чтоб его истерику прекратить, чем в отместку за оскорбления. Но Серёга от этого только больше завёлся — сразу в челюсть ему заехал. Макар даже увернуться не успел. Но хорошо, сдержался вовремя и Серёжу в ответ бить не стал, иначе точно б чего-нибудь поломал ему. А так только скрутил и мордой к столу прижал, чтоб не рыпался.

Разборка эта на обоих подействовала странно — Сыроежкин, едва его лишили возможности кричать и махать кулаками, успокоился, начал призывно вилять попой и на полном серьёзе умолять Гусева его трахнуть. Прямо так, без всякой подготовки и нормальной смазки. А Макар, которого буквально трясло после всего этого безобразия, ещё здорово на него злился и готов был его в прямом смысле слова изнасиловать. И вот тут он себя сдерживать не стал — содрал одной рукой с Серёги штаны, другой продолжая удерживать его за заломленное предплечье, достал член, плюнул и попытался войти. По слюне — не получилось, что в общем-то не удивительно: Серёжа был зажат, мышцы не растянуты — снизу он ещё ни разу не был. Тогда Макар отдрочил ему, сказал: «Терпи, сам напросился!», опять уткнул лицом в стол и всё, что Сыроега только что слил ему в кулак, использовал в качестве смазки. И дальше с ним церемониться не стал.

Серёжа, пока его трахали, тяжело кряхтел и глухо стонал (как Макар догадывался, вовсе не от удовольствия), но никакого сопротивления не оказывал. Впрочем, кто б ему позволил? Макар, как начал, остановиться уже при всём желании не мог — от нахлынувших ощущений мозги отключились напрочь.

Почувствовав свободу, Серёжа выпрямился, охнул, схватившись за поясницу, натянул кое-как на себя штаны, улыбнулся криво и заявил: «Не, Гусь, чего-то не впечатлило. Может, в другой раз лучше будет», и как ни в чем не бывало засобирался домой. Всю дорогу болтал о какой-то ерунде, Макар даже вникнуть не пытался — он просто шёл рядом и тихо себя ненавидел. Да, не так он представлял себе первый раз, когда Серёжа наконец-то согласится лечь под него, совсем не так. В страшном сне не снилось Гусеву, что он причиняет боль своему любимому, да ещё таким способом.

— Прости меня, Серёжа, — сказал он, когда они уже подошли к дверям Сыроежкиных. — Я дебил последний… знаю… только прости! Не смоХу я без тебя… — и опустился на колени.

— Ты чего, Гусик?.. — вытаращил на него глаза Серёжа. Он и вправду выглядел напуганным, даже остолбенел на пару секунд. Потом бросился поднимать друга с пола. — За что простить? Это ж я тебя ударил, вон, губа разбита… — он осторожно коснулся пальцами рядом с тем местом, где у Макара запеклась на губе кровь. — Это ты меня прости… И это… У меня мать через полчаса к подруге отчаливает, с ночёвкой. Так что мы сегодня у меня тусим, понял?