— Ну, не зна-аю, — скептически посмотрел на Макара Сыроежкин. — А чего ж он потом-то с тобой мутить начал?

— Да хрен поймёт.

Макар и правда не знал, как так получилось, что Элек, ни в каком виде не признававший такие отношения, в один прекрасный момент сам стал их инициатором.

— Кто знает, шо у него там в башке творится? — продолжил рассуждать Гусев. — Может, привязался — мы ж с ним много времени вместе проводили, тренировались… Может, захотел попробовать из любопытства. Может, ещё чего… Откуда мне знать? — развёл руками Макар.

— Или влюбился.

— Влюбился, — на автомате повторил Гусев и с тоской уставился в пустоту. — А Зоя это поняла. Когда он в психушку-то загремел… после того как я не пришёл. Видела, как он на меня реагирует… — Макар опять замолчал, а через мгновение словно бы очнулся: — Да нет, Серёг, шо ты Ховоришь такое? Какая любовь? Он Зойку свою любит, а я так… придурь его очередная.

— Ты его любишь? — тихо спросил Сыроежкин, уже без всякой обиды, с болью взглянув на Макара.

— Серёж!.. Я тебя, тебя люблю!

Макар сразу же обнял Серёжу, навалившись всем телом, закрыл поцелуем рот и полез рукой ему в штаны, вынуждая забыть и про Эла, и про дурацкие разговоры о любви, и про возможное выяснение отношений — про всё, лишь бы только не услышать ещё один вопрос о своих чувствах к Громову. Потому что соврать в ответ у него просто не повернётся язык.

***

Элек вернулся в школу только в начале марта. Бесконечные больницы, потом лечение дома, курсы психотерапии доконали его до такой степени, что он был готов на всё, только бы это быстрее закончилось. В том числе и выработать такую стратегию поведения, чтобы убедить докторов в своём абсолютном психическом здоровье.

Он стал артистом. Путём проб и ошибок сумел изобразить перед врачами нужный результат, и его досрочно выписали сначала на амбулаторное лечение, а потом и окончательно. И пусть ему по-прежнему каждое утро хотелось выйти в окно, а по ночам мучила бессонница, выглядел он спокойным и жизнерадостным. Хорошо общался с родными, при встречах с братом, который исправно навещал его дома, ни разу не спросил про Макара, когда приходила Зоя, был с ней предупредителен и весел и даже, выгуливая Рэсси, иногда знакомился на улице с другими собачниками. В общем, очень удачно играл роль позитивного и коммуникабельного подростка.

Но в свой первый учебный день Элек смог дойти до школы только благодаря ударной дозе таблеток, которые предусмотрительно припас с собой ещё с больницы. Да, как и многие пациенты, он очень скоро просёк, что лекарства которые раздавала больным сестра, можно не глотать, а если вести себя тихо, то и уколов не назначат. Что именно это были за таблетки, Элек не знал, но маленькие зелёные драже в отличие от своих соседей по палате он в унитаз не смывал, а аккуратно складывал в бумажный кулёчек, который всегда держал при себе. Такая бережливость имела под собой одну-единственную цель — накопить этих пилюль побольше и, когда станет совсем невмоготу, выпить их все разом. Правда, под конец своего пребывания в доме скорби, идею эту Элек оставил по этическим соображениям, но таблетки продолжил исправно собирать. Очень редко он принимал их уже потом, дома, когда терпеть бессонницу не оставалось никаких сил, но в целом старался обходиться без химии. Тем более, что и участковый психотерапевт ничего ему не назначил.

А утром перед возвращением в школу на Эла накатила такая паника, что он всерьёз испугался. Как он придёт в класс, как его встретят, как будут смотреть на него?.. Как он сам отреагирует на Макара? Он не видел Гусева больше двух месяцев, даже фотографии его сжёг, вместе с негативами. Это стоило Элу огромных волевых усилий — надо было не просто избавиться от снимков, но и заставить себя не открыть конверт с ними, не начать смотреть: один вскользь брошенный взгляд на фото человека, который стал его личным наваждением, мог привести Элека к катастрофе. Тогда он справился, но сейчас? С трудом переведя дыхание от предчувствия неминуемого ужаса, дрожащими руками Эл отсчитал четыре спасительных кругляшка и запил всё водой. Потом забрался обратно на кровать, обхватил себя руками и стал ждать.

Когда Виктор Иванович вошёл в комнату сына, чтобы проверить, не проспал ли тот, Элек уже был в норме. А в школе на Громова и вовсе накатила такая апатия и пофигизм, что на Серёжино приветствие он только лениво кивнул и прошёл на своё место. Макару он тоже кивнул и, о, радость, ничего при этом не почувствовал. Даже подумал грешным делом, что зря он до сих пор с пренебрежением относился к достижениям современной фармакологии — на каждую душевную хандру найдется своя химическая формула.

Правда, не долго музыка играла, не долго фраер танцевал — едва Эл с Зоей вернулись домой, подруга учинила ему допрос с пристрастием:

— Что ты принял, Эл? — спросила Кукушкина строго.

— С чего ты взяла, что я что-то принял? — зевнул Громов.

— С того, что ты весь день, как стукнутый, ходишь, носом клюёшь и вообще ни на что не реагируешь! И зрачки у тебя большие.

— Принял и принял, — не стал отпираться Элек. — Какая разница что, если помогает?

— Помогает от чего? Ты же теперь здоров, тебе доктор ничего не прописывал, я точно знаю, мне Виктор Иванович сказал! — завелась Зоя. — Как эти таблетки называются?

— Зой, ну что ты, а? — поморщился Элек. — Давай лучше о чём-нибудь приятном поговорим, а не о лекарствах.

— Эл, пойми, я волнуюсь за тебя, — как можно спокойнее сказала Зоя. — Покажи мне эти таблетки. Пожалуйста.

— Нет, Зоечка, извини, не буду, — твёрдо сказал Эл и обнял свою подругу.

Надо было бы её поцеловать для убедительности, да и не только поцеловать, пока родители с работы не вернулись, но Элу отчего-то о сексе даже думать не хотелось. А вот Зоя, похоже, была настроена более решительно. Она сама стала его целовать и гладить, почему-то в основном по груди и бёдрам, но, не встретив должного отклика со стороны Эла, остановилась.

— Знаешь, Элек, раз уж ты сейчас не настроен, сделай мне чаю, — сказала она и, закусив губу, стала оглядывать комнату. — И поесть чего-нибудь… А я пока руки помою.

Ну, чаю так чаю — Элек пошёл на кухню ставить чайник и раздумывать над тем, чем бы угостить девушку. Только накрыл на стол — из ванной донёсся душераздирающий вопль:

— Э-эл!..

Эл только вздохнул устало и пошёл на зов — что могло приключиться с Зоей в ванной, он даже не представлял. Серёжку что ли в раковину уронила?

— Зоя!.. — впервые за этот день, если не считать раннего утра, он почувствовал некое эмоциональное шевеление.

— Что… это?! — Зоя даже говорить от негодования нормально не могла. — Где ты их взял?..

Она сунула Элу под нос ладонь с раскрытым бумажным кулёчком, в котором, призывно поблёскивая гладкими зеленоватыми бочками, лежал весь его стратегический запас душевного спокойствия и хорошего сна. Рядом на стиральной машине лежал развороченный школьный портфель.

— Зоя, отдай, пожалуйста! — Эл протянул руку, чтобы забрать таблетки.

— Нет уж! — ладонь сразу же сжалась в кулак и скрылась за спиной у своей хозяйки. — Сначала ты мне скажешь, что это за таблетки такие, и откуда они у тебя! — потребовала Зоя. — А уж потом я их отдам. Виктору Ивановичу!

— Зоя, — Эл постарался придать своему голосу максимум суровости. — Ты без спроса рылась в моих вещах!

— Да! — Зоя сделала круглые глаза и даже не потрудилась изобразить смущение или раскаяние. — Рылась. Можешь жаловаться на меня в Спортлото. Но таблетки я верну, только когда скажешь, откуда они и как называются! И сколько ты их сегодня съел!