Наверное, стоило сказать, что в постели ему больше нравилось с Серёжей, чем с Элеком, но Макар сознательно не стал врать. Не Серёже — прежде всего себе. Ему было одинаково хорошо с ними обоими, и любил он тоже их двоих. Только вот если без Эла ему было порой просто грустно и тоскливо, то без Серёжи он с некоторых пор вообще не представлял себе жизни. По крайней мере нормальной человеческой. Сыроежкин стал центром его вселенной, и всё существование Гусева крутилось теперь вокруг Серёжи, как планеты крутятся вокруг солнца. Иногда, правда, на ум приходило другое сравнение, тоже «космическое» — сверхмассивная чёрная дыра. Вот что такое на самом деле его Серёжа. Не яркая звезда, прекрасная в самой своей основе, дарящая тепло и свет, а чёрное нечто, приблизившись к которому навсегда становишься его частью. Единственное, чего пока не понял Макар, пересёк ли он горизонт событий или ещё нет? А может, он уже давно там, за радиусом Шварцшильда, и вся его реальная и мнимая независимость безвозвратно утеряна?

Макар ничего не сказал Серёже — поцеловал его, повалил на диван, не обращая внимание на недовольное мычание и слабые попытки к сопротивлению, подмял под себя, и тискал, пока тот не начал сладко постанывать ему в рот, а в дверь не постучала мать и не позвала ужинать.

Первая ссора с любимым на первый взгляд закончилась благополучно. Они ещё несколько раз навещали Эла в больнице, теперь уже вместе, только Макар никак не мог понять — рад ему Громов или нет? Эл каждый раз нервничал и уже через полчаса под каким-нибудь предлогом просил друзей уйти. С братом говорил нехотя, с Макаром и вовсе старался не общаться, лишь бросал на него периодически красноречивые взгляды. Макар думал, что их совместные визиты Элек воспринимает, как изощренную издёвку, и хотел бы ходить к нему один, но не ссориться же опять из-за этого с Серёжей? Вздыхал и каждый раз послушно шёл в больницу в компании Сыроежкина — отказать себе в удовольствии хотя бы так увидеться с Громовым он не мог.

И всякий раз на следующий день после таких посещений в школе на них с Серёжей налетала негодующая Кукушкина и начинала отчитывать: мол, вы два эгоистичных идиота, разве не видите, что Элу хуже, когда вы приходите — ведь знаете, что человек не совсем здоров душевно? Он потом полдня сам не свой — не ест, не пьёт, ни с кем не разговаривает. Серёга на это заявлял ей, что он к своему брату будет ходить, когда и столько раз, сколько вздумается, и всякие там ему не указ. А если Колбасе что-то не нравится, пусть идёт в жопу. Зойка злилась ещё больше, слала в ответ Сыроежкина на хуй и с гордым видом удалялась на своё место. На этом конфликт исчерпывался. Макар в этих перепалках принципиально не участвовал — его мучила совесть.

В последний раз, собрав волю в кулак, Гусев отказался идти к Элеку в больницу. Серёжа на радостях от такого решения друга даже не поинтересовался, чем оно вызвано, и пошёл к брату один. Было это в пятницу, а в понедельник утром Зоя, ни слова не говоря, подошла к Макару и дала ему со всего размаху в челюсть. Прямо на глазах у всего класса. И Таратара, у которого должен был начаться урок. Вообще, они с Кукушкиной не впервые за школьную жизнь выясняли отношения в рукопашную, и Макара даже посетило некое чувство дежавю, но на этот раз Зоя ничего себе не вывихнула, а вот он всерьёз испугался за свой зуб. Не иначе как громовское влияние сказалось — тот драться умел и, видимо, обучил этому делу подругу.

— Блять, сука бешеная! — Сыроежкин, не обращая внимания на крики Таратара с требованием немедленно прекратить безобразие, бросился с кулаками на Зойку — Гусев еле успел его остановить, даже про собственную побитую морду лица забыл.

— Зоя, сядь на место! — приказал Таратар. — Сыроежкин, ты что себе позволяешь? Сейчас оба к директору отправитесь!

— Зоя, что с ним? — еле шевеля распухшим губами спросил Макар. На Кукушкину он даже не разозлился — ему просто было страшно. За Эла.

— Это всё ты виноват, оказывается! — как готовая к атаке змея, шипела разъярённая Кукушкина, напрочь проигнорировав слова учителя. — Из-за тебя он такой был! Даже не из-за братца своего полудурошного. Его в психиатричку перевели вчера. Потому что ты не пришёл, урод!..

Дальше договорить ей не удалось — Семён Николаевич устал терпеть такое непотребство и за руку вывел Зою из класса. И сам скрылся с ней в коридоре.

— Вот пускай с директрисой теперь объясняется, дура! — сказал всё ещё взвинченный Сыроежкин и с грохотом отодвинул стул за своей партой.

— Не потащит он её к директрисе, Таратара что ли не знаешь… — мрачно сказал Макар и уронил голову на руки.

— Да что там у вас происходит? — ткнул его в бок сидящий рядом Вовка. — Чё Колбаса на тебя окрысилась?

— Элу плохо, она психует, — сухо ответил Макар.

Сидеть как ни в чем не бывало на месте не было сил — его трясло от одной мысли, что он опять всё испортил, из-за него страдает человек с и без того поломанной психикой. Ведь старался же, чтобы не вышло, как с Митей, и вот опять…

— Серёг, сиди, я сейчас, — Макар похлопал Сыроежкина по плечу и вышел из класса. Надо было хоть как-то объясниться с Таратаром и Кукушкиной. Самое смешное, что в отличие от Зои, Семён Николаичу он мог рассказать всю правду.

***

Зоя вошла в класс через пять минут с каменной физиономией, и Серёжа не удержался, крикнул:

— Ну что, вставили тебе пистонов, чокнутая?!

Зоя презрительно скривилась, показала ему средний палец и молча села на место.

— Дура! — фыркнул себе под нос Сыроежкин и выжидательно уставился на дверь: Макар с математиком так и не вернулись.

— Ты извини, конечно, Сыроега, но Колбаса реально чокнутая, как твой брат. Они вообще друг другу подходят, — криво усмехнулся Витёк.

— Но-но, не трогай Эла! — сразу же возмутился Серёжа. — Только я могу про него так говорить.

— А что, нет что ли? Оба чуть что — кулаки распускают, — хмыкнул Смирнов, инстинктивно приложив руку к лицу.

— Что, всё забыть не можешь, как тебе Эл по роже съездил, когда ты к Гусю яйца подкатывал?! — ляпнул всё ещё будучи на взводе Сыроежкин, вспомнив рассказанную когда-то братом историю.

— Что?! Я? К нему? — взвился задетый за живое Витёк. — Нахуй мне этот пидор сдался?

— Кто пидор? — угрожающе прорычал Серёжа и всем корпусом развернулся к соседу.

— Гусь твой пидор, вот кто! — выкрикнул Смирнов. — И ты такой же, раз всё время с ним трёшься!

Дальше слушать Серёжа не стал, схватил соседа за грудки, выволок из-за парты и с размаху его ударил. Только вот Витёк терпеть побои ещё и от громовского брата не собирался — сумел кое-как уклониться от Серёжиного кулака, так что удар пришёлся по касательной, и со всей дури вмазал ботинком ему по колену. Серёжа, корчась от боли, повалился на пол, а Витёк, впервые в жизни почувствовав своё превосходство в бою, уселся ему на грудь и стал один за другим отвешивать своей жертве пусть и не совсем умелые, но оттого не менее болезненные удары. Но вскоре Серёжа смог выбраться из-под нападавшего и уже сам сумел подмять его под себя. Отвёл для удара кулак, ещё секунда, и Смирнову бы явно понадобилась помощь врача, но тут Сыроежкина отбросило в сторону — чудом о край парты не стукнулся. На какое-то мгновение Серёже показалось, что он оглох на правое ухо, всерьёз задуматься об этом мешала только острая боль в рёбрах — его били ногами. Кто его избивал, Серёжа не видел — он только и смог, что закрыть руками лицо и свернуться на полу калачиком, защищая живот.

— А! Сука!