— Ничего-ничего, — поморщилась, глядя на грязный пол Надежда Дмитриевна. — Я сама твоей маме позвоню, предупрежу, что утром будешь. И Элеку тоже… — потом зевнула и сказала: — В общем, вы тут мойтесь и всё такое, только за собой приберите. А я спать пойду — поздно уже.

И пошла в свою комнату, звонить соседке и племяннику. А довольный Серёжа потащил друга в ванную — лично его отмывать и отогревать, потому что сам же его перед этим испачкал и заморозил. А собственные ошибки, как известно, надо исправлять самому.

— Всё, Гусик, теперь уж ты точно мой, с потрохами! — хищно улыбнулся Серёжа и закрыл за собой дверь в ванную.

Макар на это только рассмеялся тихо — факт, который озвучил сейчас Сыроежкин, был и так ему известен. Причём уже несколько лет. Он притянул к себе Серёжу и с уверенным видом стал снимать с него грязную одежду.

— Знаешь, как давно я хотел сделать это с тобой? — спросил Гусев, стянув с друга всё, включая трусы с носками.

— Что сделать? Потрахаться? — просиял догадливый Сыроежкин.

— Ну… для начала раздеть тебя. Полностью, — Макар и сам не понял, отчего он смутился. — И поцеловать. Вот так… — он подкрепил свои слова действием, потом развернул Серёжу спиной к себе и присел на корточки. — И не только так…

Серёжа охнул и поспешил включить воду — сначала одной, а затем и второй его ягодицы коснулись горячие губы.

— Мне твоя попа во сне снилась, — Макар поднялся и стал разоблачаться сам. — Серьёзно, СерёХа, с шестого класса!

— Ты ж её не видел тогда, как же она тебе снилась? — захихикал Сыроежкин и, отпихнув подальше ногой кучу из извазюканных в земле шмоток, затащил Гуся под тёплый душ.

— А так! Я представлял, — деловито заметил Макар и принялся гладить и мять предмет своих давних грёз, пока Серёжа добросовестно намыливал ему голову. — Дрочил на твою фотографию из журнала и воображал, какая у тебя классная задница. Алебастровые полушария!..

— Блять, Гусь, ты чё несёшь-то?! — Серёжа аж прихрюкнул от такого сравнения, и если б не собственный стояк, заржал бы в голос. А так не до смеха как-то, когда все мысли только о том, чтоб опять вставить. — Моя жопа, чё, каменная?

— Алебастр — не камень, дремучий ты человек, — отфыркиваясь от попадающей в нос воды, заметил Макар. — Алебастр — это Хипс. Я всеХда, когда на статуи пионеров в лаХере смотрел, думал, какие у них задницы красивые. Хладкие, круХлые… Совершенные мраморно-белые половинки, о! Как один чувак Ховорил. Вот, у тебя такая попа и оказалась…

— Гу-усь… — простонал Сыроежкин.

Больше ничего связного произнести он не смог. Потому как пока мыл Макару верхнюю половину тела, тот не только разговоры разговаривал, но и со всем тщанием наводил чистоту у Серёжи ниже талии. И не только снаружи.

— Я спущу сейчас…

— Спускай, Серёжа, — Макар опустился на колени и сразу же взял в рот, продолжая осторожно двигать намыленным пальцем, который так и не вынул из его тела.

А через час, уже лёжа в постели, прижавшийся к его спине Серёжа снова шептал Макару на ухо:

— Гусик, давай ещё раз, а? Я ж не засну так… ну, очень хочется!.. Тебе ведь не больно будет?

— Не больно, — улыбнулся Макар, опять кинул на пол одеяло и лёг на спину, согнув в коленях разведённые ноги. — Иди уже, — и поманил Серёжу к себе.

Тот аккуратно, чтобы не скрипеть пружинами, встал с уже малость расшатанного дивана, достал из-под подушки тюбик почти закончившегося детского крема и лёг на своего друга. Макар обнял его руками и ногами, крепко стиснул, целуя, потом согнулся сильнее, чтобы Серёжа легче мог вставить, и всё-таки не удержался, коротко охнул — как он и предполагал, было больно. Серёжа трахал его жёстко, может быть даже жёстче, чем Эл, и, что естественно, в этот раз дольше. Но при этом так нежно целовал и так ласково шептал что-то там про своего золотого гуся, что это действовало на Макара не хуже самой настоящей анестезии. Серёжа кончил и замер на нём, тяжело дыша, а Макар просто лежал, перебирал осторожно золотистые кудри и думал, что вот оно, оказывается, какое — счастье… Простое и незамысловатое — потрахаться с любимым человеком. И даже не верится, что когда-нибудь настанет такой момент, когда этого уже станет мало, и чтобы почувствовать себя счастливым, придётся достигать куда более серьёзных, сложных и возвышенных целей. А секс сам по себе так важен уже не будет. Даже с Серёжей. С чего такие мысли пришли ему на ум, Гусев и сам не понял, не иначе как на взрослых насмотрелся — вроде всё хорошо у людей, живут благополучно, семьями, с любимыми мужьями и жёнами, а всё какие-то замороченные ходят, нервные. Просто жить и радоваться у них не получается.

Впрочем, эта философия быстро надоела Макару, и он вспомнил о более прозаических вещах. Например, о том, что детский крем кончается, его купить надо. И в аптеку за мазью Вишневского завтра зайти — Серёжиного напора его задница не выдерживала.

***

— Зой, не уходи, пожалуйста, — сказал Эл и так жалобно посмотрел на неё, что Зое сделалось совестно.

Он уже битый час сидел у них на кухне, пил горячий чай, который то и дело подливала ему Зойка, и всё никак не мог согреться. Она ему уж и градусник носила, и платок шерстяной из комнаты приволокла, и варенье малиновое развела, но Эла как начало трясти с самого его прихода, так и не отпускало. И температуры, что странно, у него не было.

— Слушай, ну я спать хочу. Ты тоже ложись, глядишь и согреешься. Я постелю тебе сейчас, — всё же не выдержала Зойка и пошла за раскладушкой.

Родители её Эла всячески привечали, но спать им вместе не разрешали ни в какую. По крайней мере не при них. «Чем вы там с Элеком в наше отсутствие занимаетесь, то мы, конечно, проконтролировать не можем. Но не жди, дочка, что мы с отцом сознательно вашей ранней половой жизни потворствовать станем! Забеременеешь и что делать будешь? Тебе сначала школу закончить надо», — всякий раз выговаривала ей мать, когда Зоя приставала к ней с своим: «А можно, Элек сегодня у нас останется?» И Зоя, выслушав очередной раз отповедь от родительницы, ворча, шла доставать из кладовки раскладушку и чистый комплект постельного белья — Эл ночевал обычно на кухне, благо метраж позволял. И они допоздна засиживались за обеденным столом, болтая и милуясь. Иногда, правда, им везло, и под шумок можно было ненадолго уединиться в ванной для более тесного общения.

Но сегодня Эл вёл себя странно. На Зойкино предложение сходить вместе «почистить зубы», мол, это его точно взбодрит, замотал головой, виновато посмотрел на неё, ещё крепче обхватил себя руками и сказал:

— Я не смогу… Прости. Мне плохо… очень.

Зое в итоге просто так куковать на табуретке за столом надоело, тем более, что Эл о своих проблемах так ничего толком и не рассказал, и она засобиралась спать. Одна беда, стоило ей только лечь в свою кровать, весь сон тут же испарился. Зою так разбирало любопытство, что она часа два проворочалась в своей кровати, так и не уснув, — всё пыталась понять, что же у Элека такое произошло с его братом, что он сам не свой, и даже от минета отказался. Последнее и вовсе из ряда вон было — уж на что-что, а на темперамент своего парня Кукушкина пожаловаться не могла. Что ж такое этот придурок Сыроежкин выкинул, что Эл трясётся весь и вообще на человека не похож?

Устав маяться в неизвестности и волнуясь, как там Эл, пришёл ли в себя, Зоя решилась пойти его проведать.