— Я не подготовился, — пробубнил Гусев и отвёл в сторону взгляд.

— И почему же? — брови у математика синхронно поползли вверх, но в голосе никакого удивления слышно не было.

— Не успел…

— Не успел, — согласился Таратар. — Потому что всё свободное проторчал на плешке… Эх, Катерина-Катерина! Другого я и не ожидал, впрочем. Все мы, конечно, не без греха, подруга, но не на то ты свою молодость тратишь. У тебя и так тренировки, соревнования, тебе бы каждую свободную минуту уроки учить, а ты шляешься. Или ты думаешь, что тебя твоя задница всю жизнь кормить будет?

— Я не беру денеХ, — смутился Макар, услышав от Таратара тот же упрёк, что и когда-то от Дениса.

— Смотри, как бы и впрямь не пришлось ей на хлеб зарабатывать, Катерина. С твоими-то знаниями!.. — вздохнул Семён Николаевич. — А то успеваемость у тебя съехала, в спорте больших успехов ты тоже не делаешь…

При слове «спорт» Макар дёрнулся, словно от удара электротоком, и с недоверием взглянул на Таратара.

— Да, я беседовал с Ростиком… С Ростиславом Валериановичем то есть. Он по моей просьбе специально о тебе у Васильева спрашивал.

Теперь Макару сделалось совсем не по себе — хоккей в последнее время стал его больной темой.

— И чего… Васильев… сказал? — тяжело сглотнув, спросил он.

— Да то, что игрок ты, конечно, неплохой, и пользу команде приносишь, но великим хоккеистом по его мнению тебе не стать. Я думаю, ты и сам это чувствуешь, Макар, — Таратар развёл руками.

Макар молча кивнул. По возрасту он уже мог бы играть в молодежной сборной, но, даже будучи самым взрослым в своей команде, таких хороших результатов, как раньше, он уже не показывал. Макар не так плохо играл, но перспективным уже не был. Мечта о хоккейной карьере постепенно таяла, уступая место неясной ещё пока тревоге: чем вообще заниматься в жизни, если не спортом, он представлял себе слабо.

— Ты рискуешь остаться у разбитого корыта, Макар, — припечатал Семён Николаевич. — И в вуз не поступишь, и успешным спортсменом не станешь.

— Значит, служить пойду, — тихо сказал Гусев, который за последние полгода свои взгляды на службу рядовым Советской армии несколько пересмотрел, и большого энтузиазма по этому поводу не испытывал.

— В Афганистан попасть не боишься? — серьёзно спросил Таратар.

— Боюсь, — честно ответил Гусев. — Но это от меня не зависит.

— Правильно, что боишься, — не стал возражать математик. — В войне ничего хорошего нет. Я могу помочь тебе поступить в вуз с военной кафедрой, после которой в пустыне ты вряд ли окажешься.

— Что я должен делать? — мигом встрепенулся Гусев, вспомнивший кстати одного знакомого, про которого на плешке поговаривали, что не приходит он больше потому, что ему просто нечем ходить. Парень, на два года старше Макара, как раз в Кандагаре служил.

— Не то, о чём ты подумала в первую очередь, Катерина, — усмехнулся Семён Николаевич, несколько неправильно истолковав интерес своего ученика. — Почему «Катерина», кстати?

— Дык это… Из «Хрозы», — удивился неожиданному вопросу Макар. — Я давно эту пьесу прочитал, ещё в шестом классе. Мне понравилось. Катерину жалко было…

— Ох, Макар, я тебе сейчас непедагогичную вещь скажу, но дура эта твоя Катерина, — сказал Семён Николаевич и надел на нос очки, показывая, что разговоры по душам кончились, пора и за дело браться.

— Так и я дурак, — пожал плечами Гусев.

— А вот это мы сейчас будем исправлять, — почти весело сказал математик. — Обещай мне поменьше времени проводить на плешке и побольше уделять учёбе. И я, Макар, подготовлю тебя и к выпускным, и к вступительным — время у нас есть. А теперь бери мел и иди к доске — будешь работать головой по её прямому назначению.

Из кабинета математики Гусев вышел только через три часа, с трудом понимая на каком свете он вообще находится. Таратар разобрал с ним все контрольные задания, заставил переписать саму работу, а потом ещё минут сорок гонял по новому материалу, который Макар на уроке в одно ухо впустил, из другого тут же выпустил.

Одна мысль о том, что теперь так будет всегда, и Таратар с него до конца десятого класса не слезет, вгоняла Гусева в дрожь. Но словами Семёна Николаевича он всё-таки проникся. Наверное, потому что и сам в глубине души чувствовал: великим хоккеистом ему не стать и в институт с такой успеваемостью не поступить, а значит, придётся идти отдавать Родине последний долг. Макар, словно в кошмарном сне, видел себя с автоматом наперевес, бредущим по ущельям близ какого-нибудь Мазари-Шарифа. Вокруг всё чужое и незнакомое, нещадно шпарит солнце, пыль забивает глаза и нос, а за камнями прячутся бородатые моджахеды. Вот-вот грянет роковой выстрел, или сработает противопехотная мина, или к ногам упадет неразорвавшаяся граната. И если после всего этого ужаса Макар останется жив и относительно здоров, то домой он вернётся, не имея ни профессии, ни знаний для продолжения учебы.

Перспектива торговать собственной задницей ради хлеба насущного наводила на Гусева дикую тоску. Ведь одно дело — шляться ради удовольствия или чтобы забыться на время, и совсем другое — обеспечивать таким образом себе более менее достойное существование. К тому же Макар помнил: задница, по меткому выражению Дениса Евгеньевича, — товар скоропортящийся. В сорок лет она и задаром никому уже нужна не будет. Что тогда делать останется? Разве что бачки помойные таскать…

Таскать помойные бачки Макар Гусев хотел едва ли не меньше, чем бегать по горам за душманами. Учиться, как ни крути, и проще, и приятнее, и для здоровья полезнее. Только вот больших способностей ни к точным, ни к естественным наукам (о гуманитарных и говорить нечего) у Макара не было. А те, кто умом не блещет, берут своё, как известно, другим способом — задницей. Правда, уже в другом, куда более пристойном, смысле.

И Макар, скрепя сердце, хорошенько подумав и взвесив все за и против, твёрдо для себя решил — раз спорт с учёбой совместить у него не получится, с хоккеем надо распрощаться. И с блядством своим тоже завязать — времени оно занимает много, а большого счастья не приносит. В конце концов, он любит Серёжу, и тот к нему вроде тоже что-то испытывает, так почему бы не рискнуть? Хоть один раз в жизни не струсить и сделать по-настоящему смелый поступок — признаться ему? Например, завтра. Да, точно, сначала подойти к Васильеву, по-человечески расстаться с Интегралом… А потом… потом сразу — к Серёже. Рассказать ему всё, как есть, и будь что будет!

Таким образом, распланировав более-менее своё будущее, Макар собрался сделать то, что обычно делает человек, у которого с завтрашнего дня начинается «новая жизнь». То есть хорошенько напоследок оттянуться.

========== 24. (Не)чистая романтика ==========

Комментарий к 24. (Не)чистая романтика

Возможно, кого-то это здорово сквикнет, но мне показалось это логичным - главная сцена в главе имеет несколько символическую окраску. А вообще она почти полностью содрана с одного древнего венесуэльского сериала, “Цветок страсти”, если кто смотрел))

План был простой — дождаться вечера и вместе с Серёжей прокатиться до плешки. Ну, и ещё пару аналогичных мест посетить, если вдруг Макара они там не найдут. А они его найдут — в этом Эл ни секунды не сомневался. Тренировки сегодня нет, Серёжа у него, значит, где Макар будет время проводить? Правильно, там, где много желающих на его задницу водится. Ну, не уроки ж в самом деле ему дома учить?! А дорогой братик пусть сам во всём убедится, собственными глазами, так сказать, увидит, чем его Гусь на досуге занимается.