Математик засеменил к доске, а Макар подумал, что если он после уроков сначала контрольную писать будет, а потом ещё Таратар его гонять по сегодняшнему материалу начнёт, то этак он не успеет толком дома поесть и в порядок себя привести. Народ, конечно, после работы в основном стягивается, но всё равно, допоздна торчать на улице не хотелось бы — так и простыть недолго. А болеть сейчас никак нельзя: скоро матч с Альбатросами, надо хоть как-то реабилитироваться в глазах Васильева после провала с Химиками… Пора уже, действительно, сезон закрывать — зима на носу.
На переменке перед перепиской Гусев больше думал не о предстоящих задачах и примерах, к ним он всё равно не готовился, а о том, куда ему сегодня отправиться. Площадь Свердлова, площадь Ногина, Нескучный сад… Всё далеко друг от друга и далеко от его дома. А может, никуда не ездить? В конце концов, чем тётя Соня хуже? Про неё такое говорили — ух! В молодости оторва была, да и сейчас, слухи ходят, ещё многим фору даст. И не только даст, что немаловажно! И рыжих любит.
В кабинет математики Гусев вошёл, будучи практически уверен, что как минимум с контрольной у него проблем сегодня не возникнет. Бросил сумку на первую парту перед учительским столом и уселся там же, с нахальной ухмылкой уставившись на Таратара.
— Я пришёл, Семён Николаевич, — сказал Макар и стал ждать, сверля взглядом педагога.
— Сейчас-сейчас, Макар, я вижу, — Таратар на секунду оторвался от тетрадей, которые сосредоточенно проверял, и взглянул на ученика. — Буквально пару минут.
Долго ждать Гусеву и впрямь не пришлось — Таратар отложил в сторону стопку тетрадей шестиклассников, достал из своей папочки вариант с заданием для Макара, выдал ему тетрадь для контрольных работ и хотел было уже вернуться к своему прерванному занятию, как вдруг услышал:
— А может, ну её, эту контрольную? Может, вы мне так четвёрку поставите?
Таратар медленно поднял взгляд на Макара, пару раз удивлённо моргнул, подвинул на место сползшие на кончик носа очки и переспросил:
— П-прости, что?
— Я Ховорю, шо меня вполне устроит четвёрка. Без переписки, — с кривоватой усмешкой заявил Гусев и похабно поиграл бровями. — Не просто так — я отблаХодарю, — уже без всякой улыбки Макар неторопливо облизал приоткрытые губы, потом ткнулся языком себе за щеку, пошевелил им там, недвусмысленно натянув кожу, и сказал: — Шо скажешь… тётя Соня?
Таратар глупо разинул рот, снова чуть не потерял с носа очки, побледнел, покраснел, опять побледнел, выронил из трясущейся руки на стол ручку и, спустя несколько мгновений, показавшихся Гусеву часом, просипел:
— М-макар, ты, вообще, п-п-понимаешь, что ты т-такое г-говоришь?
— Таки тётя Соня не соХласна? — вопросом на вопрос ответил Макар. — А мне Ховорили, шо я в её вкусе. Набрехали, значит… — он состорил расстроенную физиономию, а потом вдруг игриво подмигнул математику и выдал: — зато я мноХо чего умею и моХу и сверху, и снизу. Так как?
Бедный Таратар аж воздухом подавился. Затем резко встал, зашагал, болтая больше обычного руками, к двери, закрыл её на ключ, вернулся на место, громко выдохнул, снял наконец с себя очки, вытер носовым платком вспотевшее лицо, сложил пальцы в замок, прямо посмотрел на Макара и неожиданно ровным и уверенным тоном сказал:
— Не строй из себя хабалку, Катерина. Тебе это не идёт.
Тут пришла очередь Макара, до этого момента с интересом наблюдавшего за действиями учителя, открыть рот и глупо хлопать глазами.
— Катерина?.. — растерянно повторил он. — Так вы обо мне знаете?..
— Эх, Макар-Макар, — вздохнул Семён Николаевич и укоризненно покачал головой. — У нас мирок замкнутый — все про всех так или иначе слышали. А уж рыжая Катерина — фигура яркая, во всех смыслах. И язык за зубами держать не умеет — тоже во всех смыслах. Да ещё и подруги у неё болтливые. Как тут не прознать? Не захочешь, а в курсе будешь. Ну, а я, сам понимаешь, тобой интересовался, — теперь математик смотрел на него уже не с осуждением, а с жалостью: как на милого, но неразумного ребёнка. — Справки, так сказать, наводил. Не делай такие глаза, Макар — можешь, как хочешь, это понимать, но твоя судьба мне небезразлична. Так что наслышан я и о твоих туалетных похождениях, и о романе с Дениской — хороший, кстати, парень, жаль, что не срослось у вас. И про друга твоего погибшего тоже знаю. Как и про твою большую любовь с близнецами.
Такого жгучего стыда Макар отродясь не испытывал. Теперь от его недавнего нахальства и развязности не осталось и следа — он молча пялился на парту, боясь поднять на учителя глаза, и мечтал только о том, чтобы пол под ним вдруг исчез, а сам он провалился бы, если не под землю, то хотя бы на второй этаж. И чтобы Таратар не смотрел на него как на идиота. И куда он полез со своим нелепым «компроматом»? Решил, что как Громов может… Дурак! Не Гусь, а дятел — одно слово…
— Что, Катерина, стыдно стало? — беззлобно усмехнулся Таратар. — Вперёд тебе наука будет: не ищи окольных путей. Ты человек прямой и бесхитростный. Зато сильный — и не только физически. Ты из тех, кто может против ветра идти, когда все другие спасуют и на месте стоять останутся. Просто тебе в жизни не будет, но и один не останешься.
— Простите, Семён Николаевич, — еле выдавил из себя Гусев. — Я… я идиот, в общем…
— Идиот, — согласился Таратар. — Впрочем, я в твои годы не умнее был. И если бы не война, ещё не скоро ума набрался бы. Даже в училище не столько артиллерию изучал, сколько ерундой всякой занимался. А потом хлоп — и я уже на фронте, в моём взводе два расчёта, семнадцать человек в подчинении… Хочешь-не хочешь, а пришлось повзрослеть.
Таратар помолчал некоторое время, повздыхал печально, видно, молодость свою военную вспомнил, и чуть дрогнувшим голосом сказал:
— Я же почему учителем стал? У меня тогда заряжающий был, ровесник мой. Он всё переживал, что в школе ему математика плохо давалась. Странные мысли, конечно, когда тебя в любой момент убить могут. Но у него это отдушина какая-то была. На фронте же как? Когда возможность есть, кто чем спасается — кто в карты режется, кто письма домой пишет, кто на гармошке играет… А Женька… рядовой Веснин то есть, всё к товарищам по оружию приставал, мол, придумайте мне задачки по алгебре, я решать буду. У нас бойцы-то не слишком образованные были и мало, что из школьной программы помнили. Поэтому больше всего ему я помогал, хотя тоже забыл половину. Женька говорил, что после войны обязательно в институт поступит, математиком станет… Даже мысли не допускал, что до победы можно и не дожить…
— ПоХиб?!. — с горечью предположил Макар, который, заслушавшись Таратара, уже почти забыл про свой некрасивый поступок.
— Нет, — покачал головой Семён Николаевич, но радости в его голосе не было совсем. — Мы с ним вместе до Кёнигсберга дошли. Он там тяжело ранен был, комиссовали…
— А потом? Поступил, учиться-то? — спросил Макар, взлохматив себе волосы — так распереживался за судьбу неизвестного сослуживца Семён Николаича, аж голова вспотела.
— Я, когда демобилизовался, сразу к нему поехал, — продолжил Таратар. — У меня ж не осталось никого — единственный близкий человек — это Женька и был. Ты, Макар, догадался, наверное, что мы не просто друзьями и боевыми товарищами стали… В общем, я приехал в Псков, устроился на завод, а всё свободное время за ним ухаживал. Женя почти совсем беспомощный стал — из дому один не выходил, передвигался с трудом. Да ещё изуродовало его сильно, так что он на улицу и сам не рвался. Как ты понимаешь, про учёбу можно было забыть. Женька, кстати, сначала меня к себе даже пускать не хотел — мол, нечего молодому и здоровому на инвалида жизнь свою класть. Я его не послушал, конечно, поселился у него, и всё тут. А чтоб не рыпался, обещал каждый вечер вместе с ним задачи и примеры решать — он же так и остался на математике помешанным… Учебников, помню, накупил, пособий всяких… И ты знаешь, Макар, мы с ним неплохо жили, хотя и трудно было — и с бытом, и с деньгами, и морально. Морально тяжелее всего — видеть его такого, понимать, как он мучается… А через два года Женя умер от ран… — Таратар сжал пальцами переносицу и секунд десять сидел так, не шевелясь. — И я вернулся к себе в Москву. Поступил в Педагогический институт на факультет математики — как-то прикипел я к этой науке, да и к тому, что… учить кого-то надо, тоже привык. Пока Женьку учил, сам неплохо поднаторел — мне легко было, — Таратар улыбнулся, впервые с начала своего рассказа. — Так что вся моя дальнейшая жизнь складывалась вполне благополучно. Только вот, оказалось, что благополучие со счастьем мало общего имеет. Счастье, оно всё там, с ним осталось… Но если в личном плане у меня не сложилось, то призвание своё, Макар, я нашёл, — сказал Таратар уже совсем бодро. — Поверь, учить людей математике я люблю и умею. Поэтому, уж извини, но удовольствие вбить в твою светлую голову знания по алгебре я ни на какой минет не променяю. Даже в исполнении такого хорошенького мальчика, как ты. Всё понял? А теперь бери ручку и пиши контрольную.
